Поэма
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 8, 2018
Дмитрий Лакербай — поэт, литературовед, филолог. Родился в 1965 году в г. Гагра Абхазской АССР. Кандидат филологических наук. Доцент кафедры теории литературы и русской литературы ХХ века Ивановского государственного университета. Автор многих публикаций. В частности, печатался в журналах «Знамя», «Арион», «Дети Ра», «Зинзивер» (лауреат премии журнала за 2016 год), «День и ночь», в антологии «Нестоличная литература». Член Союза писателей ХХI века.
МАЛЫШ
Памяти Ани
1. КАССИОПЕЯ
…В заброшенной квартире непогода.
Любимых нет вещей, людей и дней.
Свели с ума, раскрали душу годы,
и ноет все украденное в ней.
То лица, то нахлынувшие миги,
то чувства, что узнать невмоготу…
Как бабочки, утраченные книги
мучительно листают немоту.
Кого узнать спустя тысячелетье
над шепчущей и плачущей листвой —
с балкона, проржавевшего до клети,
над склизкою прищепкой бельевой?
О чем сейчас заплачет этот немец
у зеркала, что налито свинцом, —
немолодой обрюзгший чужеземец
с теряющимся в памяти лицом?
О жизни, ставшей кладбищем, дырою
в безумие, о снах невпроворот…
В разрыв дождя над темною горою
Кассиопея юная плывет.
На родине вечерней ближе к ночи
она глядит все с тем же холодком…
Но стали равнодушней эти очи,
мальчишку озарявшие тайком.
И странен над заброшенным рассказом,
над сетью трещин вьюн и запустел
сон девочки — упрямой, большеглазой,
позволившей мне юность и постель.
Прости за все, что в мире было целым.
Прости меня за все, что впереди.
Я на твоем запястье загорелом —
след от часов, умолкнувших в груди.
2004
2.
Малыш, я выползаю в дождь глухой,
что целый день колотит и колотит…
День, до умру заполненный трухой,
заботами, что вовсе не заботят.
Унылым гулом лестничный пролет
загуглен так, что каждая ступенька —
еще один упавший небосвод,
забытая в болотах деревенька.
Изматеривши весь дежурный свет,
изляпан грязью, чаем, чечевицей,
ночной вахтер связал велосипед,
чтоб тот не убежал в слезах топиться.
Сдаю ключи. Второй мой псевдобрак
ушел ко дну давно уже, я тоже
почти вахтер — на всклоченных собак
мы оба в зеркалах седых похожи,
сейчас, поджавши хвост, примусь трусить
вниз под гору, где грязная клоака
не устает камышить и месить…
Как из любви выходит столько брака?
Не я ли был умен, красноречив,
как в танце, вел в земной перекружизни
и, школьницу вчерашнюю, учил
плыть под дождем по морю и по жизни?
Не я ли был испытан, одержим,
бросался в боль меж счастьем перепавшим,
вставлял в роман под именем чужим —
и мнил себя постигшим и объявшим?
Конечно, может быть, неужто — я…
Но и Тебя впотьмах переверстала
та по стеклу дождливая змея…
Ей все равно, кого из нас не стало.
Теперь по всей мне видимой земле,
меж фонарей, аптек и профилактик,
по лужам, марширующим во мгле, —
дождь строит разбегания галактик.
И, чтоб сойти с ума, не хватит стен.
Не хватит мне миров, чтобы с Тобой лечь.
Любовь и смерть не знают перемен.
Сильнее их на свете только горечь.
Я ничему Тебя не научил.
Мне даже дозвониться не случилось.
И нет у следствий видимых причин…
Но все, что излучилось, — излучилось.
2013
3.
…Безумный взгляд в настенный календарь,
в колонки дней — Ты в них еще живая…
А дальше — выходных горизонталь,
нарезка алой крови ножевая.
Спецы не могут долго опознать
растерзанное вздувшееся тело…
Один безумец бродит допоздна —
и по листве заката сиротелой,
по отблескам окна, по воспарить
стремящимся над бездной голубою,
чего-то ищет… Вновь поговорить
зачем-то все пытается с Тобою,
чтобы забыть последний разговор,
не ведавший, что плаваем в крови мы,
что каждый черный ворон — черный вор,
что каждый прав — но все непоправимо.
Застыла в морге. Нет, идешь ко дну.
Рукой обезображенною робко
коснешься локтя — резко оттолкнув,
из тьмы я вылетаю легкой пробкой…
Да, разбежались. Да, но помогал.
Да, приходил на выручку картинно,
Да, снисходил, делился, убегал —
Пока в своих Ты билась паутинах…
Уперся луч в настенный календарь,
в колонки дней — Ты в них еще живая…
А дальше — просто бред и ерунда.
И тишина…
Навеки.
Гробовая.
О человек, беспамятная вошь,
свои пороки мыслящий раздельно!
…Приходит ужас. Вмиг опознаешь:
все вместе было значимо.
Смертельно.
Июнь 2018
4. БАЛЛАДА МАЛЫШУ НА НОЧЬ
…Цвел новый дом, покрашен в триколор.
Лупило солнце в окна на восходе.
И била жизнь лучами напролом
в квартирке съемной при любой погоде.
Я был учитель, ты — из выпускниц,
сбежавшая из дома прямо к дяде
придурочному… Все мы любим птиц!
Не похоти одной парим за-ради.
Мелькали дни, как развеселый стриж.
Страна стабильно рыпалась из тины.
Я звал тебя, конечно, «мой Малыш»,
А ты меня — то мамой, то скотиной.
Учил тебя я плавать, и мечтать,
и строить планы в мире ненадежном —
как будто сам был замыслам под стать,
а не скользящим вывертом дорожным.
Мы слушали с тобой «Король и шут»,
летали к морю, заводили кошек,
и даже в ссорах ясный белый шум,
как близкий водопад, как сон киношек,
не иссякал, как переплески рук,
ловивших волны радостно… Казалось —
забылся низкой жизни прежний круг…
Но низовое кружево — осталось.
Погасла ты волной в ночной тиши
и зябкой пеной двинулась обратно —
в тоскующие сумерки души,
в плач о себе, где эхо многократно.
12 лет мы прожили с тобой —
но ничему не научились оба.
Впотьмах ты билась, как ночной прибой.
А я, как мог, спасал тебя от гроба.
…Давно былую жизнь покрыла ржа.
Давно я ел у матери крыжовник.
Но майским днем тебя (почти чужа)
зарезал твой сожитель-уголовник.
Горело солнце, мучились авто
и в горла улиц затыкали пробки.
Орала память, в ней бросал никто
последний взгляд — потерянный и робкий.
Убийца веселился, пил вино —
пока в кладовке спрятанное гнило…
И я, христианин, хотел одно —
зарыть его живьем с тобой в могилу.
Но гас под вечер раскаленный ад.
Жучонок семенил через дорогу…
Безумен был вопрос, кто виноват.
Прекрасен мир, лишь мы не слава Богу.
Когда бредешь отсюда до угла
или куда-то, видишь измененья:
дом выцвел, мимо трасса пролегла,
полузнакомы люди и растенья,
и нашей кошке негде б тут гулять,
и нет ее, породистой царевны…
И в целом ничего не разобрать,
когда хоронишь труп сорокадневный.
Поверх пакета — тапочки и крест.
Родная зашумит обнять землица…
На белом свете нет для встречи мест.
Но в чистом поле миг — навек проститься.
Как будто вдруг воздушная река
мост унесла — и кончилась дорога.
Как будто сам себе издалека
орешь — и исчезаешь понемногу.
Как будто — не в могиле, а во всем:
в наплывах облаков, налетах листьев,
в лучах, что отворяют окоем —
и затворяют храм последних истин.
Как будто каждый вечер — никого,
кроме бредущей тени разговора,
и ласточек, и Бога самого,
и сныти да крапивы у забора.
Уснул Малыш. Уснуть и видеть сныть —
Толпу безлюдных призраков на речке.
Уснул Малыш. Уснул, чтобы уплыть
под смутные березовые свечки…
Все та же мошкара при фонаре.
Вчерашний дождь опять в листве ночует…
А к беспредельно гаснущей заре
кочует небо, день и ночь кочует.
И сколь ни рвись в заоблачную тишь —
устанет разум, и глаза устанут.
Но кто-то шепчет все: «Малыш, Малыш…» —
и облака никак не перестанут.
Погасли солнце, небо и вода.
Уснул Малыш, и кошка не мяучит…
Спи, мой Малыш — до Страшного суда.
Там каждый пусть сполна свое получит.
Июнь-июль 2018
5. ТЕПЕРЬ
Теперь Ты — только в памяти моей.
Теперь нельзя — «Тебе», но только — «ей».
И время без дыханья, без следа
Твои беззвучно рушит города…
Порывиста, насмешлива, чиста,
теперь Ты — часть могильного креста.
…Ты спорила со мной 12 лет.
Ты не могла без пропастей и бед.
В конечном счете я всему виной.
Но Ты и после спорила со мной.
С упрямством полудетским наяву:
«Прости — но, как умею, так живу».
А слышались: усталость, боль — и ложь…
Теперь уже никак Ты не живешь.
Вертеться не умела Ты ужом.
Тебя забили кухонным ножом.
Забившее, как скот, Тебя оно
зачем-то дальше жить осуждено…
Теперь на все, что я могу сказать,
на все слова, что силятся связать
квартиры, кошек, солнце, паруса,
сверканье волн и наши голоса, —
лежат пустые улицы в пыли…
Теперь Ты мне молчишь из-под земли.
Как колокол, молчит весь окоем.
В моей груди — молчание твое.
Судьбы явленьем спор окончен наш…
Мы — лестницы. Этаж. Еще этаж.
Квадрат пролета с холодом и тьмой.
Теперь Ты просто память.
…Боже мой…
Июль 2018
6.
У всех живущих выбор невеликий:
вчерашний ужас оставлять вчерашним.
Но если он везде, как лес в чернике…
Как быть душе с Твоею смертью страшной?
Случайности вещей, подарки, фото —
вся память тяжела, как черный ящик…
Живущих неизбывная забота —
все ягоды собрать в листве сквозящей:
запутанной, страдавшей, невезучей,
наивно-доброй, детски-одинокой…
Нездешний свет — из проходящей тучи.
Все пятна ярки в светлости истока.
Я был влекущим, Ты была влекомой —
в самой себе затерянный пришелец…
Я был ведущим, Ты была ведомой.
Но выплыл я один в сквозящий шелест.
Стоят посмертно гаснущие блики
от всех уплывших лесом или морем…
А у живущих выбор невеликий:
сойти с ума — иль породниться с горем.
Август 2018
7.
…Мне кажется, что в этой сиротливо
шумящей путанице веток и листов,
где мост разобранный закатного прилива
ждет переплыть в страну разобранных мостов,
где призрачные зыблются опоры
и брошенною кошкой дремлет тишь, —
мне кажется, что длятся разговоры…
Что где-то здесь душа Твоя, Малыш.
Все больше дней становится меж нами
в шеренгу месяцев — и дале счет идет…
Неразличимы в прошлом даже снами,
ушедшие заносятся в расход —
оплаканы, отмолены, отпеты,
лишь золото заката льется с крыш,
мир опустел, и общей нет планеты…
Но где-то здесь душа Твоя, Малыш.
Запуганный в недавнем буреломе,
сквозит ивняк. Кустами заросли
моста останки. На закатном сломе
они ведут куда-то от земли —
от тьмы могильной в жар печи плавильной,
и жмется душ одышливая мгла…
Хотела Ты порой казаться сильной —
но слишком беззащитною была.
И словно смотришь жалко, виновато
и рада бы сказаться, но никак…
Мы оба так беспомощны… Расплата
за мост разобранный, за вывернутый знак,
за все, что исказил я и не вынесла
Ты, не тому наученная мной…
Пустая сень, разодранная скиния!
…Лишь ласточки играют с вышиной.
Безумец Бога плачет в умолчании.
Безумцы дней шеренгами стоят.
Безудержно смеющихся в отчаяньи
уносит прочь прибой небытия.
…Куплю Тебе я кофе в автомате.
Ты нестерпимо тихо поглядишь —
и навсегда шагнешь из alma mater
туда, где мост разобран…
Мой
Малыш.
Август 2018