Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2018
Эдвард Хирш,
«Ночной огонь»
М.: «Издательство Евгения Степанова»
Книжная серия «Авангранды», 2018
Есть у Эдварда Хирша удивительное стихотворение «Неопределенность».
Где-то вдалеке пылают пожары — почти как в Москве страшным летом 2010 года.
Пламя в сердце словно бы «ищет» большое пламя вне сердца, во вселенной. «Мир —
это вечно живой огонь, попеременно то вспыхивающий, то
затухающий», — вспомнились мне строки Гераклита. Эти «пожары» у Хирша, конечно же, метафорического свойства. Маленький
огонек в сердце поэта ищет свою амбивалентную сущность в большой Вселенной. Это
— горизонт сердца, который существует даже для тех, кто его не видит. Не видит
— но, тем не менее, к нему идет.
Эдвард Хирш не совсем «чужой» для нас поэт; его
предки жили в Российской империи. Сам он, будучи студентом, отправился в
далекую Россию на поиски брата своего дедушки — Залмана
Гинсбурга. Еврейская тема мощно звучит в его произведениях Хирша.
Если Тютчев выбирает ночь в дуалистическом противостоянии день-ночь, то Эдвард Хирш двумя руками голосует за день. Ночь для него
мучительна и потому нестерпима. Это — час нервной бессонницы, невозможности
отдохнуть от себя самого. Мы видим, что философия и поэтика автора стихов
напрямую зависят от подробностей его души. Человек — пленник своего даймона. В книге «Ночной огонь» есть удивительное
стихотворение «Автопортрет», из которого следует, что даже руки и ноги нашего
героя порой действуют несинхронно, вразнобой. И,
конечно, человек не виноват, что дело обстоит именно так.
Любовная лирика у Хирша — это тоже, как правило,
модернизм с примесью сюрреализма. Романтическое свидание вписано в
сюрреалистический пейзаж.
Помните, как мы сидели в креслах-качалках
и любовались горящим кустарником сумерек,
прозрачных на расстоянии, языки пламени
каракулями по линии горизонта,
как подпись, в то время, как течения перемещались
внутри нас? Экстаз фейерверков,
взлетающих в середине лета, бежевых парусов,
трепещущих в жару
и оранжевых буев, качающихся на воде,
экстаз вспышек, и тайн,
и двух тел, держащийся на плаву желания…
Прекрасный фрагмент! Причем стихотворение называется «Солнцестояние». А
действие его происходит в сумерках. Значит, «солнцестояние» для Эдварда Хирша — это не солнце в зените, а молодость и любовь в
своем апогее. Кстати, допускаю, что действие происходит во вполне конкретный
день календарного года, день летнего солнцестояния. Помните, именно в этот день
Гитлер напал на СССР. В этом прекрасном стихотворении есть, тем не менее, одна
маленькая синтаксическая неувязочка. Пропущен глагол
— там, где он обязательно должен быть. Вот эта строка: «Языки пламени (плясали)
каракулями по линии горизонта». Не имея перед собой английского оригинала, мне
трудно судить, чья это оплошность — переводчика или верстальщика.
Порой у Хирша в столбик записана… эссеистика. «Шарль Бодлер» — это, конечно, эссе на тему эротической любви, а
имя знаменитого французского поэта-декадента служит то ли приманкой для читателя,
то ли просто точкой отсчета. Можно спорить с автором. Соглашаться или не
соглашаться. Но каждый из нас бывал в любви то в роли палача, то, наоборот, в
роли жертвы, и этому посылу американского поэта возразить трудно.
Прекрасны элегические стихи Хирша об исчезнувших
еврейских местечках в Польше. Вот только «элегия по еврейским местечкам»
звучит, на мой взгляд, как-то не по-русски. Ни разу в жизни не слышал, чтобы
говорили, например, «элегия по детству» или что-то в этом роде. По-моему, тут
явно вкрался в стихи какой-то американизм. Конечно, хорошо было бы обойтись без
помарок в таком серьезном издании, как книга из серии «Авангранды».
Возможно, лучше было бы сказать не «элегия», а «ностальгия по
еврейским местечкам».
Поэзия для Эдварда Хирша — это прикосновение к
родовой памяти, осознание «смутной, горестной воли к свободе». Он отчетливо и
гордо несет свое еврейство; память поэта переполнена деяниями и молитвами
предков. Он искренне не понимает, как могли Бродский, хорошо знакомый ему по
личному общению, и Пастернак писать, будучи евреями, проникновенные
православные стихи. Что ж, каждому — свое. Эдвард Хирш,
встретившись со своим родственником Залманом
Гинсбургом, испытал ощущение, как будто его визави смотрит в свое собственное
отражение. Поэт был «зеркалом» для своего предка. Подобная узнаваемость,
двойная зеркальность и творят, по сути, единый народ.
Поэзия Хирша метафорична. «Я задыхался внутри
времени, думая о приближении пустоты ночи», — говорит поэт. «Бог понял, что
Бога нет». Сравните, у Евгения Евтушенко: «Но для Бога в мире Бога нет». Есть
некий релятивизм в мировоззрении Эдварда Хирша. Все
относительно. Как у Эйнштейна. И в макрокосме, и в микрокосме «человеческого, слишком человеческого». Порой речи поэта
парадоксальны. Например — сон для Эдварда — это счастливая возможность «улететь
из тела». Бессонница — невозможность отдохнуть от самого себя.
Безусловно, Хирш — поэт города. У него город — живое
существо, со звездами, морским портом, небоскребами, огненным закатом. Эдвард
очень хорошо знаком с мировой литературой, он глубоко понимает творчество своих
коллег по перу. Его стихи пронизаны любовью к творчеству Исаака Бабеля, Пауля Целана, Марины Цветаевой,
Иосифа Бродского и многих, многих других поэтов, писателей и художников.
Есть как минимум одно важнейшее обстоятельство, причина, по которой английские
стихи Хирша должны быть переведены на русский язык.
Его мощнейший цикл стихов о блокаде Ленинграда. Эдвард Хирш
кровно связан с этим прекрасным русским городом. Он переживает эту трагедию как
свою личную. Поэзия Хирша живописна, она строится на
перетекании одной картинки в другую. И здесь, в блокадном цикле, это становится
неубиваемым козырем поэта-художника. Точная картинка
порой работает сильнее, чем проповедь. Я плачу над строками Эдварда Хирша — поэта, в общем-то, не сентиментального. Но у любого
автора есть тема, внутри которой он вестник, глашатай и пророк. Он — живая
память. Я убежден, что тема блокадного Ленинграда «смыкается» у Хирша с темой Холокоста. Поголовное истребление жителей
одного города сродни поголовному истреблению людей одной нации. Это страшно.
Это недопустимо. Эту тему нельзя писать вполнакала. Здесь нужно отдать всего
себя. Я рад, что у Эдварда Хирша это получилось. Я
очень благодарен ему за это.
Удивительно стихотворение Хирша «Бедные ангелы».
Ангел воспаряет вверх, а земной человек в это время летит вниз. И вот, на
короткое время встретившись в полете, ангел и человек
мечтают о совместной жизни, невзирая на диаметрально противоположный характер
своего движения. Им удается-таки задержаться вместе в любви на некоторое время.
Глубокий замысел, выдающий в Эдварде Хирше
первоклассного поэта!
Хочется сказать добрые слова и о переводчице книги, Анне Гальберштадт.
У Хирша достаточно сложная стилистика; всему этому
смысловому и образному разнообразию непросто найти русский эквивалент,
постоянно проживая в англоязычном Нью-Йорке. Но, в общем и целом, Анна со своей
трудной задачей справилась.
Пожалуй, мировая еврейская скорбь доминирует в произведениях Эдварда Хирша, и я отношусь к этому как к данности. Но ведь можно
прочесть эти стихи не залпом, а медленно, по капельке, гомеопатически. А
дозированная грусть, как хорошо темперированный клавир жизни, делает нас
сильнее. «Мадам Печаль осушит мои слезы, и я скажу: «Спасибо Вам, мадам!»
Александр КАРПЕНКО