Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 4, 2018
Ингер
Кристенсен, «Свет. Трава»
Перевод с датского
Марины Тюриной-Оберландер.
Под общей редакцией Ларса Поульсен-Хансена.
Иллюстрации Константина-Фердинанда Вебера-Чубайса.
М.: «Вест-Консалтинг», 2018.
Стихи Ингер Кристенсен
на русском языке до недавнего времени практически не издавались. Однако в 2018
году воздать должное уважение замечательной датской поэтессе, чьи работы
неоднократно номинировались на Нобелевскую премию, взялось издательство
«Вест-Консалтинг».
Две первых книги Кристенсен, «Свет» и «Трава», вышли
под одной обложкой в переводе Марины Тюриной-Оберландер.
Особенности датского языка таковы, что он сильно отличается по фонетике не
только от русского, но и от других скандинавских языков, будучи им как бы «не
родственным». Те, кто впервые слышат датскую речь, зачастую находят язык
медленным и заунывным. Но результаты работы переводчика (она трудилась над
книгами несколько лет) впечатляют. Русское ухо воспринимает спокойное, чуть
затянутое течение верлибра как свойственное родной речи:
Если я стою
одна в снегу
очевидно
что я часы
А как иначе вечность
Замкнет свой круг
Пространство замыкается не с помощью звука, а за счет визуального
наполнения. Образ часов как символ остановившейся человеческой жизни, хрупкого
настоящего — мгновения между прошлым и тем, что надвигается ему навстречу —
напитывает стихотворение философской отрешенностью от бренного мира. Поэтическая
форма позволяет нам делать паузы между строками, как бы отсчитывая движения
замедляющихся стрелок.
Сюжетное время в стихах Кристенсен замедлено. Это создает созерцательное, медитативное поле, подчас схожее
краткостью и насыщенными ассоциативными подтекстами с японскими хайку, с той лишь разницей, что автор не старалась уместить
законченную мысль в определенное количество слогов:
Жизнь коротка как лето
первый мороз собьет цветок
на звездном дереве любви
Наблюдение, внимание — сущность поэзии. Внимание лирической героини сконцентрировано не столько на событиях, сколько на сменяющихся картинах, чаще всего — пейзажных. Эту особенность поэзии Кристенсен ярко проиллюстрировал Константин Фердинанд Вебер-Чубайс. На рисунках практически не встретишь людей (за исключением сюрреалистического профиля, олицетворяющего «собственное море каждого»), зато играют мерцающими цветами в духе импрессионистов весенний луг, тянущийся к горизонту мост, белые фонари, светлое море:
Залив явно голубой.
Полная победа обеспечена.
Камни каменные.
Тебя нет.
Тема, конечно, подчиняет себе форму текста. О сокровенном стоит говорить сжато, так, чтобы лирическое переживание было коротким и емким. Чем сильнее эмоция, тем лаконичнее форма. У Кристенсен пейзаж зачастую содержит в себе основную смысловую нагрузку, но переживания героини одухотворяют его. Стихотворение приближается к прозе, однако поэтическое начало полностью не утрачивается:
Шуршащие ноги травы
крадутся сквозь нас,
ветви елей касаются друг друга
когда тропы встречаются,
вязкая пригоревшая смола
прилепляет нас друг к другу,
жадные до лета дятлы
истово долбят
спрятанные зерна сердец
Природа и любовь — две силы, неотделимые друг от друга, и одна познается через другую. Верлибрическая форма стихосложения, главенствующая в европейской литературе, открывает нам помыслы героини с естественностью, присущей разговорной речи:
в коричневое время
моя любовь зелена
в застывшей лаве
холодные прожилки водорослей
Остальное
далекая песнь моря
В стихах Ингер Кристенсен
цвет играет важную роль. Автор творит пейзажи, пронизанные экзистенциальной
тревожностью: героиня не находит себе места на берегах холодного моря. Только
призрак любви не дает ей потеряться в пространстве и во времени. Подобные
образы придают стихотворениям тусклый, размытый облик. Но яркие детали,
например, зеленый цвет — цвет жизни и весны — позволяет героине сохранить свою
индивидуальность.
Та краткость изложения, которая очаровывает читателя, непременно состоит из
основательности, точности, тщательности формулировок:
Я всегда думала, что действительность
то чем становишься
когда повзрослеешь.
На площади стоит Фата Моргана
с усталой миной и кричит:
утренние газеты — утренние газеты.
Читая «Свет» и «Траву», невольно забываешь, что настоящее издание — переводное. Марине Тюриной Оберландер удалось добиться того, на что способен далеко не каждый переводчик. Хочется воскликнуть: «Это прекрасные русские стихи!» и — что самое главное! — к этому больше нечего добавить.