Франсуа Чен, «Ассизи. Нежданная встреча»; Анатолий Кудрявицкий, «КНИГА ГИММИКОВ, или Двухголовый человек и бумажная жизнь»
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2018
Франсуа Чен,
«Ассизи. Нежданная встреча»
Перевод с французского Александра Давыдова
М.: «Комментарии», 2017
Франсуа Чен почти неизвестен в России. Поэт,
прозаик, культуролог, каллиграф… Он родился в Нанчане,
живет во Франции. Пишет на французском языке, переводит с французского
на китайский и с китайского на французский.
«Ассизи. Нежданная встреча» — первая книга Франсуа Чена на русском языке. Она посвящена известному святому
Франциску Ассизскому, который хорошо известен в мире и сыграл большую роль в
жизни самого автора. Именно в его честь он взял новое имя, когда стал
гражданином Франции. Как он пишет в первых строках книги, «в большей мере мой
выбор определило событие, свершившееся за десять лет до того, в 1961 году:
встреча со всеобщим братом, на Западе известным
каждому, но знакомство с которым доступно и любому пришельцу из дальних стран —
Франциском Ассизским». Как дальше уточняет автор, ему «захотелось узнать о нем побольше, а главное, проследить его жизненный путь».
Франциск Ассизский — католический святой, учредитель названного его именем
нищенствующего ордена — ордена францисканцев (1209). До него монашество в своем
отречении от мира возлагало на отдельного монаха обет бедности, хотя сами
монастыри были крупными собственниками земли, а аббатаства
соперничали в богатстве и роскоши с купцами и князьями. Франциск углубил идею
бедности. Из отрицательного признака отречения от мира он возвел ее в
положительный, жизненный идеал, который вытекал из идеи следования примеру
бедного Христа. Вместе с этим Франциск преобразил и само назначение монашества,
заменив монаха-отшельника апостолом-миссионером, который, отрекшись внутренне
от мира, остается в мире, чтобы среди него призывать людей к миру и покаянию.
Автор описывает свои паломничества в места, связанные с жизнью Франциска
Ассизского. Но эти описания носят характер экзистенциального исследования себя
в контексте путешествий. Как он пишет, «мне представилась удача отыскать ключик
ко всей моей жизни, то есть свое истинное имя».
Таким предстает Ассизи, город, где родился святой:
«Залитый солнцем городок, разом и отдаленный и целиком открытый взгляду,
властвовал над долиной, доверчиво привалившись к высокому холму, мастерски
сохраняя равновесие. Наверняка привлеченный этой его уравновешенностью,
животный дух, веющий между небом и землей, здесь вольготно обнажился, с ним изобильно делясь своими благоприятными свойствами. У
меня сразу возникло убеждение, чьи корни в китайской традиции, в той же геомантии: “Даже маленький клочок земли, обладающий своим
гением места, способен породить человеческий гений вселенского масштаба”».
Франсуа Чен предлагает читателю вместе с ним
исследовать, точнее, попытаться исследовать природу гения, ступая по той земле,
по которой когда-то ходил католический святой. Многие известные люди были
проникнуты его идеями святого. В разные годы в Ассизи
побывали Гёте, Шатобриан, Стендаль, Роберт и Элизабет Браунинги, Рильке… А Данте так изобразил рождение Франциска в «Божественной
комедии»: «…солнце в мир взошло…/ Чтобы это место обрело, / “Ашези” — слишком мало бы сказало; / Скажи “Восток”, чтоб
точно подошло» (Перевод М. Лозинского: Рай, XI, 50, 52-54. Ашези — старинное название города Ассизи.)
Жизнь и преображение Франциска, действительно, заслуживают описания. Он родился
в богатой семье. В юности и ранней молодости не был лишен тщеславия. Источники
говорят, что он не хотел, чтобы «кто-либо его превосходил». Рассказывают, как
Франциск сам отправился в приют для прокаженных, взяв с собой много денег, и,
подав каждому из них милостыню, долгое время пробыл с ними. Сам Франциск в своем завещании ведет начало «своего покаяния» с этого
посещения прокаженных, заявляя, что пока он жил в грехе, вид прокаженных был
ему неприятен, но Господь повел его к ним, после чего то, что для него было
горьким, стало сладким.
Франсуа Чен не просто исследует Франциска как
явление, он ищет в нем и находит актуальное. Вот он пишет: «Франциск глубоко
осознал ту же истину, которую через много веков огласил Достоевский: “Если Бога
нет, то все дозволено”. У него не возникало ни малейшего сомнения, что человек
стяжает подлинную свободу лишь на пути полного самоотречения: требуется принести
себя в жертву, чтобы взамен быть осыпанными дарами».
Благодаря переводам Александра Давыдова создается полное ощущение присутствия
автора.
И хочется добавить напоследок, что эта книга из тех, которые должны были быть
написаны.
Анатолий Кудрявицкий,
«КНИГА ГИММИКОВ,
или Двухголовый человек и бумажная жизнь»
Книжная серия «АВАНГРАНДЫ»
М.: «Издательство Евгения Степанова», 2017
Хочется начать с отзыва Иосифа Бродского о Кудрявицком
— «описывает неописуемое, и вполне убедительно».
Трудно поспорить с нобелевским лауреатом, и не в силу его почти непререкаемого
авторитета, а потому что «КНИГА ГИММИКОВ» вызывает схожее впечатление.
В аннотации указано, что это стихопроза. Видимо,
нечто, содержащее в себе признаки и того, и другого. И все-таки для меня это
стихотворения.
Приведу стихотворение, давшее название книге:
ГИММИКИ
В косой раме мокрый пейзаж дня. Бабочка
в уходящей ввысь спирали света. Люди
в квадратах реальности. Гуманоиды в гумусе
гиммиков…
— Я так страничил о судьбоносной,
что
омозолил мое седалище.
— Мне было так половочленно, что я отчопил
себе щупальце.
«Следите за своими гиммиками»,
— глупит
тулуп на поднебесном плакате.
В притекающем, арабы гуммиарабика, вино
полихлорвинила, лоно поролона… И жизнь
склизит куда-то даже и без колесных гиммиков.
Автор сумел нарисовать яркую картинку дня. Непонятные на первый взгляд
единичные слова в процессе чтения становятся почти осязаемыми и угадываемыми.
Это стихи из тех, которые не нуждаются в понимании. Иначе говоря, в
расшифровке. Образный шифр — и есть стихотворение.
Анатолий Кудрявицкий был одним из создателей и
идеологов эстетической группы поэтов «Мелоимажинисты»
в начале девяностых годов, которая просуществовала три
года. Как он писал в «Материалах истории поэтической группы малоимажинистов», опубликованных в «Новом литературном
обозрении»: «мы сходились на том, что поэтам надо стремиться не к диалогу с
хаосом, не к дроблению хаоса на песчинки строк и даже не к подчинению его
известным постулатам гармонии, а к созданию новых гармонических построений: в
поэзии ведь все в первый раз».
Вот это — «все в первый раз» — и есть ключ к поэзии Кудрявицкого.
Когда он пишет: «Я был в доме, или я не был в доме, или это был не-я, что не
был в доме», то это становится больше, чем поэзией. А именно — философией.
Осмысление собственного «я» происходит на всем протяжении книги.
Стихотворения Кудрявицкого — поэзия не для всех.
Автор не умничает, но для того, чтобы понять его, во-первых, необходимо
приложить усилия. Во-вторых, необходимо быть начитанным и напитанным культурой.
Автор не ищет в читателе друга, не ждет сочувствия, ему почти нет дела до него.
Но он искренне и честно говорит о том, что его волнует, посвящая читателя в
свои мысли и умозаключения.
В этих стихотворениях много доверия и бесстрашия. Автор не боится быть понятым
превратно, или быть не понятым вообще. Он решает свою сверхзадачу, и ничто не
способно сбить его с этого загадочного и странного пути.
Язык становится частью замысла. Когда же он не дотягивает до замысла, автор досоздает новые слова, смысл которых чаще угадывается, чем
понимается, хотя почти всегда используется очевидный корень. «И хрустоколенно восстает торс…», «Годорогов
тем временем отодрал от стола ногу и принялся дубоярить
Пьяноводова по принципам и по намерениям…». Для того, чтобы понимать все эти новообразования, нужно сохранить
слух, который явлен всем нам в детстве. И который многие из нас ухудшили
громкими и не точными словами, постоянно вползающими в наши уши.
«Выходя в город, профессор Таузентойфель надевает
слепые очки, берет в руку цветущую трость и выверяет угол наклона своего
туловища…» Я вижу здесь образную утопию, в которой прекрасно все: фамилия
профессора, слепые очки, непонятным образом цветущая трость и некий
фантастический угол туловища. Прекрасна звукопись, которая, полагаю, не
намеренна, а случайна.
Естественно, невозможно не вспомнить Велимира
Хлебникова с его формальными поисками и осмыслением Вселенной. Но Кудрявицкий абсолютно самостоятелен
и оригинален в своих стихотворных опытах. Его эксперименты, на самом деле, и
есть поэзия. Просто они даже и сегодня, спустя почти столетие после Хлебникова,
выглядят очень футуристичными.
Хочется закончить стихотворением, которое завершает книгу. И, безусловно, в
этом есть авторский смысл и замысел.
Свет
На каждые восемь человек приходится один
лунный луч. Самоубийства и заболевания глаз
порой нарушают эту пропорцию. Конечно,
подпотолочные ангелочки с серебряными
крылышками несколько подбавляют света,
и то же делает птица Феникс, периодически
одевающаяся пламенем не потеху потерянных
поколений. Но самое грустное — что сдавая
на склад использованные телесные оболочки,
какой-нибудь блюститель вневременного порядка
нет-нет да и забывает извлечь из них внутренний
свет.