Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2018
Евгений Чигрин — поэт. Подборки его стихотворений публиковались в российских и зарубежных литературных журналах, вошли в ряд европейских и отечественных антологий. Стихи переведены на европейские и восточные языки. Е. Чигрин — лауреат литературных премий, в том числе премии Центрального федерального округа России в области литературы и искусства (2012), Международной премии имени Арсения и Андрея Тарковских (2013), Горьковской литературной премии в поэтической номинации (2014), а также Всероссийской литературной премии имени Павла Бажова (2014), общенациональной премии «Золотой Дельвиг» (2016) и областной премии имени Сергея Аксакова (2017). Евгений Чигрин — автор четырех поэтических книг: «Погонщик» (Время, Москва, 2012), «Неспящая бухта» (Время, Москва, 2012), «Подводный шар» (ИПО «У Никитских ворот», 2015), «Невидимый проводник» (ИПО «У Никитских ворот», 2018).
ПРЕДНОВОГОДНЕЕ
Сезон заснежья, фейерверков и —
Шаров блестящих, словно бы от солнца,
Строфы, текущей из такой любви,
В которой жизнь под музыку смеется
И плачет где-то возле маяка,
Который только в памяти и светит…
Тут многоточья прямо жемчуга
Рассыпаны не Тем, который лепит
Предновогодье, праздничную пыль
В обертках снега, посылает счастье
И открывает яркую бутыль
Под лепестки летящего ненастья,
А пишущим текучие слова
За крошки света, ощущенье завтра.
Стоит желтком астральная лафа,
Обрамив желтизну во мрак — заправка
Холодным желтым, как по Сартру. Снег,
Когда б я смог собрать и выслать почтой,
Туда, где я любил твой пылкий смех,
Где светлый дом над каменистой почвой…
Сезон заснежья. Красные цветы
Горят витриной под моим балконом.
Все призраки давно со мной на ты:
С теперешним, забытым, полусонным.
Я в полусне иллюзий прикоснусь
К твоим губам, в которых счастье слепо
Грехопаденьем первым… Обернусь
На райский шум открывшегося неба.
ПАРИЖСКОЕ
Под огромным билбордом Сезанна — играет оркестрик,
Африканцы танцуют с оттягом горячую самбу.
Неленивое солнце — локального счастья предвестник —
Добродушный Творец подключил
Неуставшую лампу.
Под громадным билбордом и мы эту жизнь погуляем,
Смерти нет этим грушам и персикам алым и желтым,
В красных красках фанатика: в яблоке Бога узнаем,
Не расплачемся флейтой, аккордом
Затянемся твердым.
Сильно тубу врубили, придали ей гулкости эти,
Раскрутившие музыку, старые лабухи Сены,
С этим «мокрым» кларнетом готов подтвердить, что на свете
Нет и не было смерти, и все мы
Сезанном нетленны.
Эта музыка так раскатилась под ярким билбордом,
Открывая любовь и цветение слив на картине,
И щемящая нота плывет над курильщиком бодрым,
Что колечки «Житана» пускает
Теплеющей сини.
Постоим на мосту Сольферино, пока валторнисты
Окунаются в коду, в последнюю музыку флейты,
Мы и сами по жизни — к закату ее — анархисты.
Камарады. Кенты. Сотоварищи.
Лучшие френды.
Постоим на мосту в простоте окончательной, что нам
Остается в столице, где смерть по Сезанну сменяли
На знакомые сливы, на вечные вазы с крюшоном…
Под счастливым билбордом мы сами
Нетленными стали.
ПУТНИК В БАШМАКАХ, ВЗЛЕТЕВШИХ ВВЕРХ*
Наглотаюсь воздуха Рембо
В жарком Монпарнасе.
В небесах лазурь и серебро
В неподвижной массе.
Почему без Африки не смог?
Францию оставил.
Где-то в Абиссинии залег —
Нет в искусстве правил.
Путник в башмаках, взлетевших вверх,
К музам и харитам,
Ты поешь в раю и куришь смех
В пику манускриптам?..
Пью за твой, в абсент вонзенный, мир,
Пялясь на бутылку.
Сумрак быстро солнце прихватил
За большую шкирку.
Раскаленный мажется закат
На «Куполь», где пили
Мастера. И мне тут выпал фарт:
Раз-два-три-четыре.
На бликфанге уличном лежит
Темнота-прохлада.
Крутится окрест французский хит,
Легкий, точно вата.
Я б твой профиль приколол к луне,
Забирай, богиня!
Пьяный в дым корабль плывет во мне,
На бакборте имя
Вышито туманами: Рембо!
У пустой бутылки
Прочитать всего тебя — слабо,
Не хватает жилки.
В пропасть монпарнасскую смеюсь,
Музыкой проникся.
В райских кущах скоро окажусь…
Или в водах Стикса?
*Памятник Артюру Рембо в Париже.
СОЛНЦЕ ПИКАССО
Живые и мертвые ходят легко по Парижу,
И трогает солнце большую Пикассо-афишу,
И листья июня теперь зеленее, чем прежде,
И запах гашиша в Марэ прилипает к одежде.
Гримасы пижонов, которым хоть Пабло, хоть Моди —
До лампы, до фени. Чирикает что-то в природе
И жизнь набухает жарой в очарованном свете
На галльской, читай — петушиной, на сырной планете.
В огромном соборе, в струящемся свете видений,
В святилище, где королей примерещились тени,
Я слушаю, как Монтеверди играют по небу,
По нотам бросают любовь непотребному Фебу,
Который сначала поманит и музой, и словом,
Возможно, одарит пусть ветхим, но все-таки кровом,
Которому пофиг, который сожрет по любому:
Приучит к абсенту, затащит в гашишную дрему
Взамен сочиненья, в обмен вдохновенья над садом —
Синонимом рая и — неукоснительным адом…
…Вот глюки стоят, точно демоны, что водостоком
Работают и — каждый первый вздыхает под Богом.
Слоняюсь повсюду: кепарь на башке вместо нимба,
Опять на меня раззевалась фонтанная нимфа…
Гаргульи втихую глумятся над жирным арабом,
Который на монстров глядит молодым баобабом.
Живые и те, что давно обнаружили бездну, —
Виденья несут по заросшему стенами месту,
Картины Пикассо соткались в такой атмосфере:
Герои и звери гуляют в офитовом сквере.
Над мертвоживыми, которым кивают бульвары —
Хватаются счастьем текущие в воздухе пары,
Дракончик от Пабло, вот падла! — летит над строфою,
Над праздником, что зарифмован демóнской игрою.
GRIFFONNAGE*
В немудреном кафе — кальвадоса немного
Пусть за твердую плату и мне подадут,
Что еще попросить у французского бога? —
Ничего мне не надо. Зеленый уют…
В голубой королевский завернуто небо,
Старый голос Ферре понимается как
То ли в мареве свет, то ли музыка хлеба,
То ли вздетый Эдемом поэзии флаг…
*Беглые наброски импровизационного характера (фр.).
РЯДОМ С ИНЖИРНЫМ ДЕРЕВОМ
Я столько мимо спел, что можно мне
Не памятник, но что-то там поставить…
Душа горчит в инжирной тишине,
Которую и летом не поправить.
Я столько целовать тебя посмел
От сердца до соблазна и оргазма,
Но никому я вовсе не пример
(Такая лезет, как лазутчик, фраза).
Хотелось бы еще тепла. Тепло
Пропало из бессовестного сердца.
Не выпадай, змеиное перо,
Я, как герой невидимый, уселся,
Чтоб сочинять. Все замыслы трудны…
Потемки не дыша приникли к чуду
Не жизни, но — остатка жизни… Дни
И эти, и другие позабуду…
Холодновато вечером. С небес
Слетают птицы, черные, как мерсы,
И тень стоит как поседевший бес,
И слышится аккорд барочной мессы.
Поправь мне орфографию. Кому
Я говорю? Не очень жить осталось.
Не сетую. Немного на кону…
И все-таки на грошик намечталось.
* * *
В пределах моря призраки и камни
И вечера больные побережьем,
Я говорю: отсюда не пора мне,
Я тут который месяц безмятежен.
Я говорю о смокве и гранатах
И вижу пальмы, слышу шум из бара,
На берегах пустынных и покатых
Добаховским мне слышалась гитара,
Срываясь в до-минорное, как в чудо,
И жизнь текла, как будто бы вначале,
И чайки обнимали воздух будто,
Как будто воздух Бога понимали…
В пределах местных вечерами тихо,
Что срифмовалось с ощущеньем счастья,
Желтеет на столе большая тыква,
И опадает на веранде астра.
И мир бессмертных и живых казался
Таким простым, что, скинув одеяло,
Я выходил и морю доверялся,
И море на библейском отвечало.
Когда приедешь… Ты приедешь? Если
Начнешь искать — ищи на побережье,
Где флейты ветра сочиняют песни
И птицы занимают в скалах бреши.
Ищи меня на мысе: справа — храмы,
Левее — башня и густая пряжа
Теней, идущих под откос, под камни
И дальше вдоль ракушечного пляжа.
* * *
Под стать Камилю* в красных Будва — в карминных крышах, как в раю.
В зонтах-медузах стынет бухта в рододендроновом краю.
Уже сентябрь зарезан финским… ну что-то типа. В Будве мгла.
На крепостной стене латинским начиркан месседж… Катера
И толстосумов жадных яхты — темнеют. Призраки в кольцо
Берут кого? Какой лайфхак и… — запустят местный ад в лицо?
С таким гуляешь в древнем месте и мнишь хтонических горгон:
От Посейдона эти вести? Ау, Овидий! Не силен
В «Метаморфозах». В Старом Свете медузы спрятаны в музей.
В ночное время мысль о смерти фантасмагорий злых сильней,
А в небе желтым светит боинг, а если в нем брателло мой? —
Смешной мечтатель, параноик, еще бухой, еще живой,
Вот-вот и выйдет в стратосферу за кокаиновым вчера,
За хвост зацапает химеру, которая из-за угла…
Вот-вот железные откроет, ведь кто-то должен открывать,
И жизнь мою таким накроет — otvet.mail.ru: япона мать!
*Камиль Писсарро.
СМОКВА
Пряное солнце прогрело зеленую смокву, кто я и где я — попробуй теперь разбери…
Видимо, скоро, по воле Спасителя, смолкну,
чтоб облаками светиться с небесной земли.
Чтоб с НЛО говорить про седой амфибрахий, с дактилем пить марсианский
веселый вискарь
И анапестом небесные жечь альманахи, и в темноте зажигать золотистый фонарь.
Видеть: несут восемь демонов душу поэмы — это моих одиночеств последняя суть,
Светятся губы метафор, равно диадемы, лунной хозяйке ложатся на желтую грудь.
Видеть: стоят в галактическом мире по списку девочки-музы, привет, золотые мои.
Я вам писал, вы храните e-mail-переписку, плакали в вашем саду обо мне соловьи…
Видеть: несут восемь ангелов книгу печали, радости книгу несут эти твари Тебе.
Я говорил: «Так случится…» — в неспящие дали, я поднимался,
играя на тихой трубе.
Я пионер, понимающий евангелиста, я засвечусь, и тогда Ты увидишь меня
Точкой? Звездой? Понимающим коду флейтиста?
Тем, для кого не хватило простого огня?
Смоква, смоковница, винное дерево, фига — пахнет Египтом, Аравией, Сирией и —
Вечностью той, о которой прочитана Книга… Я говорю, и поют про меня соловьи.
Фиговый лист шелестит про Адама и Еву, Ветхим и Новым Заветом легко шелестит.
Я с каждым днем уплываю к последнему небу, пью по утрам стиховой
неразбавленный спирт.
Пряное солнце глотаю под вечным инжиром, что говорю?
Это — трудно и просто и не…
Рифмой свечусь и сливаюсь с неведомым миром,
и соловьев принимаю в своей тишине.
БРОШЕННЫЙ МАЯК
Анивских далей брошенный маяк,
Свет островистый вижу почему-то —
Попробуй расшифруй подобный знак,
Что значит накатившая минута?
В пределах наваждений есть маяк,
А значит, море, пегий пес вдоль моря
Опять бежит, как маленький дурак,
Охотское тушуется у мола,
И говорит на местном языке,
И посылает быстрые сигналы,
И демоны, что прятались в строке —
Равно скелет в шкафу — горят, как фары,
Верней, как маячки оттуда, где
Смотрел в меня то дохмий, то анапест
И пятисложник сочинял звезде
В тональности хваления акафист.
Я острову немало слов отдал,
Смыкая рифмой. Эти рифмы в прошлом.
Я всякий Сахалин перевидал,
Перешагнул, не обернувшись дошлым.
Я там с трудом, но — защищался от
Японского до сумерек циклона.
Смотрел на снег. Смотрел на свежий лед,
На облако смотрящее влюбленно.
Залив Анива — Свифта гребешок,
Огромных мидий водная квартира
И желтохвост, плывущий на Восток…
Окраиной настроенная лира
На выручку приходит или нет?
Нечасто вижу дальний свет оттуда
В слоении подслеповатых лет
По линии оставленного чуда.
СОЛНЦЕ МАГРИБА
(МОСКОВСКАЯ АНОМАЛЬНАЯ ЖАРА 2016 ГОДА)
I
…Из Хаммамета, а может, из гавани Суса
Лето прислали. Такая жара в Третьеримске,
Что нагишом прилетает прекрасная муза:
Светишься ей и — включаешь любимые диски.
И говоришь, точно сетуя: хочется ветра,
Хочется, чтоб появились туманные дали,
То есть другого, как минимум, хочется спектра
Ну и немного классической легкой печали.
II
…Вот и Геката. Я вызвал богиню игрою —
Это игра вдохновенья и сумерек жизни.
Мрак прибывает. Река озарилась луною,
Точно включились лимонно-шафранные мысли:
Мнится такая к полуночи метаморфоза —
Музу любить до рассвета задумано, ибо
Тянется свет тихолуния дозой наркоза,
Пахнет романом под окнами старая липа…
Запахи лета. Все небо в цветах семизвездья.
Не одевайся. Побудь нагишом до финала —
Музе шепчу, посылаю в другие столетья
Мейлы любви и целебную музыку дара.
Теплая полночь. Все небо в цветах семизвездья:
С лейкой Творец поливает холодное племя.
…Бродит Геката — луна превращения, ведьма,
Светит на ней сатанинских миров диадема.
* * *
Солнце свалилось, но — солнышко волчье сияет.
Мне бы заснуть, я бессонницей маюсь давно.
Кто за меня сновидения Бога читает?
Видит мое — в золотистом тумане — кино?
Мне бы заснуть и увидеть безвестное небо,
В райском саду разгадать о бессоннице все.
Спать на подушке эдемского черного хлеба,
Видеть, как мертвые дети играют в серсо.
ДИТРИХ БУКСТЕХУДЕ
Завершается лето Господне с четвертым CD
Букстехуде, бессонной теплынью, убийствами в Ницце,
Креативной рекламой, нелепостью вольной Сети,
Улетающей в Африку птицей,
Что встречала меня элизийскими песнями. Мне
Приносила стихи, от которых ключи у природы.
…Я живу с Букстехуде, как с космосом, наедине,
Вне любой ахинеи и моды.
Замечаю его облака: я и сам в облаках;
Подобрались к дверям чумовые хариты и музы,
Сколько счастья у этих гречанок хранится в устах,
Сколько старых и свежих иллюзий?
Завершается лето токкатой из Любека. Из
Тех пределов, в которых на ангельском шепчется ангел,
Он под маскою птицы присел на прогретый карниз,
Может, Дитрих такого и нанял?..
Неизвестная птица. Совсем небольшая. Совсем.
Так диковинно смотрит, что хочется думать о чуде:
О волхвах, что пошли за сигнальной звездой в Вифлеем:
Все о них уловил Букстехуде…
Многоточие. Музыка. Облако. И — облака.
19:15. Как долго жара не спадает.
Букстехуде уходит на коду. Чернеет строка.
И банальною рифмой сверкает.
ХОРХЕ МАРИО ПЕДРО ВАРГАС ЛЬОСА
…об изысканном эротизме перуанца
Варгаса Льоса ходят легенды…
Всемирная паутина
Полежи нагой на большом диване —
На тебе отсветы из парадиза,
И китайский чай в голубом стакане
Понимает это… И горстка риса
Утолит мой голод. В большом бокале
Я тебе смешал австралийский тоник
И британский джин, чтоб они сыграли
Что-то там дуэтом. И старый ролик
Наведет опять крупный план про это,
И добавит яблочек райских кущей —
И соткутся образы Тинторетто…
Впрочем, что я знаю о предыдущей? —
Если губы вечером потемнели
И волшебным лак покраснел желаньем.
…Ералаш-сумятица на постели.
И Селена мучает желтым знаньем.
И хотят глаза открываться шире:
Обнаженный свет с обнаженным телом…
Пусть поднимут нас в опустевшем мире
И забудут где-нибудь в опустелом.
Мы весну поймали в большую осень,
Водяную лилию приручили,
И смущенный шум смолянистых сосен —
Прописали как амфибрахий лире.
…Похер Хорхе Марио Варгас Льоса! —
Не учитель более: прочитали
Эту осень колера абрикоса,
На которой губ твоих пасторали.
НЕНАПИСАННЫЙ СЦЕНАРИЙ
В попытке написать сценарий — я
То видел свет в покинутой квартире,
То слышал слово, сказанное для
Влюбленных? Путешественника? В мире
Стояла осень в тыквах и листве:
Все листья возвращались в рай по праву
Большого Бога, спящего в молве,
Шептавшего ветрами на октаву
То — выше крыши, то — наоборот…
Я видел осень, потому что видел
Закат, идущий от Больших Ворот,
Который свет влюбленным мягко вытер,
И в сумерках — фигурку у моста…
Качался мост разлуками и смертью,
И местный ангел вымахнул с листа,
И смех ронял за обнаженной ветвью.
И дождик шел то рядом с парком, то —
В тех уголках, которые влюбленным
Вернуть нельзя, как детство-шапито,
Кофейню с подавальщиком зеленым.
В надежде сочинить я понял, как
В безумном и глубоком спали люди:
Ворочались видения в глазах,
Старик Хоттабыч ежился в сосуде.
…Я листьями по вольному письму
Накрою жизнь. Ага, не получилось
Вписать сценарий в комканую тьму,
Но — жизнь опять спасение и милость:
И этот свет, заполнивший финал,
И ангел, вставший у ворот с охапкой
Листвы, смотри — стихотвореньем стал —
Махнул крылом, как будто заяц лапкой.
СТАРЫЙ ДЕМОН
The letter of O. M.
Старый демон с глазами усталыми:
В каждом взгляде снега и дожди —
Входит в полночь и тешится старыми
Апофегмами, что из груди
Вылетают, как бред инквизиции,
Чтó отвечу вошедшему, чтоб
Не увидеть посмертные лица и
Демонический калейдоскоп?..
Плоть все чаще болеет бесправием…
Ночь несут. Зажигают огни.
Фонари не ослепли над гравием,
Но — мрачнеют последние дни.
Пахнет звездное яблоко Азией,
Скушать фрукт? — ерунда — не вопрос,
Не считай меня больше фантазией
На губах пламенеющих роз!
Это только значок восклицательный,
Это просто метафора и —
Старый Женя, навряд занимательный,
Пьющий ночью Цейлона чаи.
Что мне шкаф с многомудрыми книгами?
Тихнет жизнь, головой покачав…
Слышишь, там, за рекламами-бликами
Выше рельс пролетает состав?
Не Фортуна рулит этим поездом —
Фантастическим счастьем земли?
За каким не Арктическим полюсом
Мы его разгадать не смогли?..
ЖЕЛТЕЮЩИЙ ФОКСТРОТ
Посмейся, Бог, — я говорю Ему,
Скорей, шепчу холодными губами.
По-зимнему старею. Знаю тьму.
Грешу стихами.
Посмейся, Бог, но — расскажи, зачем
Я тут и там и — понимаю песни,
Которые смешались с бытием
И мокнут, если
Случается драконствующий дождь,
Который Ты зачем-то посылаешь,
И голубиный умирает вождь,
Об этом знаешь?
И снег везде, и птица на снегу,
И демиург на цифровом экране —
Ведет во мглу монгольскую Ургу,
Как на аркане.
Зачем я жизнь по ниточке живу:
Глотаю небо и плюю заразу,
И не курю афганскую траву
Иллюзий сразу…
Блуждает снег. Вокруг ложится снег
И на мосту Мякининском блистает,
И снова Ты тревожишься за всех…
Луна играет
Для марсиан желтеющий фокстрот,
Который я не слышу. Граммофоны
Других планет поют наоборот:
Свои законы.
Я вещество? Я только вещество,
Субстанция твоих забот всего лишь?..
Посмейся, Бог. И больше ничего.
И не поспоришь.
ПОНЕДЕЛЬНИК
Светло-желтое солнце несли светло-синие гномы
Заключить в подземелье, в котором так мало тепла.
Как по ниточке шли, будто кем-то верховным ведомы,
И дорога цвела, и смотрела на них детвора.
Спал священник уставший и стража смотрела киношку —
Черно-белый Тарковский, а может, Луис Бунюэль?
Все вечерним эфиром звучало… и ели картошку
Бедняки у вокзала, и легкая пела капель,
Ибо пахло апрелем — и шляпы, и кепки деревья
Надевали всерьез и надолго, и птицы опять
Понимали анапест, и выдула дактиль деревня,
Что лепилась к поместью, которое не отыскать.
Впрочем, это пустяк, если солнце несут в подземелье,
Плачет мальчик в аду, и младенца хоронят в раю…
Светло-желтое солнце несут чародеи в апреле,
В доверительный мрак переносят, я вам говорю.
Мимо красной луны, понимающей все до копейки,
Мимо Красной реки, о которой все спето давно.
Мимо барышни, что поливает тюльпаны из лейки,
Мимо тех, что забыли, какое смотрели кино.
Светло-желтое солнце уже занесли в подземелье,
Надсмехалась звезда, а Селена чихала в платок.
Сумерéчные гномы внесли — в самом деле, в апреле —
Одинокое солнце. Светилу никто не помог.
Я смеюсь или плачу?.. Я вряд ли скажу в понедельник.
В подземелье светло. На земле темнота, как в мешке.
Кто придумал такое? Какой-то могучий бездельник?
Кто о смерти кричит, поскользнувшись на этом стихе?
* * *
Серебрится кристаллами цезия,
И бормочет, порой наугад,
И весной крылышкует поэзия:
Вещество и питательный яд
Для счастливых и для неуверенных,
Пьющих спирт стиховой до утра,
Не седьмого ли неба поверенных?..
В веждах ангела жизнь расцвела.
Эта музыка в воздухе спрятана —
Вот былинка, а вот — пустячок,
То сверкнет, то, как облачко, матово,
То опять изумрудный сверчок,
Светлячок, и лекарство, и шмалево,
Волчье солнце, удача на грош,
Амфибрахия белое зарево,
Анапеста чудесная дрожь…
Дунешь в дудку и — дактили гномиком…
Сколько воздуха в этом тире! —
Так весна открывается томиком
И стоит на библейской заре.
ДОКТОР D.
Иногда мои сны начинаются слева направо,
Ты не спрашивай как… Типа — желтая видится лава,
И какие-то люди в прожекторе сна возникают,
И гривастые звери большими клыками пугают.
Бестиарий плывет в кинокадре, в огромную яму
Я швыряю с холма грубой жизни истертую драму.
«Зафиксируй момент», — говорю привиденью, что слева
Пребывает в огне полыхнувшего грозного неба.
В кинокадре — закат и открытые раны заката,
Неформатная музыка слышится точно цикада…
Сновиденья мои на химеры с хвостами похожи —
Доктор D. прописал точно лепрой прогнившие рожи.
Эдвард Хайд и еще доктор Джекил — медийные люди,
Вот кто эту херню преподносит, как череп на блюде.
Открываюсь, как дверь… растекаюсь и меркну под крышей
Тошнотворного ада, где демоны вписаны в ниши,
С ними вместе тот самый, которого панночка-ведьма
Пробудила: открылись другие созданья и недра.
Я смахнул бы гадес, только твари все гуще по паре
В сновиденье стоят, как в захваченной ими Валгалле.
ЗИМА. ИМПРОВИЗАЦИЯ
Проспать всю зиму. С книжкою молчать,
Стать пилигримом в собственной постели,
Не видеть никого, не замечать…
В картинках пересказывать метели
О том, как письма ходят на почтамт
И к дуралею Печкину приходят,
Как ветер прячет в горле старый ямб,
Как музыку бессмысленную водят
В библиотеку привидений, где
Лежит душа и машет, будто птица,
Мистическими крыльями. Везде —
Другие души… Музыка кружится,
Над патефоном ангел — диск-жокей —
Служитель музыкального Эдема?
Вдохните мне элегию теней,
В которой таитянская поэма
Сверкает жемчугами южных вод,
Смотрелся живописец в это море,
Чем Южный Крест вообразимо горд,
О чем скажу в мечтательном глаголе.
Смотрю в окно. Там сильный снег в снегу
Скрывает жизнь прохожих и счастливых.
Фонарь зеленым брызнул на бегу
В больших и толстых, и неторопливых.
Фонарь сбежал не в Данию? Ага.
В стране-игрушке спит писатель сказок:
«Огниво», «Елка»… Сумерки. Снега.
Среда. Четверг. В словарике подсказок
Живут миры, как будут жить потом…
Проспать всю зиму. Встретиться с морями,
Войти босым в колониальный дом
(Скачайте жизнь: все пальмы с берегами).
Кому я говорю в воздушной мгле?..
Доплыли мы до берега? Доплыли.
Фрегат воображенья в феврале
Прекрасно накрутил такие мили.
Схожу по трапу. Говорю «пока»
Курящему гашиш худому кэпу.
Весь в «Баунти» и музыке. Строка
Завязана на солнечную скрепу.
Плывут миры, как будут плыть потом…
Штурвальный жизни с неба шлет приветы
И объясняет счастье на таком…
В который иммигрируют поэты.
* * *
…Рай запирали на ночь на замок,
Стреляла осень грозами и грязью,
В кашпо грустил диковинный цветок,
Катилась жизнь к заботам и ненастью.
Рай закрывали. Скучная листва
Смотрела то шафранным, то пунцовым.
Хватало непогоде ведовства,
И мнился Сатана крепкоголовым.
* * *
Сценарий для двоих: в закатном свете
Последний кофе и последний виски,
Сгущенный воздух в маленьком сюжете,
Последний взгляд подруги-морфинистки.
Сценарий — как разлад. Светило скрылось.
Ты знаешь Бога? Я его не видел.
В кафе прохладно. Поцелуй — как милость,
Реклама распустилась в пламя литер.
Сценарий постлюбви. В таком раскладе —
Все ничего. За нас напишут песни
И выдумают жизнь при листопаде,
При снегопаде и забудут, если…
Библейский Зверь и звери станут ближе,
И фараоны снова будут в моде…
Ты слышишь птиц? Они сейчас на крыше.
И сумерки приклеились к природе.
Неясный взгляд. Давно ты? Я недавно…
Ты видел «Морфий»? Видел в Интернете.
Клубится вечер и стекает плавно
В копилку память. Темнота на свете.
Куда теперь? Куда уходят двое?
Стареет жизнь, и это круче Гёте!
И мимо едет что-то легковое,
И застревает там, на повороте.
ХВАЛЫНСК: КУПАНИЕ КРАСНОГО КОНЯ
Покинуть столицу. На джипе вкатить
В застеленный жизнью Хвалынск.
И с первым снежком новый день получить
Загадочный, будто бы сфинкс.
И крест меловой разглядеть на горах,
Классической Волгой дыша.
И слушать о местных смешных чудесах,
И жить целый день не спеша.
В Хвалынске Россию хоть ложкою ешь,
Хоть музыку Волги смыкай
Неправильной рифмой, стоящею меж
Словами, глядящими в рай,
Где длится Купание красного… Где
Сливаются мальчик и конь,
И прячутся рыбы в зеленой воде,
А в синем — закатный огонь,
Где ключник стоит с петухом у ворот,
Текут сновидения вниз,
И Бог в неприметных одеждах идет:
Топ-кадр на минуту завис…
В Хвалынске собору кивает мечеть
И воздух раздут словарем.
И жизнь тормозится как будто на треть…
Стоит старовер на своем.
И тянется бурою вышкою вверх
Гасилка огня — каланча:
Вчерашнего зодчества тонущий век
Из музыки и кирпича.
Вся Волга распахнута ветром сквозным,
И кто-то на финише дня
Мне шепчет, и шепчет пустынно-глухим:
Давай искупаем коня.