Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 10, 2018
Андрей Грицман — поэт. Родился в 1947 году в Москве. Окончил 1-й Московский Медицинский институт им. И. М. Сеченова. Кандидат медицинских наук. С 1981 г. живет в США, работает врачом, специалист по диагностике рака. Пишет по-русски и по-английски, публикуется в России с середины девяностых. Стихи и эссеистика по-английски публикуются в американской и британской периодике. В 1998 г. закончил литературный факультет Университета Вермонта со степенью магистра искусств по литературе. Автор нескольких книг стихов. Организатор, ведущий международного клуба поэзии в Нью-Йорке и редактор журнала INTERPOEZIA. Член редколлегии журнала «Зарубежные записки».
* * *
Сколько душ перелетных?
Сколько возможно вынежить?
Превращаешься в ящик,
в котором старые письма давно пожелтели.
Сколько осталось неспетых и дремлющих песен.
По ту сторону жизни, на том берегу
Сены, Вены, Гудзона ли.
Каждый раз сердце полно последней надеждой.
В ящике этом полно пыльцы, или пыли,
Пятна снежинок — женским почерком нежным.
И бессмысленно биться, легче расстаться, растаяв
в долгую ночь, где ждут тебя тихо: Женщина-осень, Баба-Яга, Лорелея
к темной реке зовет тебя ласковым смехом.
* * *
это время проходит сквозь нас насквозь
мох и камня серая кость
седина на елях и на березах
позовешь, так холодно — тает отзыв
нет, родная, нам бы все переплавить,
пережить, переждать, на П.О.* отправить
и тогда мы найдем, где живет подруга
или вешний друг, там бормочет вьюга
там Кащей сидит и играет в карты
там Яга норовит на всю смерть накаркать
ну а мы пройдем по лыжне бесшумно
в тех местах глухих от мороза дымно
мы уходим с тобой на одном дыханьи
шопот наш или крик и на расстояньи
кто услышит? да мы — как всегда — друг друга.
тихим эхом гудит навсегда округа.
———————————
* Почтовое отделение
* * *
Всех приглашаешь к себе на постой.
Помнишь, с грехом пополам, все даты.
Переставишь книжку с полки на стол.
На морде заметишь кусочек ваты
в зеркале, где отражается дом
кирпичный напротив, трубы и небо,
в стынущем воздухе легкий дым.
Молча глядят фотографии слева.
Там вся генетика жизни моей:
сумерки мира, осадок похмелья,
время отрыва и сбора камней,
жадный глоток приворотного зелья.
Но продолжается этот гон,
гомон и стопка на расставанье.
Вижу — пока не начнется снег,
месяц плывет, молодой, да ранний.
* * *
Какие там ставят вехи?
К себе бы, глядишь, добраться,
допиться и достучаться.
Вокруг шестерят калеки,
коллеги, угланы, курвы,
цедители понемножку.
Мы ждем с тобою до снега
свистящей в долину вести.
Скажу, потому не вместе
мы в этот раз оказались,
что ждал я в другом вокзале.
Смотрел на часы раз сорок,
сел в поезд, идущий в море,
и замолчал до срока.
Теперь шевелятся губы,
теперь все равно докуда
дорога — лишь память гуда,
вокруг лишь столбы, сугробы.
* * *
Слово никто не расслышал.
Времени не существует.
Дверь в пространство —
за лазерным облучением.
Где-то кукушка в пустой избе кукует.
Волки воют на дрон беспричинно.
Вот такая у нас идет катавасия.
Только погода неизбежно меняется.
Тянет лямку до смерти бедный Савраска.
А умный все так же сосет из пальца:
гной с сиропом, серу с меркурием. Падаль
легко распадается на элементы почвы.
Что гекатомбы? Экая невидаль!
Пока живем, смерть заочна.
Вот институт — в коридоре портреты страшные.
Их именами мы все клянемся.
Лишь костер последний шевелится непогашенный
на другом конце города на пустом погосте.
* * *
Говорят, что молчание — тоже есть речь,
диалог с пустотой, спор со смертью?
Речь заговаривает порчу — прочь
убираться. Но живут же на свете
смертный Кащей и баба Яга.
Да и сам я куда-то хромаю.
Давно уж молчит ваш покорный слуга.
Но надеюсь, что девятого мая
выпью и речь потечет, как ручей.
И отец сто историй расскажет
о далекой, булыжной Зацепной Москве.
Но заходит на ужин все реже.
Да и сам я все реже сижу за столом.
Все дела, форс-мажоры, заботы.
А невидимый голос ворчит — поделом,
ты заполнил последнюю квоту.
Потому и молчание тоже есть речь,
И висят мои образы зримо,
Но не видно в тумане — навстречу там кто?
Ну и слава Богу, что мимо.
* * *
Х. Л.
Жил человек в Таллине, а в общем нигде — нигде.
Среди четырех вампирок, между пяти ошибок.
Всевышнего не гневил, жил как жил по судьбе,
и негде поставить было в стекле золотых рыбок.
Писал как писал, догло и нелегко,
выпивал с утра бормотухи — одним духом
с Наташей и Мишей, а то и ни с кем. Еще-то там кто?
Думали, перемелется и не станет мукой.
Только однажды неизвестно откуда, куда
спустилось облако на поля в рентгене.
То ль поцелуй перепутал Иуда с утра,
то ли кто не туда пошел по пустыне.
Теперь не видать ему боле когтистых крыш.
И кому в наши дни делов до надгробий?
Бывает выход один — когда помолчишь.
Такая теперь на весь свет хвороба.
Мутной струей сквозит в вену новый иприт.
Мы дожили до этой беззвучной войны.
Он теперь тихо, как жил, не дыша, спит
и видит такие вот лучшие сны —
Кого встретил он на своем пути:
Мишу, Наташу, Виталика, имярека.
Сто по утру, клочки бумаги в горсти,
евро два или три,
чтоб перейти ту реку,
где на том берегу
ждут его, кивая,
черные маки.
* * *
последняя строчка никак не идет
и нет объяснений тому
с последним гудком ушел пароход
в соленую влажную тьму
и кто там остался — не разобрать
не брат ли — так не было брата
сестра ли приходит во сне навещать
в палату чужого солдата
вот так я всю жизнь провожаю себя
но вот повстречается тот кто
подскажет мне строчку и хлынет вода
и пена взорвется за бортом
и я обниму твои плечи легко
признаюсь, что знаю все строки
с тобой мы вдвоем уплывем далеко
раскинулось море широко.