Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2018
Иван Щёлоков — поэт. Родился в 1956 году в Воронежской области. Закончил филологический факультет Воронежского государственного университета. Многие годы отдал журналистике и государственной службе в сфере печати. В настоящее время — главный редактор литературно-художественного журнала «Подъем», председатель Воронежской региональной организации Союза писателей России. Автор десяти книг: «Под знаком Водолея» (1992), «Чтоб не остаться в мире одному» (1999), «Долгое эхо» (2001), «Осенние многоточия» (2002), «Страждущий ветер» (2004), «Готовит любовь для полета крыло» (2006), «Лето на двоих» (РИПОЛ классик, М., 2008), «Окликните меня — я отзовусь» (2009), «Время меняет смысл» (2011), «Песнь о живой земле» (2014). Печатался в «Литературной газете», альманахах «День Поэзии России», журналах «Наш современник», «Москва», «Молодая гвардия», «Сельская новь», «Воин России», «Пограничник», «Русский литературный журнал в Атланте» (США), «Новая литературная Немига» (Белоруссия), «Азербайджан», в литературном альманахе «Казахстан — Россия» и других изданиях и коллективных сборниках. Заслуженный работник культуры РФ, лауреат премии Центрального федерального округа России в области культуры и искусства, а также многих литературных премий и конкурсов.
* * *
Век мой белый, век мой красный,
Весь в бореньях поседелый,
Ты ужасный ли, прекрасный
Или просто обалделый.
Просто душу потрепавший,
Просто сердце простреливший…
Брат, в чужом краю пропавший,
Сват, в тайге сибирской сгнивший…
Кто ты мне, мой век-разбойник,
Резких красок злой метатель?
Прадед был кулак-раскольник,
Дед — партейный, председатель.
Красит лист октябрь поденно
В красный, в белый, в серебро ли…
Красный — с конницей Буденный,
Белый — Мамонтов, Шкуро ли…
Ты, Воронеж, в переливах
Цвета пестр, в былое канул
Вихрем белого прорыва,
Маршем с красными полками.
В революцию, как в небо,
Вместе с памятью вплываю…
Век прошел, а мне бы, мне бы
Примириться как — не знаю.
* * *
Запросто мог бы на дно опуститься,
Бомжем на лавке лежать в подворотне,
Но твое платье в горошек из ситца
Чар колдовских во сто крат приворотней.
Как и откуда волшебные ветки
Вызрели в нежных девичьих изгибах,
Чтобы нести мои мертвые клетки
К солнцу за голую плату: спасибо!
Двор клокотал от порочных соблазнов,
Лихо вытряхивал медные гроши…
Ты выручала меня сообразно
Сказке, где вырос до неба горошек.
Время откупоришь — ортодоксальным
Страхом террора скорежатся лица.
Быть бы и мне бородатым и сальным,
Если б не платье из яркого ситца.
В жизненной драке есть повод напиться
Либо скатиться по скользкой дорожке…
Но, затревожившись, платье из ситца
Ссыплется под ноги горьким горошком.
* * *
Возвращаюсь по сумрачной рани.
Двухэтажный экспресс скор и хмур.
На туманном перроне Рязани
Две минуты всего перекур.
Затянусь — и в вагон по ступеням
К чашке чая, газете, теплу.
За Рязанью пожалует темень,
Постучавшись дождем по стеклу.
Принимая как должное морось
С промелькнувшим в окне фонарем,
Поудобнее в кресле устроюсь,
Буду думать о чем-то своем.
До Воронежа вечером мглистым
Рельсы сон мой в труху перетрут…
Поезд — рай для непознанных истин,
И понять их поможет маршрут.
* * *
Земля, ты уже за холмом,
А мы — на подходе к подножью…
И сумрак виляет хвостом,
И ночь скалит рожу бульдожью.
За Доном гуляет братва.
Опасна привычка — поздниться.
И кем-то помята трава,
И пьян беспробудно возница.
Не двигатель — металлолом,
Машина по брюхо в грязище.
Земля, ты еще за холмом…
А мы тебя там где-то ищем!
* * *
Жила на хуторе Россия
Блажная тетка Ефросинья.
Не знала, кто такой Россини,
Но слепо верила в мессию.
Когда опять случилась осень
И клен упал листвой в запруду,
Занемогла бедняжка Фрося,
Не одолев в груди простуду.
Финал, как в операх Россини:
Смеялись, плакали и врали…
В избе блаженной Ефросиньи
Ветра на дудочке играли.
БЛИНЫ
Масленица, масленица!
Девкой к сердцу ластится…
Напеки-ка, теща,
Сто блинов потолще!
Здесь блинов не печется румяных —
Отбродили в эмалях кастрюль.
Никого… Свищут ветры в бурьянах,
Будто тысячи вражеских пуль.
Жил тут Прошка — с Гражданской без
глаза,
Глеб — с Отечественной без руки…
Жизнь опарой бежала, зараза,
С пылу с жару — и в бой мужики.
Бабка Доня пекла из пшеничной,
А сноха — из овсяной муки…
Ноздреватым блином горемычный
Век уплел их за обе щеки.
А потом и отцов с матерями,
С пятистенками, с кровлей — где жесть…
На картошке вприкуску с блинами
Мы росли, а чего еще есть!
В перестроечном хмеле блудливый
Век на модных заморских дрожжах
Склек, как блин у жены нерадивой,
Аж дыханье в зобу пережал…
Похожу по двору. Из сарая
Щели прошлым лицо обожгут…
— Замеси-ка блинов, дорогая:
Скуден что-то цивильный фаст-фут!
Масленица, масленица!
Что-то сердце казнится…
На закваске старой
Не встает опара.
* * *
Все на месте: гараж и деревья в саду,
Куст сирени с крыльцом безмятежны,
Лишь душа не на месте, с собой не в ладу,
Больше — с нынешним, менее — с прежним.
Вот и думай-гадай, подпирая забор
Этих дней, на гармонию скудных:
Или рушится мир, тот, что смотрит в упор,
Или новый не виден покуда.
И ни солнца с небес, и ни мглы…
Неухватная, плотная серость
Обтесала рубанком надежды углы,
Обнажив деревянной конструкции прелесть.
* * *
Они наступают — не дни, а мгновенья.
Я к ним не готов: закопался в веках,
В больших измереньях, где доблесть и страх —
Всего лишь развеянный сон вдохновенья.
Застали врасплох перед выбором здравым
Владельцы сердец, обольстители душ.
Они не играют торжественный туш,
Пиликают гнусную песню расправы.
Упрямая память скребется ногтями
В корявые наросты дат и висков…
Они наступают — я к ним не готов.
И мира, пожалуй, не будет меж нами.
ПЕРВЫЙ СНЕГ
Грачиный грай, дворовый плач
И в горле комом день.
Кто был пророк, а кто палач,
И ты венец их дел.
Впитав в себя, как листопад,
Оттенки их, тона,
Душа, цветастый тот наряд
Напялив, не видна.
В руинах дум и в хламе чувств
Искал лазейку в рай.
Был рядом куст рябины пуст
И глух собачий лай.
Пророк молчал, потупив взгляд,
Палач не прятал дрожь…
Рай — морок, а морока — ад;
Друг с другом каждый схож.
Протиснись между или нет,
Какой кому в том прок!
Пророк от дум вздремнет в обед,
Палач взведет курок.
Карнизов зубы стиснув, день
В витринах сморщит лоб…
И первый снег, сдувая тень,
Вдруг наметет сугроб.
* * *
Забыть того, кто был тобой,
Родиться заново по воле
Больницы с башней и трубой,
С тропой березовой вдоль поля.
Там, в прошлом, свет и красота,
Любовь, надежды, голос мамы…
А здесь — черта, черта, черта
Из четких очертаний рамы.
И все, что выхватит зрачок,
Вмиг станет жертвой перекрестья…
И память давит на висок:
Коль погибать, так только вместе.
Сличив и стыки, и слои
Времен минувших и текущих,
Скомкаешь образы свои
И в форточку — на сон грядущий.
* * *
Вдруг мне захотелось помчаться по кругу
Тех весен, тех зим к закадычному другу —
В распутицу, в наледь, в метельную полночь,
Не водки попить, не покликать на помощь,
А так, к настроенью, без всякой причины,
Как это бывает порой у мужчины…
Петляла, виляла, блуждала дорожка…
И вот они — улица, дом в три окошка,
Крыльцо, где дощечки с кудрявой резьбою,
И зябко в избе без дымков над трубою…
К старинному другу по гулкому следу
Никак не дойду, не домчусь, не доеду.
* * *
Там важный грач, там воробей вертлявый,
Там ветерок с небесной синевы…
Март жжет в кострах нарядец полинялый
Из ношенной в метельный век травы.
Там полдень — паренек из захолустья —
Таращится на пестрый контур дач…
Из всех искусств искусней нет искусства —
В грядущих днях не миновать удач.
Пусть там река ломает с треском льдины,
Пусть прячет тень в глухом овраге снег,
Придет пора, и с песней лебединой
Душа затеет дерзостный побег.
* * *
Красный паук на черненой земле.
Лето в разгаре и кровь буревая.
Солнце букашкой на пыльном стекле
Радугу чертит, лучами играя.
Что это — страсть или грусть ни о ком:
Сроки сдвигать, словно шторы из тюля,
Чтобы букашкою с красным брюшком
Ползать в веселых соцветьях июля?
Лето уйдет — ни следа, ни тепла,
Лишь сохранится от целого частью
Радуга в раме на месте стекла
С красным брюшком от паучьего счастья.
* * *
Я в море Черное влюбленный,
Ты от Балтийского — с ума…
И наших чувств разъединенных
Не примирит никак зима.
О предпочтеньях жарко спорим
На фоне теленовостей…
А за окном бурливым морем
Шумит прибой людских страстей.
От счастья светится невеста,
Хмельной старик ругает власть,
И дворник в поручень подъезда
Вцепился, чтобы не упасть.
Ноябрь играет гололедом,
Как телом зреющий юнец…
До моря час всего-то лета,
Но нет стремленья у сердец.
И надо ж так сосулькам свиться
В хрустальный терем на трубе!
Мне море Черное приснится,
Ну а Балтийское — тебе…
* * *
Платан в грозу — взволнованный Платон:
Как бороду, листву в сердцах всклокочив,
На пару с октябрем творит закон
Купальных чар на побережье Сочи.
Я около платана, как малец
Пред мудрецом, вдыхаю суть понятья:
Волна морская примет, наконец,
Меня в свои широкие объятья.
Хоть дождь с утра, скорей на пляж: сезон,
А бархатный ли он — удел всезнайства.
Над головою белопенный зонт —
Аксессуар казенного хозяйства.
По улочке с горы вперегонки
Журчанье вод и хлюпанье от сланцев…
Вдруг ветер вырывает из руки
Бренд санаторный, кувыркаясь в танце.
Заборы, крыши, виноград, хурма…
И с неба льет, как будто мир — градирня…
В одно мгновенье все сошло с ума
В пересеченных параллелях ливня.
И только мысль — спасти аксессуар
От всякого заметного увечья…
А зонтик, перепрыгнув тротуар,
Швартуется за валуном на речке…
Платан… Платон… С окрестных гор озон…
Раскаты грома… Со стыдом боренье…
Ну, здравствуй, братец — бархатный сезон,
И горной речки камень преткновенья!
СНЕГ И ПАМЯТНИКИ
С высоко поднятой головой
иду по родному городу.
Сердце
переполняет страх,
Не слетит ли с карниза сосулька
на голову.
Ладно бы,
на улице Карла Маркса
Или на улице Фридриха Энгельса
Не чистили тротуары,
Тут,
как говорится,
идейное…
Снег
у памятника Никитину…
Снег
у памятника Кольцову…
А поэтов,
скажите,
за что?
За мужицкое происхождение?
Тогда объясните
идущему
С высоко поднятой головою,
Почему не убирают снег
У памятника Мандельштаму?
Знакомый литературовед
С высоко поднятой головой
Говорит:
— Ответ у Осипа Эмильевича:
«Я около Кольцова… закольцован».
Противоположности притягиваются
В незащищенности перед стихией…
Возле памятников не метут:
Слово
опаснее снегопада.
* * *
Скучая по русскому слову,
По чистому, звонкому слогу,
Мы снова, и снова, и снова
Идем на свидание к Богу.
Идем до последнего взгляда,
Идем до последнего вздоха…
Порхают легко листопады,
И шаркают тяжко эпохи.
И что там, за линией света,
За синей речною излукой?..
Идем в искупленье обета
И в преодоленье разлуки.
Сердитые ухают совы,
Зубастые рыскают волки…
Идем ради нашего слова
По мрачным углам кривотолков.
Окольного нет перехода.
Трудна и опасна дорога.
Мы помним по сказкам народа,
Что русское слово у Бога!
СТИХИ У КАРТИНЫ
С. П. Гулевскому
Синий куст и небо синее,
И из сини бытия
Что-то вечное и сильное
Растревожило, клубя.
Как во что-то неизбежное,
Обронил художник кисть,
И пошли гулять мятежные
Краски, еле улеглись.
Их сменили ветры звучные,
Оживил их синий край
С речкой, берегом и тучею,
С голосами птичьих стай…
И томилась акварелево,
Свет и тень перемешав,
В этом зыбком синем времени
Чья-то чуткая душа.