Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2017
С. Гандлевский,
«Ржавчина и желтизна» //
Предисловия Л. Лосева и О. Лекманова
М.: «Время», 2017
«Нарастающий итог» — этот бухгалтерский термин, означающий текущий результат
с учетом всех прошлых достижений, вполне мог бы стать названием для новой
книжки Сергея Гандлевского, которого по праву
называют «современным классиком».
В сборник вошли лучшие стихотворения поэта, написанные с начала 1970-х по
сегодняшний день. Авторское же название, скорее всего малопонятное для широкой
аудитории, знаменует заключительный этап жизни. Здесь все,
что приносит старость: распад (ржавчина), опыт (желтизна, за которой легко
угадывается золото) и мужество зрелости — оставляя себе первое, щедро делиться
вторым. Недаром заключительное стихотворение книги напоминает, что «за
соловьем не заржавеет».
С. Гандлевский — поэт мудрого, храброго, возвышенного
смирения. Вглядываясь в довольно мрачную советско-постсоветскую
действительность («Мы сдали на пять в этой школе/ Науку страха и стыда»), он ни
на что глаза не закрывает, но не спешит и презирать, ненавидеть. Это зрячее неосуждение и создает особую интонацию его стихов. Прежде
всего, когда речь идет о гражданской позиции: «Здравствуй, горе мое дорогое,/
Горстка жизни в железной стране». И — действительно:
У нас всего
в избытке: фальши, сплетен, древесины,
Разлуки, канцтоваров. Много хуже
Со счастьем, вроде проще апельсина,
Ан нет его. Есть мненье, что его
Нет вообще, ах вот оно в чем дело!..
Давай живи, смотри не умирай.
Сила эстетическо-философской позиции Гандлевского
в том, что он выносит «из беды, где свежеют сердца» не проклятья, а навыки
«азбучной нежности». Искусством иронии он владеет в совершенстве («Когда
волнуется желтеющее пиво…»), но ему хватает вкуса им не злоупотреблять. К тому
же технику сарказма использует порой столь тонко, что даже специалисты
расходятся во мнении — серьезен ли поэт в том или ином случае. Так, авторы двух
предисловий к сборнику цитируют одни и те же строки: «Что-нибудь о тюрьме и
разлуке,/ Со слезою и пеной у рта./ Кострома ли, Великие Луки —/ Но в застолье
в чести Воркута./ Это песни о том. Как по справке/ Сын седым
воротился домой./ Пил у Нинки и плакал у Клавки —/ Ах, ты господи
боже ты мой!». И если первый убежден, что «…в этом нет ни малейшего намека на
иронию» (Лев Лосев), то второй категоричен не меньше — «конечно, тут не
обошлось без иронии и самоиронии» (Олег Лекманов).
Как часто бывает в подобных случаях, правы оба, но пример показательный.
Но даже те читатели, которые не склонны к литературоведческим спорам, или,
вообще, откроют для себя этого автора впервые, сразу заметят, что он — мастер
точечного удара, яркой, как бы невзначай брошенной детали. «Пусть гремят
вертикальные реки» — это о водопадах. «Жаркой розой глоток алкоголя/
разворачивается в груди», «В чистом небе, как чаинки,/ Вился птичий хоровод» и
т. д. А подробная «расшифровка» только одной метафоры, называющей поэта
«проточным голосом», — готовая монография о поэтическом предназначении.
«Снится мне, что мне снится, как еду по длинной стране/ приспособить какую-то
важную доску к сараю». Помню, как впервые прочел где-то это
стихотворение 1987 года («Не сменить ли пластинку? Но
родина снится опять»), и «важная доска» засела в памяти навсегда. И
навсегда осталось загадкой — почему, собственно? Может быть, из-за спрятанной
здесь горькой закономерности: только в такой большой, «длинной», «железной»
стране личные дела и могут быть столь трогательно ничтожными?
При этом поэтика Гандлевского так близко граничит с
прозой, что часто оказывается глубоко на «чужой» территории. «Цикада, крупный
изумруд такси,/ Окно в хитросплетеньях винограда,/ Свет пыльной голой лампочки
над дверью» — видно, как поэтическое здесь четко перемежается с протокольным.
Тема «поэты и поэзия в стихах С. Гандлевского»
заслуживает отдельного разговора. Сборник начинается прекрасными «Стансами»,
которые вполне могут быть и пособием-напутствием для начинающих стихотворцев.
Где таланту не нужно приглашений («А что речи нужна позарез подоплека идей/ И нешуточный повод — так это тебя обманули»), но если
начал, тогда, по Гандлевскому, «как под пыткой, вне
школы и без манифеста».
Он же на протяжении всей книги и дает один из лучших в современной литературе
примеров авторской свободы, неформальности. В
концовке стихотворения «Весной, проездом, в городе чужом…» показаны два
основных этапа развития любого поэта. Автор относится к тем из них, которые
первую стадию, может быть, и проходили, но, к счастью, незаметно для аудитории:
Ну дай же верности
невесть чему
Торжественную клятву, трудно, что ли?
Патетики не бойся, помяни
Честь, поднебесье, гробовую доску.
А нет — закрой глаза, чтобы в ночном
Пустом дворе воскресло невредимым
Все то, что было деревом, окном,
Огнем, а стало дымом, дымом, дымом…
Отказываясь от пафоса, Гандлевский берется за
самые острые, болезненные темы. Сам спрашивает. Например, говоря о смерти
матери и называя Бога «известным автором», ропщет: «Либо он что-то в виду
имеет, но сказать не умеет,/ либо он ситуацией в принципе не владеет». Сам
отвечает. В другом стихотворении того же года: «у тебя не должно быть вопросов
—/ это тоже в порядке любви».
Однако убедительней всего поэтическая зрелость С. Гандлевского
проявляется в способности быстро создавать на странице особого рода тишину. Тот
момент, когда «самое-самое… присвоит минута молчания»,
и каждый читатель сможет помолчать о чем-то своем, личном.
Думаю, что в этой тишине и прячется один из секретов притягательности его
стихов. Гандлевский сформировался как автор на закате
советской империи. Поэт перерыва, разлома, провала, исторической и
социально-общественной паузы, он принадлежит к тем, кто наиболее пронзительно,
глубоко выразил саму атмосферу, дух, эстетику и философию безвременья. Когда
«…с окуджававской пластинкой,/ Староарбатскою
грустинкой/ Годами прячут шиш в карман».
Когда декорации настоящего не вызывают ни почтения, ни доверия, несмотря на
внушительные размеры и повседневную дотошность. А будущее, на которое можно
было бы опереться, слишком далеко даже для того, чтобы его как следует
разглядеть, тем более — начать в нем обустраиваться.
Этот разрыв не преодолен и сегодня, в символический для страны год выхода
книги. Потому, боюсь, лучшим стихам Сергея Гандлевского
предстоит еще очень долгая и счастливая жизнь.