Тамара Жирмунская, «Веет осенью… Тишина»; Максим Лаврентьев, «Видения земли»; Илья Тюрин «Шекспир. Сцены»
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2017
Тамара Жирмунская,
«Веет осенью… Тишина»
М.: «Вест-Консалтинг», 2015
Тамара Жирмунcкая — образец
советской интеллигенции. За плечами у автора — полвека творческой деятельности,
но она следует завету классика — «быть знаменитым некрасиво». И, вместо
увесистого многотомника, умещает избранные стихи в
маленькую книжку карманного формата.
Книжечка вмещает в себя лучшие стихотворения и поэму «Мать Мария», посвященную
Марии Кузнецовой-Караваевой. Поэт, богослов, подвижница — ее биографии хватило
бы на несколько жизней. Автор проделала огромную работу, описав жизненный путь
достославной труженицы. Возвышенная, лирическая поэма заканчивается так:
…Что нет живых, о том я умолчу.
Немного проку путь свой
знать заране.
Из благ земных желаю лишь свечу,
и не в божнице — на каштане.
Эти слова вложены в уста монахини, погибшей в концлагере, но и для сегодняшней Жирмунской они звучат как жизненное кредо. Проводя параллель с матерью Марией, автор не отождествляет себя с ней, но ставит в пример. К себе поэтесса относится строго:
Записывай обиды на воде,
зато благодеяния — на меди,
не падай духом при любой беде
и не труби кичливо о победе.
Согретая глаголами любви,
жизнь запылала бы светло и жарко.
«Записывай», «Не падай», «Не труби» —
твержу, как второгодница-школярка.
Героиня Жирмунской, выстрадав, обрела то, чего нет у большинства современных женщин: мудрости, которая связана не с возрастом, но с душевной зрелостью. Даму терзают невеселые раздумья:
Отпустить тебя, что ли,
не потом, а теперь?
Хорошо, брат, на воле
без оков, без цепей.
Она принимает единственно верное решение о разрыве, руководствуясь принципом: «расстанемся, пока хорошие». Мучительно, с кровью отрывая от себя того, кто был дорог. Только мудрая женщина рискнет прогнать любимого от себя, не для того, чтобы удержать покрепче, но лишь для того, чтобы дать надежду на счастье этому до боли желанному, но недостижимому человеку. Потому что второе имя любви — свобода:
О, муки Тантала,
вы мне по плечу:
раз не удержала —
сама отпущу.
Максим Лаврентьев, «Видения земли»
М.: «Литературная Россия», 2012
Книга Максима Лаврентьева называется «Видения земли», что недвусмысленно
говорит о тяготении поэта к пейзажной лирике. И правда, сборник открывается
«маленькими поэмами», в которых разворачиваются картины на любой вкус — от
воспевания в стихах бетонной стены до изящного текста о Бульварном кольце.
«А все-таки хорошо быть поэтом!» — это наслаждение от обладания даром
стихотворца сочится из междустрочий каждого произведения. Чистые рифмы. Четкий
размер, я бы сказала — «беглый» язык. Кажется, покажи автору корзину для
использованных бумаг — и этот мусорно-бытовой эпизод вырастет в тяжеловесную
поэму о несовершенстве мироздания. Максим Лаврентьев — счастливый человек.
Рифма ему дается намного легче, чем остальным, особенно — ассонансная,
звуковая, дразнящая привыкшего к банальностям читателя. Легкий, прогулочно-описательный стиль лиро-эпических произведений о
Москве вызывает ассоциации с «Нашей древней столицей», изящно стилизованной для
взрослых. Однако, вволю выговариваясь в поэмах, в стихотворениях Лаврентьев
становится сдержанным и созерцательным. Повествовательная интонация сменяется
чем-то неуловимым, летучим, присущим подлинному лирику:
Все, чего ты боишься, брат,
можно смело в расчет не брать.
Если хочешь, давай обсудим.
Но один безусловный пункт:
должен сердцем ты выбрать Путь,
многим кажущийся абсурдным.
Илья Тюрин «Шекспир. Сцены»
М.: «Художественная литература», 2017
Перефразируя киноклассика, c уверенностью можно сказать: поэт проявил неслыханную дерзость — замахнулся-таки на Вильяма Шекспира. Это в семнадцать лет! Кто только на классика не замахивался — от режиссера самодеятельного театра до писателя-сатирика… Но Илья Тюрин камня на камне не оставляет от своих предшественников. Прекрасно зная английский язык и читая в подлиннике британскую литературу, столь трудную задачу, как парафраз пьесы великого драматурга, он решает играючи — на грани гениальности:
Где б ни был я, чего б не
слышал в мире
Неведомого нашим мудрецам —
Окружный свет меня не напоит,
Пока в себе ношу тепла избыток,
Как полый корпус флейты духовой.
И хоть на мне играют беспрестанно —
Клянусь, я не забыл родной мотив.
Драматические сцены в стихах — серьезное испытание для поэта. Используя
лексику и размер оригинала, велик соблазн сорваться в пересказ или, того хуже,
в плагиат. Впрочем, за эту пьесу может быть спокоен как рядовой читатель, так и
опытный литературовед. Автор смотрит на героев абсолютно по-своему: используя
старые слова и узнаваемые обороты, перекраивает изначальный замысел на новый
лад. Это уже не трагическая история о принце датском, а о том, кто его сочинил.
И не Шекспир предстает пред нами, но Тюрин совмещает несовместимое.
Кроме того, книга-билингва дает возможность образованному читателю
попрактиковаться в английском языке.
Тюрин — автор уникальный. Он присваивает огромное творческое
наследие короля трагедии, пропускает через себя и выкладывается по полной,
являя миру нечто качественно новое, никогда ранее не существовавшее.
Столь значительных высот в обработке первоисточника достигают единицы. Думаю, в
данном случае уместно сравнение лишь с Евгением Шварцем и Григорием Гориным.
Хотя упомянутые авторы создавали свои произведения не в стихах, тогда как
Тюрин, соблюдая метрические особенности белого стиха, выстраивает яркую современную
пьесу.
Автора уже нет с нами, но, словно откуда-то свыше, спускаются к нам и тают в
воздухе отчаянные строки:
И тут я узнаю, откуда голос:
Из самого нутра подходит к горлу
И сквозь слюну вскипает пузырями
Звук неосознанный, как перекличка, —
Музыка горя моего: «Шекспир!»