Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2017
Марина Саввиных,
«По великим снегам»
Сборник стихов. — Красноярск, 2016
На обложке нового сборника стихов Марины Саввиных
— зима, непролазные сугробы по пояс, ведущие к церквушке на краю сельской
улицы. Сколько раз мне, тоже сибирячке, доводилось ходить такой дорогой: ноги
вязнут в тяжелом снегу, как в болоте, каждый шаг дается с трудом. Тупик ли,
конец улицы без возможности свернуть — все кажется спасительным укрытием от
ледяного ветра. Не это ли и есть цель всех земных странствий? Однако, не ища,
не обрящем.
Само название книги задает движение. А движению всегда
сопутствует сопротивление. Именно так выстраивается концепция книги Марины Саввиных: каждый цикл вмещает в себя противопоставление, на
котором зиждется поиск ответов на вопросы — себе, поколению, миру в целом.
Вопросы эти мучительны, многие из них остаются без ответов:
Родина забытая моя,
Кто к тебе вернется иностранцем?
Тот ли, кто в траву твою швырнет
Кровью окропленные знамена?
Или тот, кого метель взметет
Выше крыш — к звезде Армагеддона?
Явственно и страшно вырисовываются перед нами картины грядущей гибели
человечества, не помнящего родства.
Кто не изменит своего лица, не забудет имена слов, на которых изъяснялись
поколения живущих, пройдя через мясорубку мировых войн — останется человеком.
Это, пожалуй, автор знает лучше всего. Отсюда такое острое желание объединения
народов:
Я — Россия.
Над горькой землей возреяв,
Дым и пепел смиряют имперский жар.
Я не дам в обиду моих евреев,
И мою Чечню, и моих татар…
Не тупик ли это? Недавний теракт в метро унес жизни шестидесяти, еще не
зажили раны после трагедий Норд-оста, Чечни, Донбасса. Бурление мировых
процессов — сила разрушающая и творческая одновременно. Народы воюют за
самоутверждение, забывая о едином корне.
Автор делает почти невозможное — с Державинским пафосом поднимает читателя над
городом и страной настолько, что родной космос видится речкой, история цивилизации
— мгновением, вписанным в бесконечность:
Все движется, растет — и из конца в конец —
Кровь, пролитая здесь, со стен стекает в Каспий…
Как будто на века приказ им свыше дан:
Не спать, не отступать, дразнить, цеплять, тревожить —
Пока не ввергся мир в один большой зиндан,
Который никому уже не уничтожить.
В связи с этим теряет значение цвет кожи и принадлежность к религии. В таком случае, хронотоп книги — вся земля, действующее лицо — не отдельный человек, но каждый, ныне или когда-либо живущий. Так не пора ли сделать остановку в «вечном беге», где войны и революции — ничто иное, как самоистребление:
Не торопись, камена, — даже время
Придержит фуэте в своем балете…
И ночь нежна… и в золотой триреме
Плывет Орфей на пир тысячелетий.
И вот, первому циклу в книге дано название — «Лед и уголь». Параллель первая
мыслится, в отличии от Пушкинского «льда и пламени»
(холодность — жар), как свойство угля загораться и остывать в противовес вечно
холодному. Перо Марины Саввиных балансирует «на грани
вдохновенья и рассудка». И это — поэзия подлинная уже тем, что нашла точку
равновесия между горячным и опьяняющим дионисийством и рассудочным, но безвдохновенным
«аполоническим» ремеслом. Глядя через такую призму,
автор увлекает проделать путь и читателя. Так рождается собственный миф, где
действующие лица вольны менять имена и обличия, не теряя сути.
В стихотворении «Я скрипка полдневного зноя» появляется отголосок мифа об Орфее
и Эвридике, красной нитью сшивающий всю книгу:
И, бедное детище смога,
Ты брел бы во мгле наугад,
Когда бы не эта дорога,
Не мой искупительный яд,
Не пламя мое проливное,
Которым
Становишься
Ты…
Через греческий миф осмысливается и тема скитальчества, отсутствия «земного дома». В этом смысле, «Восходящая Гиперборея» становится «потерянным раем», обрести который вновь — вряд ли посильная задача, тем более что путь пролегает между вечными Сциллой и Харибдой — воплощениями мирового зла, хищничества и лицемерия:
Укажи, настойчивая стрелка,
Направленье верного пути,
Чтобы избежать соблазна кривдой,
Чтоб, стремясь на еле слышный зов,
Просквозил меж Сциллой и Харибдой
Шелк моих багряных парусов.
В следующем цикле под названием «Ветер и ветви» миф будет дробиться в множествах зеркальных отражений (еще один значимый прием), вокруг скитальчества возникнет трагически-светлый ореол:
Я — нищенка. Вот посох мой.
Песок растрескавшихся губ.
Пучок лучей над головой
Высок, торжественен и скуп.
Промотавшийся Одиссей — уже олицетворение не отдельной судьбы, но всего человечества. Игра зеркальных отражений — не есть ли это — современный «мировой процесс», которому даже небо — уже не ориентир?
Все они заблудились среди согбенных лип,
Мокрых чинар в чадрах, сгорбившихся от плача…
Можно ли откликаться сердцем на каждый всхлип?
Небо шуршит в траве, и пустяка не знача.
Перестают существовать понятия верха и низа, больше нет правых и виноватых, живых и мертвых:
Или твоя — навек… Или
мертва — отныне…
Пленнице — под платок: талер, цехин, дукат…
Грудь — на разрыв! — Спаси, Господи, Твоя милость!..
То ли кровоточит вечной любви закат,
То ли приемлет дух — все, что бы ни случилось…
«Ветер и ветви» — новая параллель — плотное/бесплотное, живое/мертвое. То же — в цикле «Камни и птицы». Страшнее и актуальнее этой «путаницы» вряд ли сыскать:
Но затаи в себе кровь,
запахни ветки…
не оступись
на границе души и тела!
Почти весь цикл звучит как молитва перед последним сражением. В связи с этим обращение к «Слову о полку Игореве», и вообще к слову — мыслится единственной спасительной соломинкой. И опять появляется игра отражений: встают перед глазами братоубийственные войны времен феодальной раздробленности, былина оживает в новых лицах. Каин и Авель, Рюрик, Мстислав, Игорь предстают как укор живущим ныне (так и не понявшим «золотого слова»):
На полотне полей — лишь охра, угль и сурик.
И пахарь не пахал, и не косил косарь.
Так куда же бредем мы, общество со сбитыми настройками, уже не понимающие, живы или мертвы, спим или проснулись? На этот вопрос автор отвечает по-своему: для него в каждом живет Орфей и Евридика, Зигфрид и Брюнхильда, обретающие бессмертие в собственной самобытности и преемственности поколений:
Что нас ждет за пределом? над домом колеблется свет…
И в скудельном сосуде волнуется жизнь молодая.
Старики улетают. Как птицы. Туда, где нас нет,
И куда неизбежно за ними отправимся вслед.
— Не грусти и не бойся, — мне папа сказал, улетая…
Потому что иначе нельзя. Город, страна, земной шар — это мы. Мы — творящая сила. Земная твердь не терпит нахлебников, она сбрасывает их с себя, как прах. Ищущий, да обрящет. И да не будет вовеки окончен путь по великим снегам.