Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2017
Николай Караменов — поэт, филолог, литературовед. Живет в Украине, в городе Александрия Кировоградской области. Печатался в журналах «Дети Ра», «Другие берега», «Склянка Часу», «Крещатик», «Новый Берег».
1
В поэзии Андрея Ширяева (анализируются только стихотворения его последнего сборника «Случайный ангел», вышедшего после смерти поэта в 2016 году в «Издательстве Евгения Степанова»), почти осязаемо, путем прощупывания метафорой или обозначением ею Иного, наступающего после жизни состояния, прослеживается «понимание», чувствование поэтом проявлений инфернального как механического, созданного, упорядоченного и геометрически правильного. Состояние, которое ожидает человека после его смерти или говорит о приближении смерти, четкой границей не отделено от жизни и живого, а определенным образом даже вплетается либо встраивается в жизнь. Стык живого с тем, что наступает после жизни или является своеобразным знамением не жизни (…я жил и умер, не успев за сто / прошедших лет проснуться от желаний / и замереть на стыке мирозданий, / лицо упрятав в отворот пальто [1.25]) в поэзии Андрея Ширяева почти всегда проникновение живого в механическое, железное, геометрически очерченное или наоборот механического и упорядоченного в живое. В стихотворении «О чем ты сегодня? Об этих табличках милых» (здесь и далее жирным шрифтом слова из стихотворений Андрея Ширяева выделены автором статьи) читаем:
«Молчи. Оживем — потом. Закипевшим потом,
железом, ржавеющим в шариках гемоглобина,
озоном, плетением пальцев, прыжком, полетом
на круглых коленях. О чем ты теперь, лавина?
О снеге своем? И о том, что за эту цену —
ни времени, ни земли, ни строки в сонете?
Беру на прицел корону, стреляю в стену,
Размазывая вдоль выстрела все на свете» [1.22]
В данном стихотворении лавина (не упорядоченное и
неконтролируемое) противопоставляется смерти, является проявлением жизни.
Поэтому и проникнут горечью к ней вопрос поэта, предчувствующего, ощущающего
присутствие или приближение инфернального.
В стихотворении «Вот мы и не увиделись» время и пространство, проникнутые
пустотой, отсутствием того, с кем не удалось увидеться, описаны как «И море.
Пахнет порохом и сеном / от партизанской ржавчины и стали» [1.46]. И в
предыдущем стихотворении и в этом, как и вообще в окружающей нас
действительности, железо, сталь — предметы, детали, нечто, что имеет строгую
геометрическую форму. Ржавчина же, коррозия могут появляться только в процессе
окисления железа, на геометрически очерченных вещах, поскольку железо, кроме
метеоритного, которое очень редко встречается, продукт деятельности рук
человека. И в том и в другом стихотворении почти аналогичная символика ощущения
Андреем Ширяевым переходного состояния между живым и мертвым как процесса
внедрения механического в живое или наоборот. Ощущение поэтом покинутости и инфернального
прослеживаются в строчках:
«Полет на наконечнике. Гитара
в холодных пальцах» [1.46],
«Сезон ресниц. Стрельба из арбалета
в бочонок из-под выпитой малаги» [1.46].
Делать вывод, что, поскольку часто в нашем мире смерть происходит через
проникновение механического и рукотворного в живое, созданное не человеческим
разумом, а промыслом Божьим или эволюцией, послужило определенным примером для
понимания Андреем Ширяевым качеств переходного состояния и вообще ухода по ту
сторону бытия, будет слишком самонадеянно. Хотя поэт и покончил жизнь
самоубийством, застрелившись, то есть реально повторив метафорически описанный
им уход или проникновение в Иное, его поэзия и
понимание инфернального, как будет показано ниже, более сложны, чем какой-либо
поступок либо действие какого угодно человека.
Дело в том, что в своих стихах Андрей Ширяев проникновение в живое
инфернального, обратный процесс данного явления, а также пресечение жизни Иным понимал символически, как взаимодействие созданного
без рукотворной деятельности (живого) и созданного посредством какой-либо
человеческой деятельности (неживого). Наверное
наиболее красноречиво подобное понимание выразилось в строках «И до поры, пока
я не приду на ложе / и не замкнет мне рот железная печать»[1.29].
В стихотворении «Война не будет слишком длинной» победа живого и не созданного над созданным описана как противоборство стихии воды и сил
природы с сотворенным человеческим трудом:
«смотри: ручей разбил запруду
и мчится вниз,
и притяжение земное
возьмет его, не даст пропасть» [1.30].
Пограничное состояние «между весной и сушей» обозначено сделанной руками человека геометрически правильной формы вещью:
«О чем ты сегодня? Об этих табличках милых
с холмов на полоске между весной и сушей?»[1.22].
Поскольку здание, квартира — тоже созданы и имеют правильную геометрическую форму, в стихотворении «В антикварных витринах азиатских столиц» поэт пишет:
«развернув самобранку, накрывать на кровать,
благодарно ложиться в незнакомые руки,
на три счета, навылет, нараспев зимовать
в безразмерной хрущевской кимберлитовой трубке»[1.15].
В данном случае четко очерченная, имеющая границы и созданная вещь
(поскольку она в символическом мире Андрея Ширяева обозначает состояние
перехода из жизни к смерти или саму смерть) становится бесконечной,
безразмерной, как и само небытие.
Пребывание на стыке, между этим миром и тем, между
несотворенным и сотворенным, между буйным, не подчиняющимся геометрии строгих
форм, и строго очерченным великолепно описано в стихотворении «В теле холодном,
как утро над Андами»:
«Длинный, в нелепой одежде из мятого
блестка,
Ливень как ливень.
Единственный. Бывший однажды.
Вроде и ты для него — не скользящая леска
ниже щетины на горле. Лекарство от жажды» [1.21].
В этом же стихотворении состояние, обозначенное проявлением инфернального, обозначено как двойная геометрия или строгая геометрия в квадрате:
«Вы не вернетесь.
Но здесь, над жаровней с углями,
в бейкерском баре на все еще юном востоке,
светит квадратное солнце с кривыми углами —
ваш амулетик, случайно забытый на стойке» [1.21].
И наоборот, когда поэт описывает уход от состояния перехода живого в мертвое, ускользание от смерти, где проявление смерти символически обозначено как створа ворот (рукотворное, правильной геометрической формы), само освобождение от смерти предстает перед глазами читателя уходом из правильной геометрической формы в не имеющее формы, да ведь и створа ворот «поплыла», потеряла свою форму:
«Войне конец. В плывущей
створе
ворот горит остаток дня.
Ты нарисуешь круг, но море
из круга заберет меня» [1.31].
Даже описывая что-то чисто обыденное, бытовое, поэт, в символическом смысле, подчеркивает, что созданное — это всегда гримаса или оскал инфернального. В стихотворении «Возвращение на Итаку» читаем:
«Мушистая слизь на
известке, скрипучий топчан,
внушающий мысли о собственном скудном здоровье
все чаще, как принято, но в основном — по ночам,
пропахшим дубовой корой и навозом коровьим.
Два шага еще — и развяжется твой поясок
пред жилой, звенящей внатяжку на луке из тиса,
где Волга, Миссури и Темза впадают в песок
безмолвной водой полумертвой, притоками Стикса» [1.32].
В стихотворении «Диана» символами инфернального выступает не только пуля, металлическая и созданная, но и кольцо дыма, что перекликается с символом круга (геометрически правильного) в другом стихотворении из цикла «Александрийские тени». Круг или кольцо из дыма, хотя и зыбкие, но геометрически правильные и созданные созданным, — пулей, вылетающей из пистолета:
«Так стреляй же, охотница. Здесь, в темноте, на
краю,
на горбатой околице бедного третьего Рима,
подари мне шальную, печальную пулю твою,
обручальную пулю с кольцом обручального дыма» [1.33].
И дальше, описывая встречу с городской Диной, у которой в загорелой руке пневматический пистолет, Андрей Ширяев вводит читателя в зону сумеречности «за глоток до рассвета» (вспомним его «между весной и сушей») и подводит к стыку живого и инфернального, ибо, хотя дом и зарастает бледным сиянием утра, все напитано предчувствием смерти. Имеются ввиду не только упоминаемое поэтом болезненное состояние, наступившее после встречи с Дианой, хрупкие запястья, но и сама атрибутика сумеречности — дом и стекла окон созданы и имеют правильную геометрическую форму:
«А потом — за глоток до рассвета — ты помнишь? —
вдвоем
заболеем, прольемся безмолвной закушенной страстью
в зарастающий медленным бледным сиянием дом
через стекла холодные — хрупкие, точно запястья» [1.33].
Упорядоченность, правильная геометрия, созданное снова как бы напитывают стихотворение признаками умирания. Рыбачья сеть (правильные ячейки), кристаллики соли, медь, да и само начало стихотворения, начинающееся словами «Здесь только эти сумерки», — щупальца инфернального:
«И скоро я увижу, как за мною
пришел рыбак и выбирает сеть,
поросшую кристалликами соли,
оставив мне кромсать зубами медь,
на крике жить, на шепоте — терпеть,
молчать от боли» [1.40].
Приближение смерти, ее предчувствие («отмытый добела») в стихотворении «Альбомный романс» снова описано посредством употребления символов потустороннего в мироощущении Андрея Ширяева. И это — снова созданное и имеющее правильную геометрическую форму.
«Войди. Возьми меня губами,
неси тоскливо и смешно,
как будто клетку с голубями
за полицейское окно,
<>
как тлеют в сумрачных архивах
глаза цветочниц и портних —
от удивительно красивых
до удивительно пустых,
как ищет звука пантомима,
и я, отмытый добела,
смотрю, как ты неумолимо
меня уводишь от стола» [1.41].
Пребывание на стыке миров и проникновение в потустороннее явственно прослеживаются и в стихотворении «Когда прекращается ветер, становится пылью», где буйное, несотворенное переходит в состояние предгеометрических форм (ветер превращается в пыль), и присутствуют созданное и геометрически очерченное.
«Когда прекращается ветер, становится пылью —
бессмысленно теплой, как пиво в заплечной холстине
к полудню, встаю, забираюсь на спину кобылью
и еду к базедовой горке на горле пустыни,
к торговцу оружием и лотерейным картоном,
где каждый квадрат — воплощение вялой надежды
на рюмку текилы» [1.45].
В подобном смысловом пласте, где геометрия правильных фигур — символы умирания, «пребывает» и содержание мини-поэмы Андрея Ширяева «Бесконечное письмо»:
Я, может быть, успел бы. Жаль, что воздух
сжимает горло медленным кольцом»[1.48];
«Мозги с мукой мешая на цепах,
подобно псам, они растут в цепях
Одни дают, другие продаются:
каемочки, фаянсовые блюдца,
штрихкод на лбу, слегка наискосок,
и ценники, как бирки с именами,
картонными сверкают орденами
на пальцах ног» [1.52].
Примечательно, что характерное для мироощущения поэта видения Иного, потустороннего как сотворенного (сделанная вещь) и имеющего правильную геометрическую форму, обладающего определенной гармонией (в живом, в настоящей жизни в мироощущении поэта — буйство и необузданность, далекие от упорядоченности и гармонии) читатель продолжает постоянно наблюдать в стихотворениях Андрея Ширяева. В «Бесконечном письме» «пища» — созданное, а не несотворенное, а слово «вдумчиво» вызывает мысли об определенной размеренности. Можно сказать — употреблять пищу по некоему плану, расписанию, чему-то, что гармонично, упорядоченно выстроено, и поэтому в поэзии Андрея Ширяева является символом смерти:
«Плеть придержащим
густо наплевать
На всех. На все. Тебя объявят пищей.
Войдут в твой дом, воткнут по рукоять
И вдумчиво начнут употреблять» [1.52].
Наверное, не случайно поэт написал «плеть придержащим», а не «власть придержащим», поскольку в его поэтическом мире созданная вещь почти всегда является символом потустороннего. Придержащие же власть обладают не конкретной вещью, а чем-то неуловимым, зыбким, подразумеваемым, даже трансцендентным — в зависимости от того, является для них власть сакральной или нет.
2
То, что не пребывает в строгих рамках, не очерчено, несотворенное, не имеющее даты своего появление на свет — жизнь и проявления жизни. Поэтому явления, подчиняющиеся гармонии, определенным образом упорядоченные — в поэзии Андрея Ширяева символизируют смерть: «мальчик и девочка в шахматном поле. / Взялся — ходи. Оттого-то и жутко»[1.6]. Однако и музыка строится на определенном ритме и гармонии. Тем или иным образом, но звуки в музыке упорядочены, их повторяемость в каждой мелодии подчинена определенным правилам, что и создает из звуков мелодию. Поскольку звуки в мелодии упорядочены, а сама мелодия создана этой упорядоченностью, музыка в поэзии Андрея Ширяева указывает на умирание, на смерть либо же обозначает их. Например, в стихотворении «Здесь только эти сумерки» вплетение проявлений инфернального в живое поэт описывает такими словами:
«Здесь только эти сумерки. И тот
застывший запах дыма и разлуки.
И музыка какая-то. И лед,
подобный этой музыке. И руки
сживаются, сжимают в кулаках
ночное небо детское, больное
такой тоской, что, видно, дело — швах.
И скоро я увижу, как за мною
пришел рыбак и выбирает сеть.
поросшую кристалликами соли.
оставив мне кромсать зубами медь,
на крике жить, на шепоте — терпеть,
молчать от боли» [1.40].
Вообще присутствие мелодии, музыки как проявлений смерти, наверное, лучше всего выражены в строках стихотворения «Верни меня в мой пыльный книжный лес»:
«Кому не быть, тому — не миновать,
А дальше… Дальше — музыка и пусто» [1.12].
Здесь музыке, которая в мире поэзии Андрея Ширяева символизирует смерть,
противопоставлен (как проявление жизни и живого) книжный лес. Хотя синтаксис и
грамматика подчинены строгим правилам языка, очерчены, упорядочены, и по этим
правилам строятся предложения на страницах книг, они находятся в буйном и
неупорядоченном, в книжном лесу.
Созданные звуки колокольчика в стихотворении из цикла «Александрийские тени»
тоже обозначают смерть. Хотя колокольчик бродящий и
звук его не строен (не упорядочен), да и «не ровен час» (тоже не упорядочен)
он, все же является сотворенной вещью, и надежда на случайного ангела
перетекает в мысли о темноте, мраке, смерти, которая пересчитает и упорядочит:
«Случайный ангел мой, бродячий колокольчик,
еще не строен звон, еще не ровен час,
когда ночной туман сползет с болотных кочек
и темный луч с небес пересчитает нас» [1.29].
В силу того, что в поэтическом мире Андрея Ширяева любая музыка, являясь упорядоченной системой, символизирует смерть и умирание, ритмический (упорядоченный) похожий на стук копыт коня дождь в стихотворении из цикла «Александрийские тени» обозначает предчувствие поэтом процесса умирания:
«Звенящим бегом иноходца
начнется дождь — молись ему!
Ночной огонь к лицу качнется,
Швыряя лепестки во тьму»
А дальше, через несколько строк поэт продолжает описывать первые, еще неосознанные им прикосновения к его судьбе проявлений другого мира:
«Я стану болен. Но простуда
моя прозрачна и легка,
неизлечима; я забуду
о том, что — раньше» [1.30].
Не следует забывать, что дождь как явление в поэтическом мире Андрея Ширяева
является несотворенным, буйным, но упорядочение его в четкий ритм как бы
открывает брешь или окно в состояние после жизни.
В стихотворении «Закон насыщения пропасти»:
«Огонь листает бумагу. Вчерашний блюз
несет по каньону юго-западный ветер.
цветы улетают в Колумбию, я становлюсь
бесцветен» [1.27].
Огонь, как и дождь, не имеющий четкой формы, тоже символизирует жизнь. Но он
листает, упорядочивает бумагу, созданную вещь, поэтому в данном стихотворении
читатель снова соприкасается даже не с описанием, а своеобразным угадыванием Иного мира.
Наверное, лучше всего символический смысл музыкальной гармонии как проявления
небытия утонченного ада поэт передал в стихотворении «Светает. Океан
перебродил»:
«Играет Бах. Пылает кровь. На помощь
небесным скрипкам, воспевая полночь,
приходит нежный утонченный ад
порочного барочного гобоя.
Пифагорейский музыкальный ряд.
пылающее рвется в голубое,
и птицы в небе страшно говорят,
и эти капли алые горят,
горят на пенном лезвии прибоя.
Уходят люди — вверх по склонам гор.
Торжественно и горько. До минор» [1.19].
Описание состояния умирания и смерти в данном стихотворении усиливается контрастом, метафорически выраженной полярностью, смысловой бинарной оппозицией, ибо в начале стихотворения, следуя своей поэтической логике, где упорядоченное и созданное — проявления смерти, поэт описывает проявления жизни как нечто совершенно противоположное упорядоченному, гармонически выстроенному и созданному:
«Светает. Океан перебродил
и двинулся в предгорья — вал за валом.
Движенье рыб, движение светил.
Такая мощь в неспешном, небывалом,
неумолимом празднике воды,
что даже вихрь, косматые следы
несущий вдаль по черепашьим скалам,
притихнет и пополнит легион
гранитных волн.
Я жду восхода» [1.19].
Четкий, упорядоченный ритм в стихотворении «Лежа в телеге, смотришь на звезды» снова как бы приоткрывает завесу, за которой начинаются вырисовываться абрис инфернального:
«Лежа в телеге, смотришь на звезды, маешься гриппом.
Псы понимают прелесть неволи. Псы да скитальцы.
пишут колеса пыльные строки стуком и скрипом.
Желтая кожа, жесткие губы, хрупкие пальцы.
Что там таится, тает за дрожью сонных коленей
немощной страсти старого мира к юному веку?
Смотришь на звезды — и умираешь без сожалений,
точно заходишь прямо в одежде в желтую реку» [1.43].
Поскольку созданный звук (музыка) упорядочены и символизируют смерть, непокорный звук (не музыка), которому отдаются остатки огня (жизни), является функционированием живого:
«Он берет этот воск, этот вереск, и, каменный рот
исковеркав гримасой, поет ее темную скуку:
он творит эту гибель, он знает, что завтра умрет,
отдавая остатки огня непокорному звуку» [1.39].
3
Случайно или нет, или в этом есть определенная закономерность, вырастающая
из архетипического восприятия действительности, в
поэзии Андрея Ширяева ощущение живого перекликается с мифологической картиной
мира австралийских аборигенов. В мифах австралийских аборигенов окружающий
человека мир и в том числе самого человека создали легендарные мифологические
существа. На языке центрально-австралийского племени аранда,
наиболее хорошо изученного мифологами и социальными антропологами, достаточно
вспомнить работы У. Спенсера и Ф. Гиллена, а также
исследования Т. Г. Х. Штрелова и его отца, миссионера
К. Штрелова, легендарные создатели всего на свете
называются алджиранга минджина
[2.296]. В переводе с языка аранда это словосочетание
означает вечные и несотворенные.
Именно метафорическое изображение вечного и несотворенного в поэзии Андрея
Ширяева обозначает живое и жизнь. Смерть же, проявления смерти и умирание —
сотворенное, созданное в определенное время, имеющее дату своего появления на
свет изделие. Как противоположное явление буйству живого, оно имеет
геометрически правильные формы, гармоничное, упорядоченное, подчинено
определенной системе, втискивается в четкий логический ряд своего
функционирования: геометрическую повторяемость, ритм, мелодию. И не важно — это
звук, изображение или вещь.
Литература:
1. Ширяев Андрей. «Случайный ангел», Издательство Евгения Степанова, 2016.
2. Леви-Брюль Люсьен. «Сверхъестественное
в первобытном мышлении», Москва, 1937.