Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2017
Марина Саввиных.
«По великим снегам». Сборник стихов. —
Красноярск, 2016
После двух едва отгремевших чеченских войн взаимные счета еще велики; еще не
забыты ни Будёновск, ни «Норд-Ост», ни взрывы в метро
и жилых домах. Да и следует ли забывать те же Кондопогу с Бирюлёвым?
Так не обманывается ли сегодня русский поэт-интернационалист Марина Саввиных, беззаветно любящая Северный Кавказ в его
«естественной среде обитания»?
Марина Саввиных берется за один из самых
неблагодарных сегментов — объединительный, отдавая себе отчет в том, что судьба
многих поэтов-объединителей, не скажу — интернационалистов, сегодня —
безвестность. Саввиных выбирает ломоносовско-державинскую
вселенскость, которую в наши
довольно пещерные времена принято закапывать поглубже:
Сквозь хор светил и шум вселенской брани
Все слышит Бог — и все приемлет Бог!
Но от земли, в которую мой род
Ушел и из которой вновь взойдет,
Достались мне и лоб ширококостный,
И трезвость трапезы великопостной,
И Спаса светлого нерукотворный лик,
И Православной истины язык.
Жажда объединения основных на Руси — христианских, магометанских и иудейских — начал — соблазн высшего рода, и не только потому, что стеснительное замалчивание былой всемирной отзывчивости искажает саму суть нашего поэтического мастерства. А откликаться, чтобы не стать поэтической провинцией, надо, так же, как вставать над ущельями наций и увидеть грязные, разделяющие и властвующие игры элит, и презревать их со всей силой поэтического достоинства:
Мы здесь — все те же. Я и прадед мой.
И Пушкин, и Распутин, и Чапаев,
И Киплинг, и мятежный вождь сипаев…
Наш век земной — лишь долгий путь домой.
Нужны ли переводы национальных поэтов, оды и послания им? Саввиных считает —нужны. Дружить с Сергеем Хугаевым и Миясат Шурпаевой, переводить Адалло, взгляд которого на русско-вайнахские кампании однозначен, и, как бы сказали федералы, «сепаратичен», поскольку требует большего мужества от местных мужчин… Что ж, быть над схваткой или?.. Ответ — в следующей строфе:
О, Кавказ, тоску вражды и мщения
Утолив на переправе дальней,
Русский дух взыскует очищения
В роковой твоей исповедальне.
Верю: не всесилен бес растления —
Он твоею крепостью преткнется!
Вот мое имперское мышление —
Было и доселе остается.
Спорные строки об очищении русского духа в роковой исповедальне Кавказа нельзя понять без чтения самих северокавказцев на русском. Вот переведенные Саввиных строки Адалло из его «Ханства и высокомерия», донельзя схожие с «Озимандией» Перси Биши Шелли:
Что может
Горделивый человек?
Разрушить город?
Осквернить святыню?
На города
Ложится вечный снег…
Дом опустеет…
И очаг — остынет…
Пять тысяч лет…
Пятнадцать тысяч лет…
Чем ты прославлен,
Вездесущий разум?
Разрушен город.
Храма больше нет.
И веры нет
Отеческим наказам.
Меланхолично… и страшно, особенно в последней строке. Не бредем ли мы все по
великим снегам, и южане, и северяне?
Непреложное родство русской сибирячки и горских аксакалов — в силе
эмоционального накала, интенсивности восклицания — связь глубинная и
таинственная. Лирике Саввиных присущи тройные
восклицательные знаки, чуть задыхающаяся и немного архаическая интонация, тщательно
оберегающая даже при задыхании классическую чистоту и торжественное богатство
русского слога. Заполоняющая все существо горечь порой готова выбиться из рифмы
и строки:
То копыто, то хвост в непроглядном чаду —
Приглядеться и стыдно, и жалко.
Выгорает страна как болото в аду
Или как подожженная свалка.
Но после созерцания краха и упадка всегда — профетическое парение:
Там, за излукой горизонта,
Под гнетом грозового фронта,
Под страхом взрывов и границ —
Необходимый, горький, кровный,
Сомнительный и безусловный
Предел художников и птиц.
И да пребудет: птицам — солнца и хлебных крошек, поэтам — страстей, мук и… прощения освященных любовью заблуждений.
Сергей Арутюнов