«Сквозь тишину: Антология глухих поэтов России»; Павел Тимофеев, «Агенты разных держав»; Александр Поповский, «Главное останется за скобками»; Виктор Каган, «Отражения. Стихопроза»
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2017
«Сквозь тишину: Антология глухих
поэтов России»
М.: 2015.
Книга издана на отличной бумаге, приятно в руки взять! Вышла на средства
Общероссийской общественной организации «Всероссийское общество глухих»,
составитель — Ярослав Пичугин, в стихах которого есть много проникновенных
строк, словно возникших из самой природы. Для неслышащих
россиян — особенно для литераторов — издание наверняка представляет большой
интерес. А для остальных? Глухие ли поэты, слепые, — что это дает поэзии? Лично
мне? Невольно вспомнился случай, о котором рассказал мне однажды певец Анатолий
Шамардин, речь шла об оркестре Алексея Горбатых,
работавшего в Москонцерте в 60-70-е годы. Как-то
Всероссийское общество слепых решило устроить у себя праздник для своих членов,
незрячих рабочих, и руководство Общества обратилось к руководству Москонцерта: не пришлете ли музыкантов, чтобы они выступили
с шефскими концертами? «Мы можем предложить вам оркестр Горбатых, —
откликнулось руководство Москонцерта». Руководство
Общества слепых решительно запротестовало: «Ну уж нет!
Зачем Обществу слепых оркестр горбатых? Мало нам слепых, не хватало еще и
горбатых…»
Но смех смехом, а ведь собрание авторов, объединенных по «инвалидному»
признаку, вызывает схожую реакцию. И книга, конечно, эту реакцию оправдывает: в
ней много откровенно слабых стихов; впрочем, есть и неплохо, с чувством
написанные. В основном, авторы пребывают строго в рамках классической традиции;
здесь и пейзажная лирика, и нехитрые размышления о жизни, иронические, шутливые
стихи, встречаются краткостишия в «японском» духе. За
редким исключением — ничего выдающегося… Но что для
меня в этой книге — на фоне стихов скромного уровня — ценно? Проникновение в
мир неслышащих, в их переживания своей глухоты!
Андрей Андрейкин воспринимает ее как трагедию:
Крест глухоты… Труднее жить,
Тепла искать и не остыть
На жизни празднике чужом,
Где каждый взгляд — удар ножом.
В холодном мире шумной тишины,
Где люди-рыбы раскрывают рты,
Но вместо звуков — слуха миражи.
Слова так часто смысла лишены!..
О, мир, твои мне милые черты
Искажены…
Вот и думаешь о глухоте как о безутешном горе. Однако глухая Татьяна Нужина смотрит на жизнь совершенно иначе:
У мира тишины свои проблемы.
Вам кажется, что все для нас молчит?
Неправда! Ведь картины тоже немы,
Но холст живет и чувствами кричит. <…>
И в тихом мире молнии сверкают,
В нем песнь любви и нежности звучит.
Мы знаем все, что слышащие знают,
И сердце так же слышимо стучит.
И вторит ей Елена Шипилина:
Нужен ли слух —
радость увидеть?
Мои глаза все
слышат!
Нужен ли стих —
радость услышать?
Мои уши все
видят!
Но теперь о более важном — собственно о поэзии.
Выше я сказал: «за редким исключением — ничего выдающегося». Исключения
имеются. Помимо отдельных пичугинских строк, есть в
книге два интересных имени. Прежде всего — мелодичный Сергей Шпильман; я
сначала удивился: как он слышит «несказанно-волшебные
звуки», почему у него листья «обреченно и сухо шуршат», почему «скулит
бездомный ветер у дверей»; а потом в сведениях об авторах прочел, что Штильман — не глухой, а слабослышащий. Вот одно из его
стихотворений, тихое, как вся антология:
Подумать, помолчать, пока все в мире спят.
В комок свернулся мир — нахохленная птица,
И длится за окном неспешный снегопад,
Который никогда уже не прекратится.
Подумать, помолчать, пока растет трава
И миром правят сны, что властны надо всеми,
Покуда в тишине рождаются слова,
Внезапные, как дождь, бесплотные, как время.
И другой автор — Игорь Габибов; вот вроде и безыскуснейшее стихотворение, но как психологически точно сказано о любви!
Мне приходилось не однажды
По улице твоей бродить.
Как пересохшему от жажды,
Твой воздух ненасытно пить.
Когда я шел на шумный рынок,
Незримо ты шагала вслед
И оставляла от ботинок.
моих, твоих — единый след.
Остальное у Габибова — наивно по стилю и как бы написано «по случаю». Но достаточно мне и этого улова.
Павел Тимофеев, «Агенты разных держав»
[б. м.]: Издательские решения, 2015.
Стихи вологжанина Павла Тимофеева — сплав «приземленной» реальности,
реальности возвышенной, простой разговорной речи, романтических вздохов — иногда
с примесью иронии. Автор любит и пофантазировать на
темы русских сказок, переходит на рэповую
скороговорку. Иносказаний, игры в «наивность стиля», экспромтных вещей, словно
бы сочиненных в процессе дружеского шутливого разговора, у него предостаточно.
Впечатления от книги складывается такое, что написаны стихотворения в разное
время и в разном настроении и предстали перед нами в перемешанном виде. У иных
авторов такая мозаика говорит попросту о неумении составлять сборник (да, для
этого нужен особый талант), у Тимофеева — мне видится другое:
автор предпочитает неожиданности. Он способен говорить разными голосами, и я
как читатель не могу угадать, какой голос услышу в очередном стихотворении. Вот
один Тимофеев, деловой: «Череповец, своей оцинковкой/ Ты крышуешь
практически всю страну./ Я поражен подобной сноровкой,/ Как говорится, глотаю
слюну». Вот другой, болеющий, кашляющий: «И сижу, с ума схожу, гляжу в окошко,/
Чай в стакане без конца мешаю ложкой./ И бредет в окне луна своей тропою./
Невдомек луне, что болен я тобою».
И есть еще одна нота, северная, вологодская; она не очень характерна для
Тимофеева, — но ведь тем самым стихотворение — неожиданно, в духе всего
сборника! Вполне традиционное по исполнению, оно традиционно и по содержанию;
нетрадиционна только концовка: она приземляет смысл, возвращает нас к «земному»
автору, лишь на несколько мгновений позволившему себе помечтать.
Удивительный лес над ленивой рекой.
В этом сказочном месте живет мой покой.
Я туда иногда ухожу от беды,
Его мягкие мхи тихо прячут следы.
Его стройные сосны мне словно родня,
Своим теплым кольцом обступают меня
И бормочут смолистые сказки свои
О заснеженных днях и о волчьей любви,
О кукушкиных праздниках, о существах,
Что живут лишь в туманах да чьих-нибудь снах.
Как закатное солнце склоняет весы,
Как я скоро уйду, посмотрев на часы,
Как мой плот в океане моих будних дел,
И я тот, кем я быть бы совсем не хотел.
Как меня прибивает в иные места,
Там плывут тихо реки, там шепчут леса,
Там мне хочется скрыться в высокой траве,
Но боюсь, этот лес лишь в моей голове.
Александр Поповский, «Главное
останется за скобками»
М: «Вест-Консалтинг», 2016.
Скажу так: Александр Поповский — мастер разговорного жанра. Он словно бы пишет не задумываясь, у него постоянно в жизни что-то происходит, и он торопится это запечатлеть; например: «Извлек аккуратно все то, что хранил в тайнике…», «Сошел благодатный огонь. И картофель взошел»; «Поочередно становлюсь на пятки —/ Так меньше раскаленный жжет песок», и вот такими пустяковыми событиями полна вся эта книжка в 52 страницы. Ее читаешь — и отдыхаешь, понимая, что есть время для «духовного труда», а есть — для того, чтобы просто поваляться на диване. Поповский местами напоминает мне Николая Глазкова, пишущего «не всерьез», а представляющего собой антипоэта — то есть имитирующего поэзию, играющего с ней. Но стихи Александра Поповского далеки от серьезности не потому, что он уж сильно заигрывается, а потому, что автор, человек начитанный, хочет в стихи превратить каждое мгновение повседневности, представляя ее в добром и забавном стихотворном облачении. Иногда мне видится, что он в утрированной форме выражает стремление к образности, вышучивает само «мышление в образах», ну и себя заодно.
Летят в силки моих усов
Снежинки. От восторга — вою.
И битый час с нуля часов
Ношусь я с этой красотою.
В глазах невероятный блеск —
Мне мнится жизнь иного толка.
И нет отбоя от невест
По обе стороны поселка.
К слову, «поселок» применительно к автору можно понимать буквально. Александр поповский живет в поселке Первомайском Челябинской области, — что несомненно накладывает отпечаток на стихи: в них нет надуманной сложности, а есть, напротив, отказ от мастерства в пользу рифмованной простодушной речи, приправленной юмором и самоиронией «обычного мужика»:
Пылится зонтик в гараже —
Перед грозой я безоружен.
Все хорохорюсь, но уже
Реально никому не нужен.
Мой неуместный эпатаж.
Пора, без белого каленья,
На свалку выбросить багаж
Такой, а вместе с ним — сомненья.
Пуститься тут же наутек,
Ругаясь бранными словами,
Пока стремительный поток
Не вымыл почву под ногами.
Из современных авторов наиболее близкий Поповскому по восприятию жизни — поэт Владимир Салимон. Но Салимон человек городской, он сдержан в словах. Поповский — по-домашнему распахнут и по-крестьянски энергичен:
Бурлит село, вовсю
ревет в овраге
Взбесившаяся талая вода.
И брага подпевает ей во фляге,
Поскольку скоро празднеств череда. <…>
Чтобы талой воде подпевала брага — тут нужно особое ухо; спасибо, что есть Александр Поповский!
Виктор Каган, «Отражения. Стихопроза»
Baltimore: «hanna Concern Publication», 2016.
Книга задумывалась так, чтобы и стихи и авторские художественные фотографии
были в ней единым целым. Но разве стихи не самодостаточны,
разве они нуждаются в иллюстрациях? Конечно же, нет! Но здесь фотографии от
стихов не отвлекают и не служат им довеском, украшением, потому что сами
являются поэзией и создают на странице, соседствующей с каждым стихотворением,
дополнительное пространство тишины; так мы сидим с книгой, читаем стихи и время
от времени отрываемся от них, задерживая взгляд на сетчатой листве в игре
светотени, на грубо-узорчатой коре деревьев, на случайно присевшей на ветку
птице… В этот сборник Виктора Кагана вошли только его
рифмованные стихи; они спокойны и грустны, — впрочем, как все, что пишет Каган.
Состояние природы — как правило, осенней — гармонирует с душевным состоянием
автора, раздумывающего о течении времени, о жизни, о смерти. В каждой строке
природа и поэт — единое. «Над
бледной осенью не дым, а дымки тень», — начинается первое стихотворение, и эти
строчки сразу переносят нас в живую природу, душа на них откликается мгновенно
— и самой интонацией, и слегка волнующим штрихом: не дым, а дымки тень, — так,
на полутонах, и дальше будет живописать поэт свои зрительные впечатления,
вызванные, быть может, одинокими прогулками. Но тут же, во второй
строке, идет возвращение к человеку: «Еще не жгут ни листья и ни память»… Можно
сказать так: стихи Виктора Кагана — «это памяти шепот об ушедшем былом», в
который вслушивается поэт; настоящее в них — только «Лохматое небо./ Промозглая
осень./ Точеная графика зимних решеток», только — гуляя «Вдоль Мойки… вдоль
Фонтанки… не спеша…/ Пить воздух из небесного ковша/ по-питерски слоистый, как когда-то,/ настоянный на корюшке,
весне,/ и думая, что все это во сне,/ щекою ощущать тепло заката…»
«Осенняя томительная боль» — строка из другого стихотворения; но не одна боль,
не одна грусть в этой книге; приведенных выше строк достаточно, чтобы
почувствовать и в боли, и в грусти — радость тихую дышать и жить, сладость,
благодать. «И если не поем, когда нам больно,/ Зачем и жить, и чем, скажите,
жить?» Конечно, острота переживаний — от трагичности самой жизни, стремящейся к
концу, — и этому в стихах посвящено немало строк, в том числе — в том стихотворении,
которое я отношу к одному из лучших в сборнике:
Вот так, по одному, уходим в никуда
Или, верней, туда, где стыло место наше.
И не хватает слез. Лишь талая вода
Да под ногами вечной грязи каша. <…>
Поминки отшумят. Посуду по местам.
Но пустовать местам, где вы всегда сидели.
А завтра, может быть, мы тоже будем там,
Где вы без нас вчера осиротели.
И ветви на ветру скребутся о стекло.
И среди ночи память молча будит.
Что было — то прошло, растаяло, ушло.
Что не было — того уже не будет.
А воробьи в снегу выклевывают хлеб,
Как выклевала жизнь отпущенное время.
И мир вокруг прекрасен и нелеп.
И невесомо расставанья бремя.
И снова длится жизни круговерть.
Мы с кладбища пришли не те, что уходили.
Как птица на плече, щекочет щеку смерть,
А на другом плече жизнь расправляет крылья.
И — перекликающаяся строфа из другого стихотворения:
Разве мало, что душа
жизни трепетно внимала
и внимает не дыша,
и вздыхает: «Мало. Мало»?
Стихи Виктора Кагана — тревожащее сердце сочетание печали и радости, горя и надежды, сумерек и ясного света.
Все не беда — и то, что жизнь одна,
и то, что рвется, как назло всегда, где тонко.
Хватило б только сил поднять бокал вина
и женщину обнять, и приласкать ребенка.