Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2017
Ян Бруштейн,
«Плацкартная книга»
М.: Издательство Евгения Степанова, 2017
«Плацкартная книга» Яна Бруштейна — это лирическое путешествие по дороге жизни, где события давно минувших дней непосредственно соседствуют с настоящим. Детство поэта, испытания, выпавшие на долю его родителей, ужасы войны, отголосок которой преследует автора и по сей день, — это главные темы, задающие тон всему стихотворному сборнику. Такое смешение времен, пожалуй, наибольшая удача данной книги, а потому данный прием хочется выделить особо:
Мой отец, корректировщик минометного огня,
Спит — кричит, встает — не ропщет, только смотрит на меня.
А когда глаза закроет — то в атаку прет, как все,
То опять окопчик роет на нейтральной полосе,
То ползет и провод тащит, то хрипит на рубеже…
Папа, ты меня не старше, мы ровесники уже.
Слезы обжигают веки, эту боль в себе ношу:
Ты остался в прошлом веке, я все дальше ухожу…
Стихотворение так и называется: «Ровеснику». Сын достигает возраста ушедшего
отца и словно знакомится с ним заново, вновь и вновь представляя себе его
внутренний мир. Это состояние хорошо знакомо всем, кто потерял близких и теперь
вспоминает их уже издалека, на новом, более зрелом уровне восприятия. И в это
время мы не просто становимся с родителем на равных — мы мысленно сливаемся с
ним в единое целое: «Это я огонь кромешный вызываю на себя,/ Это я с последней
ротой, с командиром на спине…». Только с высоты прожитых лет мы наконец
достигаем того уровня понимания, который должен быть между близкими людьми, и
неизбежно задаемся вопросом: «Почему же я все это раньше не сказал ему?».
А вот еще один похожий образ из стихотворения, которое, как и вышеупомянутое,
смело можно назвать одним из лучших в книге:
Мой внутренний Ленинград, осыпающийся с холста,
Печальны твои кварталы, и невская гладь пуста.
Вываливаются из рамы, обугливаются края…
Но можно там встретить маму с коляской, в которой я.
Время замыкается, теряет над человеком власть. Он возвращается к колыбели,
теперь уже наперед зная всю свою дальнейшую судьбу. И мама с коляской никуда не
уходит, она живет на донышке сердца, вечно молодая, и Санкт-Петербург так и
остается Ленинградом, который «давно не прикрепляется к пространствам и вещам»,
и, как картина с холста, осыпается обветшалой штукатуркой домов, но продолжает
стоять в памяти вековой твердыней.
Путешествуя в плацкартном вагоне вместе с автором, мы видим
из окна поезда «…знакомых стариков,/ Сплетенных, словно корни или ветки»,
радистку Шуру, которая на праздник надевает «Две медали и бредет по краю/
Старого безлюдного села…», похмельного инвалида Володю, тихо теребящего
гармошку — это все наследие войны, судьбы, которые она навсегда изменила, а
посреди всего этого мы видим худого, высокого подростка «тринадцати лохматых
лет», который щедро солит горбушку хлеба «и крошки слизывает с рук». Это сам
автор, который и после «семидесятого февраля» остается прежним — ранимым и
чутким, молодым и наблюдательным. Но уже по-зрелому
мудрым.
Марианна МАРГОВСКАЯ,
кандидат философских наук