Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 10, 2017
Святослав Михня,
«Вечереющий свет»
М.: Библиотека журнала «Дети Ра», 2016
Тридцать третья книга поэтической серии «Библиотека журнала “Дети Ра”» получилась по-осеннему задумчивой и возвышенно-меланхоличной. К теме жизни и смерти обращались разные авторы, да и о скоротечности земного существования размышляли многие из великих. Стихи же тверского поэта Святослава Михни можно сопоставить со стихотворениями Есенина (скажем, в цитируемом далее тексте явственно слышится перекличка с бессмертным «…и журавли печально пролетая…»):
Переливается палитра
осенних ветреных небес.
И птичий клин средь туч, как титры:
мелькнул, исчез.
Так в речке времени, как прежде,
ныряет он из тени в свет —
дразнящий поплавок надежды:
то есть, то нет.
В одном из интервью автор признается: «Не люблю навязывать себя миру». Действительно, он старается наблюдать за жизнью отстраненно, но, следуя есенинской традиции, не может сделать своего героя бесстрастным: ему свойственны та же любовь к среднерусской природе, тот же лиризм:
Очутиться в безвестном селе,
Заглядеться во дворик соседа,
чтоб увидеть: на гнутом крыле
проржавевшего велосипеда
солнце сонное стынет весь день…
Своему же цветению рада
(пусть и краткому), рвется сирень
из расшатанной ветром ограды…
Герой чувствует себя единым с этим захолустьем. И не только с ним, но, как выразился Н. Рубцов, «с каждою русской избою». Из текста не следует, что человек появился в родных краях. Село-то «безвестное». А домик — «соседский». Вряд ли это оговорка: скорее всего, герой приезжает в село рано утром и проводит там достаточно много времени («солнце сонное стынет весь день…»), за день успевает сродниться с этими заброшенными местами… Мало кто из нас рискнет так далеко забраться в глубинку. Некогда, незачем, времени нет. А поэт во время такой «вылазки» может создать не одно стихотворение. Кстати, автор иногда отступает от правил канонического стихосложения. Например, среди коротких, певучих строк вдруг возникнет и торчащим гвоздем уколет знакомая современная интонация:
Колебания бабочек в расплавленном воздухе мая.
Словно росчерки молний, вот только незрима кривая
их полета; не выследить ломаность всех траекторий.
Так и сердце: не бьется, а чуть мерцает на мониторе.
А здесь, весьма неожиданно, Михня подхватывает
голос другого одиночества. Длинная строка, «фирменный» анжембеман Бродского, и тоска — родственная ему, тягучая,
глухая. Сломать строку еще хватает сил, а что-то всерьез менять — нет
желания. Сознание лирического героя охватывает две крайности — и суету, и
безразличное отношение к жизни, вплоть до слияния их друг с другом по принципу
сообщающихся сосудов.
И все же поэт предпочитает высказываться просто. У него классические стихи, без
эпатажа и формальных экспериментов. Перед лицом эфемерности и неустойчивости
личного существования человек гол как сокол. Просто неоткуда взяться вычурным
образам, и автор вынужден говорить тихо:
Золотясь и стаями соря,
догорят остатки октября.
И напрасно ждешь ты, чтобы жгло
тихое прощальное тепло.
Светлый ветер с неба мне донес
музыку, исполненную слез.
Может, это золото в золе —
все, что ты оставишь на земле.
Обратите внимание: в приведенном выше коротком стихотворении поэт обращается как бы к читателю, во втором лице. Однако непосредственное обращение отсутствует. Он транслирует ощущения одиночества, но неохотно говорит о своих чувствах. Заменяя рассказ о себе рассказом о «тебе», автор боится признаться в собственных тщетных надеждах. Этот прием выдает с головой сверхтонкую душевную организацию автора. Говоря «ждешь ты», поэт вынуждает нас принимать эти чувства. С одной стороны — страх, с другой стороны — вызов. Я, например, не жду ничего от осеннего тепла, оно меня раздражает, потому что я люблю грустить, глядя на моросящий сентябрьский дождь. Прием нехитрый, но распознаешь его не сразу, при повторном прочтении. А дальше у читателя большой выбор — согласиться, отстраниться, попытаться вжиться в шкуру лирического героя или остаться при своем. То, что этот психологический трюк использован в завершающем стихотворении, говорит о многом, но прежде всего — о силе чувств, испытываемых лирическим героем. Святославу Михне есть что сказать, и очень хочется, чтобы его герой говорил отныне в полный голос: «я чувствую», «я мыслю», «я существую».
Любовь Берзина, «Сияющая глушь»
М.: «Вест-Консалтинг», 2017
Для русской поэзии характерно стремление оторваться от земли, ощущение духовного мира и божественных принципов мироустройства. Отрадно, что и в наше непростое время авторы обращаются не только к любовной, но и духовной лирике. Прочитав сборник «Сияющая глушь», понимаешь: главное достоинство творчества Любови Берзиной — это его философичность. Думаю, цикл из двух стихотворений «Стихи» — творческая удача автора:
Пусть листья взлетают,
Как бритвы,
И морем колышется
Сад,
Стихи — вы замена
Молитвы,
Вы жалкий ее
Суррогат.
Действительно, поэзия находится между молитвой, обращенной к Богу, и разговором с читателем. Многие стихотворения поэтессы обращены к божественной тематике. Сакральные образы и сюжеты проникают в поэзию через обращение к священным текстам, скажем, Ветхого Завета:
Двери закрою и буду жить,
Словно с трапа сойду самолета.
Не обернусь, чтоб навек не застыть,
Словно жена Лота.
Смысловые неточности несколько обкрадывают произведения. Не удались, на мой
взгляд, строки: «Пусть ветра ледяное жало/ Под сердце
мне удар отвесит…» Жало — оружие короткое, вдобавок — колюще-режущее. Его можно
вонзить, вогнать, им легко получается поразить, в
крайнем случае, допустимо употребить грубоватый глагол «всадить». Напротив,
удар, который «отвешивают», наносится кулаком или твердым тупым предметом.
Обидно, что подобные недоразумения возникают в пейзажной лирике, поскольку
автор в состоянии выражаться небанально: «Нож реки сверкает под луной…» Этот
яркий образ делает тревожным стихотворение о заморозках и разлуке. Нож —
ритуальный инструмент мученичества, и уже одного этого символа достаточно,
чтобы читатель понял: лирическая героиня теряет своего возлюбленного навсегда.
Интересно содержание стихотворения «На белое лицо твое…», в котором любовные
мотивы сливаются с религиозными. Лирическая героиня
страдает по холодному, нарциссическому герою, но, как
сердце обладает способностью поддерживать себя собственным ритмом, так эта
героиня черпает внутренний ресурс из своего безответного, но возвышенного и
всеобъемлющего чувства. Она утверждает: «Мой дух безбрежным звуком полн, / Пронзающим меня…» В то же
время, когда влюбленность уходит, этой героине свойственно не молчаливое
смирение, но сильные эмоции, вплоть до вспышек ярости:
Ну, милый, на солнце гори, как в огне,
Гори!
Ведь ты остаешься на память, во мне
Внутри!
Но, как ни странно, в стихах Берзиной отсутствуют мотивы богоборчества, свойственные ярким натурам, тяжело переживающим разрыв отношений. Особенность ее стихотворений — неподдельность, абсолютная искренность веры:
Распятие куста
Качается под ветром,
И, словно кровь Христа,
Спят снегири на ветках.
Красота природы непременно влечет к чему-то возвышенному, идеальному, небесному. Успокоиться и лишний раз подумать о вечном нам помогают стихи Любови Берзиной — непритворные, душевные, способные укрепить желание жить.