Анастасия Строкина, «Восемь минут»; Надя Делаланд, «Сезонные раскопки акведука»; Бабка Лидка, «Мостик»; Роман Рубанов, «Стрекалово»; Лариса Миллер, «В прямом эфире»; Валентин Герман, «Кошелек с мелочью», «Кошелек с мелочью-2», «Кошелек с мелочью-3»
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2017
Анастасия Строкина,
«Восемь минут»
М.: «Воймега», 2015.
«Восемь минут» — я думаю, удачное название для этой книги; в одноименном стихотворении есть такие слова: «Если солнце погаснет,/ восемь минут еще/ мы будем беспечны,/ восемь минут музыки нашей счет/ продлится:/ успеем родиться,/ проститься,/ сварить молоко…» В этих странно-мистических строках содержится почти все, что в сборнике есть: острое чувство неумолимой текучести времени — и его сумасшедшей ценности, — через взгляд на детство, на стареющих родителей, через горькие строки об ушедших, — об ушедших как о спящих, навсегда живущих в памяти сердца и в любое время готовых пробудиться по воле автора. Причем человек у Строкиной — часть природы; и если мы читаем: «Живы у Бога все» — то речь действительно обо всех, обо всем, о жизни вообще, не только о человеке: «Спит под землей горький-да-горький лук,/ спит под землей медленная морковь, <…> радостный спит редис,/ корень жасмина спит»… Стихи Анастасии Строкиной — в первую очередь стремление уловить, ухватить звук, голос, и лишь во вторую очередь — метафорическое мышление. Первое же стихотворение в книге воспринимается как обещание метафор: «Мои смешные ботинки утопали от меня,/ Теперь вот играют в прятки в чужом дворе…», и обещание кое-где выполняется (например, в сюрреалистически-сказочном стихотворении «Рыба-луна»: «Рыба-луна,/ огромная как страна/ с сотнями городов,/ выплывает из облаков/ планктона…»); а вот голос, поиски голоса — присутствуют в стихах постоянно (вплоть до прямого утверждения: «человек — это голос»), — как мелодия, как оклик:
<…> … а в апреле
блестит, расколот,
птичий лед и плывет по реке к заливу —
до озноба эта река красива,
и темнеет, и льдится, и все ей мало.
Я иду вдоль северного канала,
я — туда, где небо, трава, болото.
Чтобы кто-то позвал. И обернулся кто-то.
Что показательно — переводы из британской поэзии, которыми книга завершается, тоже звучат музыкально, местами даже напевно, — несмотря на то, что это верлибры; напевностью отличаются и верлибры самой Строкиной, не говоря уже о традиционных, рифмованных стихотворениях; словно все, что читаю в сборнике, не написано, а сыграно, — недаром автор упоминает о музыкальных инструментах:
Позабытые мастера альтов и скрипок,
позатертые имена;
голоса вне шепота, стона, хрипа. <…>
А из скрипки, как будто из ранки,
капнет память о лаке, клее, рубанке,
о луче, ласкающем спозаранку,
о чужом языке.
Последнее стихотворение Строкиной в книге — «Настройщик» — еще один пример «звучащего» стихотворения и образного мышления. Приходит настройщик рояля: нужно поменять «уставшие» струны.
«Но поменять струны, — говорю, —
все равно что поменять память».
И в голове звучит и звучит опять
знакомой мазурки поступь,
синкопы клокочут внутри.
И кто-то из прошлого шепчет на ухо: «Просто
Меняй, меняй, не бойся — и раз-два-три».
Вот и приходит мне в голову, что книга Анастасии Строкиной — это многочастная сюита, с традиционно жизнеутверждающим финалом.
Надя Делаланд,
«Сезонные раскопки акведука»
Таганрог: «Нюанс», 2015.
В этой книге — уже хорошо знакомая нам Надя Делаланд. Стихи по-прежнему отличаются обостренной чувственностью — ей порой достаточно всего лишь легкого прикосновения к предметам, — которые тоже чувствительны и словно бы находятся в тайном сговоре с автором: скажем, листья — «мандариновый и с синевой/ нежных прожилок» или «дрогнувшие» лужи. Впрочем, Делаланд и на этом не останавливается, она и сама может превращаться в нечто летучее и почти бесплотное — при этом не истончаясь, не исчезая, но создавая и расширяя своей энергий пространство, которое становится волшебным:
Тело мое, состоящее из стрекоз
вспыхивает и гаснет тебе навстречу,
трепет и свет все праздничнее и крепче,
медленнее поднимается в полный рост
В сборнике немало колдующих строк, рожденных словно бы в бессознательном состоянии, например — «Память во сне подобна сенсорному водоему»; «…нету дна/ в темном колодце нежности и паденья»; «Партитура дождя на стеле ветровом/ оплывает фальшиво…», много и «сознательных», где Делаланд, улыбчивая, изобретательная, демонстрирует нам остроумные аллитерации и словесно-звуковую игру — то ли скрываясь от грусти (а книга в целом грустная: в ней есть думы об одиночестве, о старости, о смерти), то ли желая нам, читателям, попросту понравиться; например, стихотворение «рассеянная старость семенит/ дождем собакой первоклашкой память/ ей изменяет…» — явное желание «отметиться» в модной сейчас, коллективной игре под названием «стихи без пунктуации»; самое же приятное для меня в книге — стихотворения, написанные естественно, на легком вдохе и выдохе, как, например, такая миниатюра:
тюль медлит опускаться, и пока
она висит, проходит по паркету
на тонких лапках тень от паука,
веселая, стремящаяся к свету.
Надя Делаланд как поэт-импрессионист — для меня лучшая Надя Делаланд!
Бабка Лидка, «Мостик»
Омск: Фонд Олега Чертова, 2015.
А в 2014 году вышла книжка «Прищепка», в ней Бабка Лидка, этот загадочный,
легендарный, романтичный автор-бродяжка, показала размах широкой сибирской
души, остроту ума и глаза, хлесткий юмор и задумчивую грустинку. Не верилось,
что стихи эти сочиняются, выдумывается, верилось — что они бормочутся,
выкрикиваются, выговариваются; так деревенский гармонист наигрывает мотивы
какого-то безвестного сочинителя — может, его же и самого. Бабка Лидка может
взять за душу щемящей до боли тоской, может ввернуть крепкое словцо и немного похулиганить — зная, за какие пределы переходить нельзя. Но
стихи ее нельзя сравнивать с народным творчеством: они очень индивидуальны и по
форме культурны. За ними вполне узнается интеллигентная натура. Действительно
ли это Лидия Степановна Купцова «без определенного места
жительства», как говорится в аннотации, или литературная маска?
В предисловии сказано: «доказательством бытия поэта были и будут стихи». Этих
слов вполне достаточно.
«Мостик» можно было бы назвать большой удачей… если бы
не «Прищепка». Первый сборник все-таки более искренний и самобытный. Во втором
идет продолжение темы, ее развитие, но больше по откровенно игровому пути. Идет
обыгрывание уже найденного, — обыгрывание лихое, с
подмигиванием, с шутливым упором на пьянку и мордобои. Словно бы автор ждет от
читателя поощрения: «Ну бабка, ну молодец!»
«Мы сели и выпили крепко/ За встречу, тюрьму и суму…»;
«Брела на вокзал как в тумане/ И кто-то заехал мне в глаз…»; «”Ну, сука” —
говорю/ И бью его в пятак»; «Я не принимаю порошки,/ Вот на грудь по двести — завсегда»;
«Тихо уснуть на краю листопада,/ Если друзья сгоряча не убьют»; «Снова день у
себя я украла, —/ во чаду, в кабаке, в голытьбе…»;
«Бесит, к примеру, рожа твоя,/ Размахнусь с плеча — разобью»… Лично мне уже
такие реплики малоинтересны, поскольку автору явно изменяет чувство меры. А вот
иных строк — пусть и грустных, но по-народному задушевных — в книжке явно не
хватает:
Под зеленой сосной, да хотя бы в овраге
Успокоить бы кости мои!..
Не истлели бы только слова на бумаге,
Те, немногие, — что о любви.
Вот именно — немногие, увы.
Роман Рубанов,
«Стрекалово»
М: «Русский Гулливер», 2016.
Стрекалово — название деревни в Курской области,
где родился поэт; туда он в своей книге и держит путь. Главы называются
«Курск», «Льгов», «Рыльск», «Хомутово» и наконец «Стрекалово».
На каждой странице перед нами разворачиваются провинциальные сюжеты; тон автора
спокойный, добрый и немного грустный; в его стихах не найти солнечных дней,
строки в основном окрашены одинаковым сероватым светом. Я вижу в них, по сути,
один и тот же собирательный захолустный райцентр, — хотя Льгов и особенно
Рыльск городки весьма живописные и даже романтичные своим историческим обликом.
Но чему удивляться, если и глава «Курск» у поэта глубоко «провинциальна».
Думаю, что Рубанов не внес в свои стихи какой-то
особой «курской» ноты, — ну что ж, за него это много десятилетий назад сделал
Николай Асеев прекрасным циклом «Курские края»…
Книга «Стрекалово» мало чем отличалась бы от
предыдущей книги Рубанова — «Соучастник», если бы не
последняя глава, в которой автор наконец приезжает в
родную деревню. Здесь его перо на взлете, метафорическое звучание стиха
набирает силу, каждое слово измерено и взвешено, каждый образ — радостно
удивляет и волнует.
Вздохнув, калитка всхлипнет тихо,
проснется август во дворе
и выйдет сад: где облепиха,
две вишни, яблоня, сирень. <…>
Мелькнув в окно, луна в портьере
запутается до утра.
Там спицы в старом шифоньере
неспешно вяжут свитера.
От нарастающего гама
шмелей, таскающих пыльцу,
проснется на рассвете мама,
чтоб завтрак собирать отцу.
Лариса Миллер, «В прямом эфире»
Издательские решения, 2016.
Читаю новую книгу Ларисы Миллер — и снова мысленно разговариваю с поэтом. И
думаю: многие ли из читающих ее стихи чувствуют то же?
Мысли мои сводятся к следующему. Лариса Миллер живет с постоянным ощущением
невозможности существования и возможности самого ужасного и страшного. Кто-то,
из тех, кому они близки и помогают жить, назвал ее однажды «безутешным
утешителем». А кто-то называл ее «старомодной»; ну что ж, так могут думать
профессионалы, о которых Пастернак говорил: «Но сложное
понятней им».
Миллер не относится к своим переживаниям как к чему-то постыдному, но и не
культивирует их. Иллюзий не создает и не создавала
даже в ранние годы. Обычно она слышит такой вопрос: «Как ты можешь так
чувствовать бездну?», «Почему не отворачиваешься?». Заклинания — да, такое есть
в ее стихах. Но ведь заклинать хочется только тогда, когда хорошо знаешь те
силы, которые пытаешься заклясть.
Так остро чувствует идиллию в природе, в обыденности лишь тот, кто держит в уме
всяческую невыносимость, которой полно в этом мире. И не устраняется от
жестокости мира, а помнит о ней ежесекундно. Потому и пишет о гармонии, которая
в нем тоже есть и дает возможность дышать.
Книга начинается вот с такого одновременно серьезного и шутливого
стихотворения:
Я еще одну минутку
Попросить у вас хотела:
Я не все печали в шутку
Обратить пока успела,
И не все, с чем шутки плохи,
Превратила в приключенья,
И не все сумела вздохи
Сделать вздохом облегченья.
Как-то одна печальная поэтесса заметила: вот, трудно рождаются стихи, в которых боль, тоска, сомнения, переживания; а те, в которых солнышко, радость, тишь да благодать, — намного легче. Она имела в виду Ларису Миллер, ее стихи последних лет. Но ведь боль и отчаяние даются легко, их не нужно добиваться: сами приходят и накрывают с головой. Усилия нужны, чтобы выбраться из их плена, не теряя надежды выйти на свет, даже когда думаешь, что это невозможно. И что — тогда появляются «легче написанные» стихи? «Ты знаешь, что со мной случилось?/ Я быть счастливой научилась», — вот основной мотив новой книги. Быть счастливой просто потому, что живешь.
На грани взлета и провала
Живешь всю жизнь и горя мало.
То круто вверх, то круто вниз,
А то на ниточке повис.
Висишь и держишься за ветер,
Поскольку больше не приметил
Нигде опоры никакой.
Есть только воздух под рукой.
Валентин Герман, «Кошелек с
мелочью»,
«Кошелек с мелочью-2», «Кошелек с мелочью-3»
М: «ОнтоПринт», 2015—2016.
«Поэзия/ доступна быть должна,/ чтоб/ понимала/
всякая шпана», заявляет автор, участник московского литературного объединения
«Образ и мысль», в одном из своих стихотворений. Но у него все стихи
представляют собой, как правило, шутливые замечания, реплики, а зачастую просто
упражнения в рифме, поэтому сказано это не о поэзии вообще, а о собственном
сочинительстве, — которое напоминает увлекательную игру на досуге. Хотя
впечатление такое, что свои миниатюрки автор сочиняет едва ли не каждый час, по
любому поводу. Например, во время прогулки: «— Ветра/ нет,/ а меня —/ как
сдувает/ (так/ со стареньким дядькой/ бывает…)», — вот и все стихотворение, и
из подобных литературных опытов — три книжки! Пока докопаешься до чего-то не
столь пустякового — много десятков страниц перелистаешь. Герман не жалеет места
для стихотворений: строчка у него может состоять всего из одного слова —
видимо, для того, чтобы каждое — взвешивалось, было весомым.
А какое стихотворение я могу, например, назвать весомым? Ну, пожалуй, это,
шутливое:
— Если
жизнь
прошла,
как сон
(хоть еще
на ладан дышит),
это значит,
что Харон
твоего звонка не слышит.
Может,
задремал старик,
привалившись к борту боком…
Иль —
не чует смерти клик
в опьянении глубоком…
К слову, автору недавно исполнилось семьдесят восемь.