Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 8, 2016
Инна Кабыш — поэт. Родилась в Москве в семье служащих. В 1986 окончила факультет русского языка и литературы Московского заочного педагогического института. Работала старшей пионервожатой (1980-83), учителем (1983-87) в школе, руководителем литературно-музыкального коллектива при Дворце культуры «Энергетик» (1987-89). Первая публикация — в альманахе «Поэзия» (1985). Стихи печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов» и других. Автор многих книг стихов. Член СП СССР (1989). В 1996 году за книгу «Личные трудности» Инна Кабыш была удостоена Пушкинской премии фонда Альфреда Тепфера (Гамбург). В 2005 году — премии Дельвига, в 2014 — премии «Московский счет», в 2016 — Ахматовской премии.
АХМАТОВА В ФОНТАННОМ ДОМЕ
Дворца и коммуналки помесь —
Фонтанный Дом
(и нет печальнее, чем повесть
о доме том!):
так вот откуда этот царский —
до гроба!—
вид.
Здесь быт кромешный,
пролетарский,
но что ей быт?
И что ей время за стеною
ее дворца:
не страшно в нем с ТАКОЙ страною
быть до конца.
И не к мужчинам возвращаться —
там счастья нет.
Одно лишь есть на свете счастье —
в окошке свет.
Придет Параша Жемчугова,
родная тень,
и будет день, и будет слово,
и снова день.
И улыбаться перестанешь,
и мука — сын,
и много всяческих пристанищ,
а дом — один.
И даже из того предела
лишь дома жаль.
И повторяет контур тела
на кресле шаль.
* * *
Два с половиной ночи,
чайник шумит, как лес,
я пишу все короче,
словно чернил в обрез,
словно в моем сельмаге,
где с потолка течет,
нет никакой бумаги,
кроме листка «Учет».
СТИРКА БЕЛЬЯ*
Я стираю казенные шторы
и убогий замызганный тюль
(и в окно мое входят просторы,
беспрепятственно входит июль).
И зачем мне, спроси, это надо,
ладно было б хотя бы свое:
из домашнего вырвавшись ада,
я чужое стираю белье.
Но оно потому и чужое,
что его не жалели пока,
что ничья его в этом застое
тыщу лет не касалась рука,
что такого с ним не было раньше…
Я к порядку его приучу,
я развешу его, постиравши,
я, как зверя, его приручу.
В нем, наверно, б узрел Заболоцкий
паруса,
Афродиту,
а я —
только облик:
казенный,
сиротский,
только жизнь,
что отныне моя.
____________
*Заболоцкий.
РОЖДЕНИЕ СТИХА
Такая тишина повсюду,
как будто в мире нет войны,
как будто мира нет покуда:
нет тише этой тишины.
И никаких тут нету правил —
так будет день,
неделю,
век.
Как будто Бог меня оставил,
как будто бросил человек.
Но Ты мне только лишь аукни
(особенно — когда зима),
Ты только, Господи, дай звук мне,
а остальное я сама.
* * *
Пролила молоко на конфорку —
будто жизнь возвратилась назад —
сразу вспомнила кашу и хлорку,
лагерь «Ленинец»,
школу,
детсад,
няню Маню ночную
и ясли,
двадцать пятый московский роддом,
свою маму увидела ясно.
И отца.
И звезду за окном.
* * *
Обманывала в детстве мать —
пусть на копейку, пусть на крошку! —
а мужа — и не сосчитать,
мужчин,
подружек —
понемножку.
А коли врешь — запоминай,
тверди: кому и что сказала,
когда — сентябрь или май:
по мелочам, а все ж немало.
Теперь не то (я и могу,
ведь раз учиться невозможно!) —
теперь я память берегу,
а что неложно, то не сложно.
Теперь нигде и никогда:
беру ль билет на электричку,
люблю, молюсь ли: есть лишь «да»
и «нет» —
и вот вошло в привычку.
И ни ее, и ни его —
ни на волос, ни за полцарства! —
теперь ничто и никого
не смею.
Даже государство.
ЛЕГЕНДА
Семья вечеря коло хаты
под старой вишнею —
туда-то
и принесла родная мать
меня семейству
показать.
Смущенно отвечала: «Девка…»
А как зовут?
Оксана?
Евка?
Галина?
Анна?
Говори!
Сказала мама.
До зари
сидели взрослые и дети:
«Такого имя нет на свете!»
решили и пошли домой
А мать рыдала надо мной.
И не было ее несчастней,
и разрывалась грудь на части…
Но надо было уезжать.
И оставляет меня мать.
Я день-деньской лежу под вишней,
себя всерьез считая лишней.
Но ворон мне приносит хлеб:
он стар, как мир, он глух и слеп.
И не спросивши мое имя,
коза свое дает мне вымя.
И не по дням, а за день год
дитя в корзинке той растет
И дно в корзинке вышибает,
встает, идет, вовсю шагает,
И хмуро смотрит на меня
жестоковыйная родня.
А я шагаю все быстрее
и головой верчу на шее,
мне интересно все кругом
и под любым листком мне дом…
Конечно, это очень плохо,
что я не Пайза, не Явдоха,
но мир, хоть он упрям, как бык,
в конце концов ко мне привык.
…А все ж я стала чуть нездешней —
вскормленная козой с черешней
и вороном:
он был умен
и никаких не знал имен.
* * *
И чем ничтожней повод иногда,
тем, может быть, огромнее причина:
какие-то истлели провода —
ты слышишь,
мой единственный мужчина! —
и нету электричества у нас:
исчезло солнце,
и белье не сохнет,
померкли звезды,
свет очей погас,
еще чуть-чуть —
и мой мобильный сдохнет…
Но я сигнал из вечности ловлю,
и если нету от меня ответа,
то это значит:
я тебя люблю
и наступил конец —
всего лишь —
света.
* * *
Затаилась природа — и ждет,
что еще бы устроить такое:
каждый миг (каждый день, каждый год —
днесь и присно!), лишая покоя.
Знаю я, чего стоят они —
ее виды, лужайки, полянки,
все труды ее знаю и дни —
все ужимки, прыжки, заподлянки.
Вижу я, как тонка эта нить,
как все зябко, и зыбко, и тонко,
и готово пожрать и убить,
утопить, как слепого котенка.
И в лицо ей, родной, говорю
(это мука, а вовсе не смелость!):
ненавижу всю сущность твою:
равнодушье, жестокость и смертность.