Дмитрий Рябоконь, «Русская песня»; Евгений Таран, «Книга улиц»; Дмитрий Полищук, «Мастер пения»; Александр Беляков, «Ротация секретных экспедиций»; Ольга Михайлова, «Все перемешалось»;
Александр Вепрёв, «Мой взгляд не сгибается в локте, или Случай с Шаляпиным»
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2016
Дмитрий Рябоконь, «Русская песня»
Екатеринбург — Москва, «Кабинетный ученый», 2014
Имя Рябоконя я (как многие) узнал благодаря биографии Бориса Рыжего, с
которым Рябоконь был хорошо знаком. Ничего не поделаешь, об этом нужно сказать:
факт моей «читательской» биографии! С уходом из жизни Рыжего и его
друзья-приятели как-то переместились в моем сознании в разряд легендарных
личностей. И вот — книга Дмитрия Рябоконя. Насколько она стоящая?
Мои сомнения улеглись при чтении первого же стихотворения. Сразу проявились
культура письма, техническое мастерство, умение пользоваться единственно необходимым
словом, легкий, какой-то «свойский» юмор с явным уклоном в балагурство. В
общем, мне открылся поэт живой и, как я предполагаю, избежавший периода
ученичества (отсюда — свобода письма и предельная раскованность). И — преданный поэтическому слову («В нем кровь моя. Мое сердцебиение», — так он говорит о собственном
стихотворении, листок с которым держит в руках), — недаром в книге
встречаются интонационные отсылки к русской лирике XIX века (к слову: у
Рябоконя каждая строка начинается с большой буквы, что было в поэзии того
времени обязательным) и даже отсылки к старым песням («Пусть счастье не дается
дешево —/ Я не ищу себе иного», вторая строка — из утёсовской
«Лунной рапсодии»; «Гаснет в тесной буржуйке огонь» — это «В землянке», —
наша фронтовая классика). Есть и трогательные христианские мотивы, и любовная
лирика, вот как пример — стихотворение-мольба:
Обожаю тебя от макушки до пят,
Но, поверь, если что-то я сделал не так,
Не топи меня больше, как топят котят,
В одиночестве, переходящем во мрак.
Ты пойми то, что я — это все-таки ты,
Но и ты, соответственно, все-таки я,
И твои, наилучшие в мире, черты
Проступают во мне сквозь тоску бытия.
Но есть у книги и вторая сторона. Да, понятно, что поэт вправе, если это для него органично, надеть на себя маску запойного алкоголика и завзятого распутника. Но все ли стихотворения следует помещать в итоговый сборник? Ну хорошо, не вижу ничего отталкивающего в строках «Я люблю здесь бухать и курить…», бывают даже весьма утешительные стихотворения, объясняющие доходчиво, почему пьяному человеку трудно держаться на ногах:
Человек, не державший в руке
Ничего тяжелей стакана,
Тот, который в крутое пике
Регулярно уходит спьяну,
Иногда на плечах Небосвод,
Звездный купол огромный держит,
Подменяя титана. За год
Где-то раз двадцать пять. Не реже.
Однако некоторые стихи уместней читать в кругу мужской подвыпившей компании, вышедшей покурить. От слов «Одни педерасты, одни педерасты» (о просмотре передачи на религиозную тему), от признания в том, что «клеить бабье неохота,/ Словно стирать носки») автор легко переходит к рассказу о том, как он пришел в литературный клуб, где «барышни до палки падки» и… нет, дальше я не в силах цитировать, поскольку даже в моем отзыве, который, я понимаю, увидят немногие, эти откровения с демонстрацией «материально-телесного низа», слышанные мной еще в тринадцати-четырнадцатилетнем возрасте, воспроизводить неприятно. Я понимаю так: если в поэте происходит борьба света и тьмы, то написанное в затмении не обязательно сохранять для истории. Отечественную литературу это не украсит. Впрочем — еще одно стихотворение Дмитрия Рябоконя — именно об этом:
— Как живется в загробных мирах? —
Я спросил у загадочной кошки.
— Да почти что как в наших краях,
Но отличья мешают немножко.
— В чем же разница заключена
Тех миров от знакомой всем яви? —
И мяукнула тихо она:
Нет возможностей что-то исправить.
Евгений Таран, «Книга улиц»
М.: «Воймега», 2014
Эти стихи лишний раз доказывают, что ирония, в отличие от юмора, не оживляет, не просветляет жизнь и не является залогом внутренней свободы; она словно бы заточает человека в четырех стенах, где, может быть, защищает от душевного неблагополучия, от «переживания всерьез» по поводу житейских бессмыслиц. В книге Тарана полно иронии — но иронии усталой и будто никому и ничему не противостоящей: нечему противостоять, — лучше просто сеть и покурить. «Посидим покурим навсегда./ В мире подвенечная вода./ В мире исчезает целый день./ В мире замерзает белый цвет./ В мире ничего такого нет…» Правда, образы в стихах встречаются — наверное, в силу необходимости отдавать дань поэтическому мышлению, — но перо автора выводит их как-то лениво и безнадежно:
Когда в водосточных трубах завоет тоска,
Аккомпанируя звуку разбитого дня,
Больше не будет следов и не будет песка.
Что-то другое разъединит тебя и меня. <…>
Таран — скорее антипоэт: он настойчиво демонстрирует нам «исчерпанность», «ненужность», бессмысленность художественного письма и хоть какого-нибудь сюжета; сюжет для него — это то, что он видит и проговаривает, избегая оригинальности:
Девочка с желтыми листьями,
Напишу про тебя только три слова:
«Девочка. С желтыми. Листьями».
Впрочем, бывает и так, что у стихов Тарана меняется настроение; если в одном он скептически отмахивается от радостей городского лета («Каштаны цвета резины/ И реки вкуса бензина»), то в другом на несколько мгновений включает фантазию; только успеваешь оценить: вот они, образы! — как все завершается опять же скептически:
Каждую ночь люди падают в небо.
Бродят на ощупь в оливковых рощах.
Каждую ночь люди падают в лето,
Во сне повторяя начало куплета.
А лето земное поспешно проходит.
Оно превратится во что-то такое, мелодии вроде.
Вот именно: не мелодией, а чем-то вроде. То есть мелодия — тоже повод для иронии.
Дмитрий Полищук, «Мастер пения»
М.: «Воймега», 2014
Автор убежденно придерживается традиции, он всегда помнит о предшественниках — что накладывает заметный отпечаток на его стихи: в них постоянные переклички — с античностью, с восточными мотивами, с японскими миниатюрами, с раешником… И все время хочется уловить: а где же сам Полищук, не оглядывающийся на «мастеров пения», не тяготеющий к стилизации? На мой взгляд, этот автор интересней всего в звукописи — она у него не служит самоцелью, а придает стихам живое, теплое дыхание, — взять хотя бы строчки, в которых шумит море: «И вал ерошит камешки: — Волошин» (о Коктебеле). «Не о телесном в тоске/ в полдень отвесный лета/ из вереска на песке/ жгу костерок для света…» Да, спору нет, есть чудесные строки, но в целом книгу я воспринимаю как подступ к чему-то более значительному: как раскачку, разбег, собирание сил. Одно у автора, скорее всего, останется счастливо неизменным: чувство юмора и самоирония; как пример — вышучивание собственной неподдельной злости и досады — миниатюра из цикла «Ты завтра»:
Поехал на Павелецкий вокзал
тебя у поезда перехватить.
Знамо дело, протоптался, прождал,
изматерился весь, — вот ведь, ить-ить!
—
могла б позвонить, сказать «проводи»,
время сказать, вагон, а то туда
я, сюда по перрону… Злость в груди,
и мерзлая в душу хлещет вода.
Иногда, правда, задаешься вопросом: а может, торжественная
архаика его Оды («Привет вам, хоры цикад!/ Моря мерные
речи!») и «Трилистник Боратынский» — не рассчитаны на читательскую улыбку?
Чему же тут улыбаться, если, пишет автор, «как я не встретил в поколенье
друга,/ читателя в потомстве не найду»?
Но, я вижу, автор стоически улыбается. Значит, и я улыбнусь в открытую.
Александр Беляков, «Ротация
секретных экспедиций»
М.: «Новое литературное обозрение», 2015
Легче всего, конечно, опираться на то, что истоки поэзии Александра Белякова
— в обэриутах; что хорошо заметно его родство с
Леонидом Швабом, Фёдором Сваровским и т. д. и
т. п… Один рецензент даже заявил о стихах Белякова:
мол, нечто подобное мы уже проходили. Понятное дело, любой поэт существует не в
безвоздушном пространстве, можно его сколь угодно сравнивать и сопоставлять с
другими; но я попробую сейчас, не делая этого, сказать несколько слов о моем
собственно прочтении «Ротации…»
Название книги нам открыто говорит о неких «секретах», которые хочет «раскрыть»
автор. В ней, кстати, обнаруживаются еще и «секретные
господа», заседающие под землей, и «секретный цирк», настраивающие нас на
необычное, ирреальное, — может быть, сюрреалистическое и даже абсурдное.
Все это, действительно, есть в любом стихотворении сборника, каждое из которых
«подсматриваешь» через какой-то — ну, конечно же, секретный — объектив, причем
находясь в состоянии измененного сознания и про себя думая: ну и ну! Картины
если не обездвижены, то медленно проплывают в полной тишине, — настолько
медленно, что каждую важную деталь (второстепенных деталей в стихотворениях
нет) успеваешь фиксировать и осознавать как факт. По сути дела, автор дает нам
невероятные кинематографические фрагменты — чего даже и не скрывает; в самом
начале книги — прямое на это указание: «и по траектории винтовой/ раздвигая сумерки головой/ как дрейфующая эскадра/ гость уходит
за рамку кадра». Еще из важных проговорок автора:
гуляя по Риму, он называет этот город «нашествием картинок»; глядя на бегущие
тени, думает: «будто разом хочет развалиться/ стиснутый пейзаж»; передавая нам
очередное «секретное» сообщение, «секретные» сводки в виде мелькающих кадров,
«сожалеет»: «но некому соединить пейзажи». Очень беляковские
слова! — ведь многие стихотворения поэта (большей частью — рифмованные) и есть
«пейзажи», стиснутые им обычно всего в восьми строках, разбитых на две строфы.
Каждая строка-«сообщение» — самодостаточна, —
то есть будто бы может существовать сама по себе (разумеется, есть и
исключения), — тем более что — оснащена звуком (и даже такое встречаем:
«звучание вытеснило значение/ значение выписало лечение», — все
правильно: иначе как бы родились такие, например, строки: «рощи не ропщут/ поля
не болят/ реки блаженно рекут», «в небесах расцветает
петиция птиц», — примеры можно продолжать). Математик по образованию,
Беляков впускает в свои стихи не только свою, но и
другие точные науки, сопрягая их с человеком и с явлениями природы: то там, то
здесь в стихотворениях мелькают упоминания жидких и газообразных веществ.
Несколько рассудочный, порой мрачноватый, а то и «черный» юмор «с серьезным
лицом» («пикник в аллее безголовых женщин…», «опять расстрелы в доме
престарелых…») смягчается иронически-старомодными восклицательными интонациями
(«да здравствует блистательный покров/ пирующий над
мертвой сердцевиной!») или образами в духе имажинистов-эгофутуристов («ум на
печи, а сердце на крючке»).
Что я хочу всем этим сказать? Стихи Александра Белякова — приглашение в иную,
фантастическую реальность (а что, наши сны, наши фантазии — не реальность?). Но
зачем все это затеяно? Ищу строки, которые вернее всего дадут ответ.
слоны груженные мышами
тонули в метрополитене
канализация была назначена водопроводом
ослепшие отцы рвались в кинотеатры <…>
так повсеместно побеждая смерть
жизнь продолжала подготовку к смерти
Пожалуй, так: создание Беляковым своего словесно-образного мира, своего театрального зазеркалья — его способ противостоять несуществованию, ежеминутно исчезающей «первой реальности», лишенной н е в е р о я т н о с т и, его способ «ответить музыкой на ужас» небытия («небытия» не обязательно в физическом смысле).
со дна слепого естества
поднять безмолвные слова
тугой редут из них составить
слезой срастить и петь заставить
И если «вместо песен одни осколки», то, соединенные вместе, эти осколки очень даже живо, ладно, заинтересованно друг в друге взаимодействуют. «И сны раешные все дороже»! — признание, которое мы находим в самом начале книги.
Ольга Михайлова, «Все
перемешалось»
М.: «Вест-Консалтинг», 2015
Видимо, источник вдохновения для автора — японские миниатюры; но число строк
автором не продумывается: хокку? танка? — нет, ни к
тому, ни к другому эти миниатюры не привязаны. Стихотворение может состоять из
одной строки, а может из десятка строк. И что бы там ни говорили о том, что
«женская» и «мужская» поэзия — выдумка, — у Михайловой вполне ясно выражено
женское звучание. И это очень хорошо. Оно обнаруживает себя в некоторой
по-детски наивной непосредственности: «Меня преследует дурной сон —
действительность»; «Если накрыла волна, это не означает, / что она намеревалась
утопить. / Она хотела тебя окрестить, / немного не рассчитав силы». Угадывается
«метафорический» потенциал автора; мы сталкиваемся с неожиданностью в самом, на первый взгляд, простом и понятном. («В необычном — часто самое заурядное. / Но жемчужину
отыщешь там, где и не ждешь». Конечно, не все стихотворения ровные. Иногда
замечаешь инерционность, когда горячее чувство подменяется игрой в стиль — который довольно скоро становится знакомым: «Из-за
тебя в моей душе полный бардак. / Приходи и наведи порядок!»; «Не уйти… / Словно кто-то держит за подол платья»; «Бесцеремонно
задев мое крыло, / ты проходишь мимо». Замечательно — когда лицо автора
открывается, особенно в последнем разделе — «Там, где живет моя душа»;
Михайлова «выпрыгивает из своих афористичных замыслов и старается передать
живейшие впечатления от своих путешествий. «Стоило мне уехать, / как в Таллинне
пошел снег, подморозило. / Сказка пришла в город без меня».
В общем, дневник милой, романтичной и одаренной девушки — незаурядного автора с
большим потенциалом.
Александр Вепрёв
«Мой взгляд не сгибается в локте, или Случай с Шаляпиным»
М.: «Вест-Консалтинг», 2015
«Рыцарь верлибра» — так назвала автора критик и писатель Елена Сафронова. И я с ней согласился, прочитав первые две страницы книги: цикл «Нарисовать этот мир» (верлибр в шести верлибрах).
Лист оторвался от ветки и улетел в небо,
но не оторвать его от этого мира,
как не оторвать волну от спокойного моря…
И в таком духе все остальные пять трехстиший. Но дальше идет то, что названо автором «стихотворениями в прозе». Только что это здесь означает — стихотворения в прозе? Длинные разговорные монологи — не важно, реалистические или сюрреалистические, но имеют ли они отношение к поэзии? Скорее всего, это какой-то иной жанр, и ему нужно найти свое название, как творениям Льва Рубинштейна. Чтобы прочесть всю книгу, требуется большое терпение. На помощь мне приходит лишь юмор автора; вот его герой на сочинском взморье, куда приезжают толстые Кошельки. В общем, ради таких интересных образов: имиджевые очки на глазах, девушка, которая брызгает смехом, нищенка, у которой пальто с двумя болтающимися пуговицами, словно оторванные от действительности глаза, — я и прочитал Вепрёва.
Бывает, что Кошельков сопровождают
высокие длинноногие спутницы-секретарши или девушки
из фирмы эскорт-услуг…
Девушки похожи на цапель
(Цапли привлекательны и похожи на девушек
из фирмы эскорт-услуг). Девушки-цапли
ходят на двадцатипятисантиметровых каблуках,
как на шпильках.
Некоторые спутницы ходят в одном чулке в сеточку.
При ходьбе из-под короткого платья выглядывает
подтяжка для одинокого чулка, она висит, подергиваясь,
как язык собаки, измученной жаждой… Что касается
платья,
то легким движением руки платье может превратиться
в элегантные шорты…
Ну а так — я полагаю, что либо поэзия, либо проза; либо поэт, либо прозаик. Рыцарь верлибра? — кому как видней.