Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2016
Камиль Хайруллин — философ и литературовед. Пишет также стихи и песни. Родился 14 сентября 1946 года в Казани. Кандидат философских наук. В течении 35-ти лет преподавал в казанских вузах. Был заведующим и профессором кафедры философии Казанского педагогического университета (1987 — 2011). Почетный работник высшего профессионального образования РФ. Автор более 70-ти научных работ, в том числе двух книг «Философия космизма» и «Космизм: жизнь-человек-ноосфера». Издал два сборника своих стихов и в соавторстве два нотных сборника песен. Публиковался в коллективных поэтических сборниках и в философских и литературных журналах и газетах. Автор статей о жизни и творчестве Н. Гоголя, М. Лермонтова, А. Блока, В. Хлебникова, Н. Заболоцкого, В. Мустафина, К. Васильева, о поэзии Пролеткульта. Лауреат премий журналов «Дети Ра», «Зинзивер», «Зарубежные записки» и газет «Поэтоград» и «Литературные известия». Член Союза писателей ХХI века.
Душа хотела б
быть звездою…
Ф. Тютчев
О космическом характере поэзии Фёдора Ивановича Тютчева (1803 — 1873) писали
многие: Вл. Соловьёв, С. Франк, В. Брюсов, Д. Дарский,
П. Флоренский и др. Но я все-таки обращусь к космизму
Тютчева с целью раскрытия его особенностей и определения его места в истории
русского космизма. Такой подход, возможно, позволит
увидеть творчество этого великого поэта в каком-то новом свете.
Космическое мироощущение Тютчева наиболее ярко и художественно прекрасно
выражено в его замечательных ночных стихотворениях «Видение» и «Сны». Н.
Бердяев назвал Тютчева «великим поэтом ночной стихии», а А.
Блок — «самой ночной душой русской поэзии». Да, тема ночи и ночных снов
занимает очень важное место в его творчестве.
Ночь открывает человеку бескрайнюю звездную Вселенную. Ощущение пребывания в
космосе в виде тихого плавания в звездном океане приходит порой людям во снах.
Величественная картина ночного звездного неба и возникающее чувство единства с
ним заставляют забыть обо всем. Люди будто оказываются среди звезд:
Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес.
(Тютчев Ф. И. Соч. в 2-х т. Т. 1, М., 1980, с. 53; далее ссылки
на это издание будут идти с указанием только номеров тома и страниц.)
Под «Живой колесницей мирозданья» может пониматься медленно вращающееся небо, а
также земной шар, плывущий как «волшебный челн» в стихии звездного океана.
Люди, пассажиры этого «челна», видят и чувствуют следующее:
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины —
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены
(т. 1, с. 57).
Люди не управляют «волшебным челном», не знают, куда он заплывет, и
чувствуют зависимость своих судеб от плавания в «пылающей бездне». По-моему
мнению, так можно домыслить эти красивые и торжественные строки.
Космизм на уровне чувственного восприятия здесь
налицо. Но космизм у Тютчева имеет место и на уровне
сущности как универсальной взаимосвязи всех происходящих в мире событий и
наличия единой основы бытия. Сам поэт утверждал о присущем ему вселенском,
глобальном подходе к борьбе сил, имеющихся в мире. В письме к жене Эрнестине от 9 сентября 1855 года он писал о своем
«свойстве охватывать борьбу во всем ее исполинском объеме и развитии» (т. 2, с.
173). На мой взгляд, удачно определил космизм Тютчева
А. Горелов: «С фаталистической остротой Тютчев ощущал нечто общее, присущее не
только ходу звездных миров, но и историческим событиям, но и единичной судьбе
человека… Как всегда, локальное у Тютчева просвечивает
всеобщим, в самом малом глядится космическое, необъятное» (Горелов А. Е.
Три судьбы. Ф. Тютчев. А. Сухово-Кобылин. И. Бунин. М., 1980, с. 58, 85).
Тютчев не только космист, но и стихийный диалектик.
Он стремился представить бытие в его динамике, в смене света и тьмы, дня и
ночи, порядка и хаоса, времен года, исторических эпох, яви и сна и др. Он хотел
усмотреть в любом явлении как положительную, так и отрицательную сторону и то,
как оно может переходить в свою противоположность. Это отчетливо видно на примере
его противоположных оценок ночи и дня. Для Тютчева ночь прекрасна и страшна. С одной стороны, она есть время пророческих снов, прозрений и
откровений, когда мир является в своей божественной и космической сути, с
другой — ночь есть обнажение великой бездны, способной в себя все поглотить,
время, погружающее человека в тоску и отчаянье или пробуждающее в нем
хаотические греховные страсти, время проявления и игры темных демонических сил.
Аналогична оценка поэтом дня. С одной стороны, день есть проявление видимости,
иллюзорной, неистинной жизни, мелочной суеты, «покров, накинутый над бездной»,
с другой — он есть время торжества света над мглой, пробуждения и преодоления
заблуждений, время созидания и творчества (т. 1, с. 58—59, 65—66, 73—74, 78—79,
81, 96—97 и др.).
Но каково место человека во Вселенной? Как соотносится земная человеческая
жизнь с космической? Не слишком ли мал и ничтожен
человек по сравнению с космосом? Эти вопросы мучали
Тютчева. И надо подчеркнуть, что он с огромной художественной силой раскрыл
трагизм человеческого бытия в мире, бытия кратковременного и быстротекущего,
хрупкого и незащищенного. И важной особенностью тютчевской
поэзии стал ее философский характер. Такая особенность не была случайной, так
как Тютчев принадлежал к поколению русских любомудров XIX века, объявивших о
неразрывной связи поэзии и философии и рассматривавших поэзию в качестве важной
сферы духовных исканий. Немецкая философия и поэзия (Ф. В. Шеллинг, Г.
Гейне, Ф. Шиллер и др.) служили для любомудров образцами и ориентирами в этих
исканиях. Будучи сотрудником русской дипломатической миссии и живя в Мюнхене,
Тютчев почти в течение 15 лет тесно общался с Шеллингом и вел с ним философские
беседы. Шеллинг считал Тютчева образованнейшим человеком и
отличным собеседником (Кожинов В. В. Тютчев
(ЖЗЛ). М., 2009, с. 96). Наверно, эти беседы
тоже способствовали укреплению философского характера взглядов Тютчева на
человека, человечество и всемирную историю.
Итак, кто такой человек перед лицом Вселенной, перед
бесконечностью пространства и времени, неизмеримо великими по сравнению с его
масштабами? И каково место каждой отдельной личности в неуклонном потоке
смены поколений людей и среди всего человечества? Человек — это ничтожная
пылинка в равнодушно молчащем мироздании, пылинка, которой уготованы краткий
миг существования и скорое исчезновение в бездне небытия. Во многих стихах
Тютчева как бы звучит его восклицание: «Бесследно все — и так легко не быть!»
(т. 1, с. 215). Совсем незаметно положение обычной человеческой личности в истории
человечества, и после смерти свидетельства о ее жизни,
деяниях и судьбе быстро стираются в памяти человеческой и тонут в бездне
забвения. Исключение составляют только великие личности, о которых помнят,
поскольку они своими свершениями, подвигами и открытиями сумели оставить след в
истории. (В поэтическом наследии Тютчева есть посвящения Цицерону, Колумбу,
Наполеону, Ломоносову, Жуковскому, Карамзину, Горчакову и некоторым другим
исторически известным людям.)
Тютчев назвал пространство и время главными врагами человека, так как они
разъединяют людей, быстро унося их в небытие. У поэта много стихов, говорящих о
бренности и кратковременности человеческой жизни. В них космизм
выступает в виде представлений о космической обреченности человека, его затерянности
в громадах мироздания. Приведу некоторые из этих стихов, написанных на
французском языке, а затем переведенных на русский:
Как зыбок человек! Имел он очертанья —
Их не заметили. Ушел — забыли их.
Его присутствие — едва заметный штрих.
Его отсутствие — пространство мирозданья
(т. 1, с. 224).
А люди, жалкий род, несчастный и мгновенный,
Которому дано единый миг дышать,
В лазурь глаза вперив, поет вам гимн священный, —
Торжественный привет идущих умирать
(т. 1, с. 228).
Тютчев подчеркивает неодолимый ход времени, скрывающий и тайну начала — рождение человека, и тайну его конца — смерть:
О, Время! Вечности подвижное зерцало! —
Все рушится, падет под дланию твоей!..
Сокрыт предел твой и начало
От слабых смертного очей!..
(т. 1, с. 289).
Поэт сравнивает кратковременность и быстротечность земного бытия человека с таяньем льдины, плывущей по весенней реке (т. 1, с. 122—123), с появлением и скорым исчезновением радуги после грозы (т. 1, с. 176—177) и с улетающим в небо дымом (т. 1, с. 61). Он подчеркивает безразличие и равнодушие природы по отношению к человеческим судьбам:
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих — лишь грезою природы.
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной
(т. 1, с. 218).
Увы, природа устроена так, что несет в себе смерть для всего живущего (т. 1, с. 69), и, соответственно, над всеми людьми нависает Рок неизбежной смерти:
Нам мнится: мир осиротелый
Неотразимый Рок настиг —
И мы, в борьбе, природой целой,
Покинуты на нас самих;
И наша жизнь стоит пред нами,
Как призрак на краю земли,
И с нашим веком и друзьями
Бледнеет в сумрачной дали…
(т. 1, с. 54—55).
Легко прийти к оценке мироздания Тютчева как крайне пессимистического, и
такая оценка встречается в литературе, посвященной жизни и творчеству поэта.
Вот мнение В. Баевского: «Тютчев писал с ощущением,
что человечество висит над пропастью, которая в каждое мгновение готова
навсегда поглотить его. Самые пессимистические поэты рядом с Тютчевым
представляются бодрыми оптимистами. У всех поэтов XIX в.
под ногами есть почва. Только не у Тютчева!.. Восприятие
Тютчева точнее всего назвать апокалиптическим…» (Баевский В. С. История русской поэзии. 1730 — 1980:
Компендиум. М., 2013, с. 131—132). Я не согласен
с таким мнением, поскольку убежден в том, что Тютчев не был безнадежным
пессимистом и «почва под ногами» у него была. Это — земная природа, родина —
Россия, которой поэт желал великого будущего и стремился в качестве дипломата и
политика принести максимально возможную пользу. А жизненными опорами его были
семья, дети, любимые женщины. Да, пессимистические мотивы и нотки довольно
часто проявлялись в стихах Тютчева. Но он слишком любил жизнь, чтобы быть
просто пессимистом. Я считаю, что при анализе идейно-поэтического наследия
Тютчева вообще следует избегать категорических и однозначных оценок. Слишком
сложным и противоречивым является это наследие. Двойственность была присуща
Тютчеву. Например, даже ненавистную смерть он называет честной, поскольку та
уравнивает всех при кончине, а всепоглощающую бездну — миротворной (т. 1, с.
199, 218).
Двойственный характер присущ и ключевому понятию космизма
Тютчева — хаосу, несущему в себе ряд смысловых оттенков. Поэт воспринял
античную идею происхождения космоса из хаоса, который не исчезает после
появления космоса, а продолжает оставаться его скрытой основой, неким грозным
бурлящим и беспредельным океаном, способным однажды поглотить космос и его
устоявшийся порядок. Такое соотношение космоса и хаоса и проявляющееся
«шевеление хаоса» в природе (грозы, ураганы, землетрясения и др.), а также в
самом человеке, в его душе и стремился выразить в своих стихах Тютчев. В
стихотворении «О чем ты воешь, ветр ночной?» поэт
обращается к этому ветру со словами:
О! страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди,
Он с беспредельным жаждет слиться!..
О! бурь заснувших не буди —
Под ними хаос шевелится!..
(т. 1, с. 73).
Суть хаоса исследователями творчества Тютчева оценивается по-разному. П. Флоренский считал, что «у Тютчева хаос, ночь, это корень всякого
бытия», который «…залегает глубже человеческого и вообще индивидуального
различения добра и зла… Хаос у Тютчева, как и у древних греков, есть высший
закон мира, которым и движется жизнь» (Флоренский П. А. Соч. в 4-х т. Т.
4. Письма с Дальнего Востока и Соловков. М., 1998, с. 180—181). Развивая и проясняя такую точку
зрения, А. Гачева пишет, что «хаос внеличен и не энтропиен, это
первооснова бытия, вековая утроба, из которого вышло мироздание… Хаос —
прародина мира и человечества, и потому человек делается причастным потаенной
жизни космоса. С подобной точки зрения близость мировому
хаосу — вовсе не трагедия, но знак связи человека и вселенной» (Гачева А. Г. «Нам не дано предугадать, Как слово наше
отзовется…» (Достоевский и Тютчев). М., 2004, с. 52).
Однако, как продолжает далее Гачева, у хаоса в
представлении Тютчева, кроме космогонической, есть и
«оборотная, темно-иррациональная, энтропийная»
сторона (там же, с. 54). Ее выделил впервые Вл.
Соловьев и через эту сторону хаос определил так: это — «…отрицательная
беспредельность, зияющая бездна всякого безумия и безобразия, демонические
порывы, восстающие против всего положительного и должного…» (Соловьев В. Чтения
о человечестве; Статьи; Стихотворения и поэма; Из «Трех разговоров»: Краткая
повесть об Антихристе. СПб, 1994, с. 366). Но и
Соловьев считал, что хаос как сила и энергия стихии играет не только
разрушительную, но и созидательную роль в космосе.
По мнению Тютчева, хаос фундаментально значим не только в космосе, но в
духовной жизни человека. Он таится в глубинах человеческой души, обуславливая
ее творческие импульсы и определяя в ней рождение сновидений и чувства
соприкосновения с внеземными реалиями. Присутствие такого
хаоса Тютчев ощущал в своей душе, и поэтому, как отмечал К. Аксаков, он был
устремлен «к тем таинственным глубинам и безднам души, где возникают призраки,
где родятся мечты, где носятся видения, откуда исходит безумие, к миру не мысли
ясной и не фантазии головы, но к миру сновидений, ощущений, предчувствий,
какого-то таинственного осязания бесконечности, какого-то смутного чуяния беспредельности, невместимости,
чуяния,
граничащего с безумием, предощущающего хаос» (Аксаков К. С., Аксаков И. С.
Литературная критика. М., 1981, с. 210).
Свою трактовку тютчевского хаоса, соотношения света и
тьмы дал С. Франк, который рассматривал хаос как водораздел между посюсторонним
и потусторонним мирами. С точки зрения этого русского философа Серебряного
века, без прохождения через хаос, бездну и уничтожение человеку невозможно
слиться с беспредельным, с истинной потусторонней
жизнью. Если свет дает возможность почувствовать разлитое в
природе божественное начало, то погружение человека в полную тьму способно
рождать у него ощущение той глубины пропасти, которая отделяет божественную
космическую жизнь от призрачной человеческой (Франк С. Л. Космическое
чувство в поэзии Тютчева // Русская мысль. М.,
1913, кн. XI).
Поэт выдвинул глубокую идею о присутствии важной сферы бессознательного
в человеческой психике. В стихотворении «Святая ночь на небосклон взошла…»
речь ведется о ситуации, когда человек остается один на один со своей душой в
полной ночной темноте:
В душе своей как в бездне погружен;
И нет извне опоры, ни предела.
И чудится давно минувшим сном
Ему теперь все светлое, живое,
И в чуждом неразгаданном, ночном,
Он узнает наследье роковое
(т. 1, с. 114).
В. Брюсов предложил так интерпретировать эти строки: «…в
бессознательном человеке имеются элементы,.. восходящие не только к
первобытным, пещерным людям, но и к предкам человечества в эволюции живых
существ на земле… Мы не можем не чувствовать, что эти элементы нам родные, что
наша современная психика — только малый круг в безмерном кругу атавистических
переживаний» (Брюсов В. Я. Синтетика поэзии. Мысли и замечания. М., 2015, с. 11). Догадка Тютчева о бессознательной родовой
памяти людей намного опередила свое время и получила развитие лишь в ХХ веке, в
частности, в учении К. Г. Юнга о коллективном
бессознательном.
Тютчев был убежден в том, что Вселенная, небо, да и земная природа наполнены
бесчисленным множеством тайн, которые человек всегда жаждал разгадать. Но его
познавательные способности ограничены и имеют пределы. В связи с этим поэт весьма критически оценивал возможности рационального
постижения мировых тайн и сравнивал это постижение с фонтаном, бьющим вверх и
неизбежно падающим вниз:
О смертной мысли водомет,
О водомет неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя стремит, тебя мятет?
Как жадно к небу рвешься ты!..
Но длань незримо-роковая,
Твой луч упорный, преломляя,
Свергает в брызгах с высоты
(т. 1, с. 86).
Тютчев не хотел принижать значения науки и просвещения, и эта позиция выражена, например, в его стихотворении, написанном к 100-летней годовщине со дня смерти М. Ломоносова (т. 1, с. 172). Но, по мнению поэта, рассудочное познание не хочет замечать главного — всемирной жизни, разлитой вокруг, и книгу Матери-природы гораздо лучше, чем современные ученые, читали древние народы:
Нет веры к вымыслам чудесным,
Рассудок все опустошил
И, покорив законам тесным
И воздух, и моря, и сушу,
Как пленников — их обнажил;
Ту жизнь до дна он иссушил,
Что в дерево вливала душу,
Давала тело бестелесным!..
Где вы, о древние народы!
Ваш мир был храмом всех богов,
Вы книгу Матери-природы
Читали ясно без очков!..
<…………………………….>
О раб ученой суеты
И скованный своей наукой!
Напрасно, критик, гонишь ты
Их златокрылые мечты…
(т. 1, с. 41—42).
Очевидно, что Тютчев отдает предпочтение мифологическому типу познания и
иррациональному способу разгадки мировых тайн: озарению, откровению, интуиции.
Мне представляется, что знаменитое тютчевское
высказывание «Мысль изреченная есть ложь» также говорит о таком предпочтении.
Оно может истолковано так: законы логики и языка, с помощью которых мысль
формулируется, недостаточны или неадекватны для выражения всей истины.
Человек может чувствовать и знать гораздо больше, чем то, что он выражает в
словах. Это, кстати сказать, явилось одной из главных причин пренебрежительного
отношения Тютчева к своим стихам. Поэт считал, что они несовершенны и не несут
в себе в полной мере глубину его мыслей и переживаний.
Правда, следует оговориться: Тютчев в своих политических стихах, в стихах,
написанных на злобу дня и содержащих житейские советы, вполне логичен,
последователен и нередко ведет рассуждения в рамках здравого смысла. Например:
Не рассуждай, не хлопочи!..
Безумство ищет, глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему, то будет.
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу.
Чего желать? О чем тужить?
День пережит — и славу богу!
(т. 1, с. 118).
Но как только в своих стихах Тютчев выходит на метафизический и космический уровни, то мифопоэтический угол зрения сразу вступает в свои права. Иначе говоря, его космизм имеет ярко выраженный мифопоэтический характер, включающий мистические сюжеты и персонажи. Горний мир, небо оказываются заселенными олимпийскими богами, демонами, ангелами, призраками и другими таинственными небожителями. Мне непонятна позиция А. Горелова, когда он утверждает, что Тютчеву мистика была чужда (Горелов А. Е. Указ. соч., с. 130). Как такое можно утверждать при наличии, например, следующего тютчевского стихотворения:
Но мне не страшен мрак ночной,
Не жаль скудеющего дня, —
Лишь ты, волшебник, призрак мой,
Лишь ты не покидай меня!..
Крылом своим одень,
Волнения сердца утиши,
И благодатна будет тень
Для очарованной души.
Кто ты? Откуда? Как решить,
Небесный ты или земной?
Воздушный житель, может быть, —
Но с страстной женскою душой
(т. 1, с. 131).
Сверхъестественное событие описывается в стихотворении «Все бешеней буря, все злее и злей…». Жена моряка, который в это время пребывает в море, при раскате сильной грозы слышит крик своего младенца, бросается к его люльке и видит:
Под молнийным блеском, раздвинувшим мглу,
Тень мужа над люлькой сидела в углу
(т. 1, с. 84).
В грозе Тютчев видел проявление первобытного хаоса в небе и, по-видимому,
считал, что хаос способен приводить к метафизическому смешению разных
реальностей. Ему кажется, что ночью, когда вспыхивают грозовые зарницы, «демоны
глухонемые ведут беседу меж собой» и какое-то «таинственное дело» будто
решается в высоте (т. 1, с. 177). О душах умерших Жуковского, Пушкина,
Карамзина Тютчев говорит, что «так верим мы, незримыми гостями… сочувственно
они витают между нами» (т. 1, с. 157). Таким образом, мистицизм поэта вполне
очевиден.
Человек своей душой устремлен к высоте и порой завидует птицам, летающим в
небе. Он хочет вырваться из оков земного:
Как рвется из густого слоя,
Как жаждет горних наша грудь,
Как все удушливо-земное
Она хотела б оттолкнуть!
(т. 1, с. 155).
И во сне человеку порой кажется, что он оказывается наверху в небесах:
По высям творенья, как бог, я шагал,
И мир подо мною недвижный сиял.
(т. 1, с. 64).
Следует отметить, что космос Тютчева — это не физическая Вселенная, не ее научная модель. Поэт нередко звезды обожествляет и поет во славу их гимн. Например, в его стихотворении, написанном на французском языке и переведенным на русский В. Брюсовым, есть такие строки:
О непорочный блеск небесного венца!
О звезды! Слава вам! Божественной святыней
Зажглись вы над землей, — и длитесь без конца
(т. 1, с. 228).
Тютчев понимает космос с позиции древней натурфилософии как эфир, являющийся
тонкоматериальной субстанцией и противостоящий воде, земле, воздуху и огню,
образующим земной мир. Поэтому он не думает о космосе как возможной будущей
сфере обитания человека при его земной жизни, не ставит задачу практического
освоения космического пространства. Для Тютчева небо в вышине и дальности — это
место обитания олимпийских богов, ангелов и демонов, неведомых эфирных существ,
место астральных путешествий душ во снах или при посмертном существовании
человека.
Но даже попадая во сне на небо, когда «как бы эфирной
струею по жилам небо протекло», человек чувствует себя не на своем месте, а его
земная природа оказывается неподходящей космосу:
Мы в небе скоро устаем, —
И не дано ничтожной пыли
Дышать божественным огнем.
(т. 1, с. 47).
Тютчев, подчеркивая слабость человека как «ничтожной пыли» Вселенной, не исключает того, что ситуация изменится в будущем.
Наяву увидят внуки
То, что снилося отцам!
(т. 1, с. 101).
Тютчев в одном из писем к дочери Екатерине высказывает надежду на
кардинальные перемены, на то, что «живая жизнь в конце
концов восторжествует над “омертвевшими формами”» (т. 2, с. 253).
Гений человека, родственный творческим потенциям природы, используя ее
могущественные силы, сумеет когда-нибудь изменить несовершенный миропорядок и
натуру человека. В стихотворении «Колумб» Тютчева есть такие строки:
Так связан, съединен
от века
Союзом кровного родства
Разумный гений человека
С творящей силой естества…
Скажи заветное он слово —
И миром новым естество
Всегда откликнуться готово
На голос родственный его.
(т. 1, с. 101).
Однако я считаю, что Тютчев все же был далек от представлений о человеке как
избраннике и соработнике Бога, способном перевернуть
все мироустройство и победить смерть, представлений, развитых русскими космистами следующих поколений: Н. Фёдоровым, Вл.
Соловьёвым и др. У Тютчева преобладало пассивно-созерцательное отношение к
природе и космосу, на фоне которого разворачивался его стихийный бунт против
кратковременности человеческой жизни, необратимости времени и негативных сторон
социального бытия. Что же касается повседневной жизни, профессии дипломата и
политика, то здесь поэт был активно-деятельным человеком.
Тютчев отчаянно и страстно искал выхода из метафизического тупика, в который
думающего человека загоняют его неизбежный земной конец и смерть близких людей.
Соловьёв так описывает трагическую ситуацию человека: «он не в силах овладеть
самой жизнью, сделать ее разумною и бессмертною; назло разуму и на гибель
человека поднимается в нем демоническое и хаотическое безумие… Достойная и
вечная жизнь, которая требуется, но не дается разумом, должна быть добыта
духовным подвигом» (Соловьёв В. Указ. соч., с. 369).
Стихи Тютчева ярко отражают великие метания и боли его
души, связанные с неизбежностью смерти, потерей самых близких людей и некоторой
надеждой на возможное бессмертие в потустороннем мире. Поэт обращается к
панораме природы и месту человека в ней. С одной стороны, есть гармония и
красота окружающей природы, а с другой, — смертный и как будто свободный
человек со своими болями и страхами, незнанием своей загробной судьбы и
ощущающий разлад с природной гармонией. Такое положение выражают следующие
стихи:
Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе, —
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?
И от земли до крайних звезд
Все безответен и поныне
Глас вопиющего в пустыне,
Души отчаянной протест?
(т. 1, с. 174).
Почему человек, этот «мыслящий тростник» (определение Б. Паскаля), «сей злак земной», должен быстро исчезать, тогда как горы, реки и другие элементы земного ландшафта существуют многие тысячи и даже миллионы лет? Почему человек в своей жизни только стареет и не испытывает периоды омоложения и возрождения, что происходит с окружающей природой с приходом весны? Ответа нет. Вселенная молчит, и в человеческой душе нарастает протест. У нее возникает безумной желание раствориться в ночной мгле, уничтожиться, слиться со всей природой:
Чувства мглой самозабвенья
Переполни через край!..
Дай вкусить уничтоженья,
С миром дремлющим смешай!
(т. 1, с. 81).
Но, с другой стороны, кратковременность земной жизни заставляет ее ценить. Тем более она несет в себе свои прелести, радости и счастливые мгновения гармонии:
Так, в жизни есть мгновения —
Их трудно передать,
Они самозабвения
Земного благодать.
Шумят верхи древесные
Высоко надо мной,
Все пошлое и ложное
Ушло так далеко,
Все мило-невозможное
Так близко и легко,
И любо мне, и сладко мне,
И мир в моей груди,
Дремотою обвеян я —
О время, погоди!
(т. 1, с. 141—142).
Спрошу тех, кто в Тютчеве видят только пессимиста: разве мог бы написать такие
строки безнадежный пессимист?!
Для Тютчева человек — это, прежде всего, сын Земли, который тянется к ее
благостям и красотам, получая от них наслаждение:
Нет, моего к тебе пристрастья
Я скрыть не в силах, мать-Земля…
Духов бесплотных сладострастья,
Твой верный сын, не жажду я…
Что пред тобой утеха рая,
Пора любви, пора весны,
Цветущее блаженство мая,
Румяный свет, златые сны?..
(т. 1, с. 81).
Тютчев — мастер поэтических пейзажей природы, и ему, как никому другому, удается показывать в стихах гармоническое единение состояний человеческой души и окружающей природы и то, как последняя оказывает благотворное воздействие на душу:
В часы, когда бывает
Так тяжко на груди,
И сердце изнывает,
И тьма лишь впереди;
<… … … … … … … ….>
Вдруг солнца луч приветный
Войдет украдкой к нам
И брызнет огнецветной
Струею по стенам;
И с тверди благосклонной,
С лазоревых высот
Вдруг воздух благовонный
В окно на нас пахнет…
Уроков и советов
Они нам не несут,
И от судьбы наветов
Они нас не спасут.
Но силу их мы чуем,
Их слышим благодать,
И меньше мы тоскуем,
И легче нам дышать…
(т. 1, с. 147—148).
Особенно торжество и всеохватность природной жизни ощущается человеком весною. Пусть срок весны краток, но надо успеть испытать это ощущение. Поэтому звучит призыв Тютчева:
И жизни божеско-всемирной
Хоть на миг причастен будь!
(т. 1, с. 36).
По мнению Тютчева, красота окружающей природы, а также женская красота,
указывает на то, что где-то есть мир даже лучший, чем земной.
Но главным в жизни поэта была, конечно, любовь, ради одной которой уже стоило
жить. Как подчеркивал Кожинов: «Поэту
ни в коей мере не была присуща жажда славы, почестей, власти, тем более
богатства и т. п. Но то, что он называл “жаждой любви”, переполняло его
душу, пронизывая ее и восторгом, и ужасом… Можно сказать, что он испытывал
беспредельное упоение той любовью, которую он вызывал, что он утопал в этой
любви, словно теряя в ней самого себя и свою любовь». (Кожинов В. Указ. соч., с. 342—343). Да, для Тютчева любовь была превыше
всего, и он ее понимал как основу бытия человека, придающей жизни смысл,
рождающей богатство чувств и их полноту. Но у него не было представления о
любви как вселенской силе единения всего живущего, которое впоследствии
появилось в русском космизме, в частности, в
«метафизике всеединства» Вл. Соловьева.
С другой стороны, Тютчев ощущал любовь как стихию страсти, несущую в себе
моменты хаоса, безумия и убийственности. Поэт не был однолюбом и оказывался в
противоречивом состоянии «двойной» любви, разрываясь при первом браке между
женой Элеонорой и Эрнестиной, а при втором — между Эрнестиной и Еленой Денисьевой.
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
(т. 1, с. 126).
Но надо сказать, что Тютчев никогда не разочаровывался в своих любимых женщинах, всегда помнил о них и горячо любил всех своих многочисленных детей, рожденных ими. А ему пришлось пережить многие утраты родных и близких людей, начиная с первой жены Элеоноры и кончая матерью, малолетними детьми от Денисьевой Леной и Колей, братом Николаем, сыном Дмитрием и дочерью Марией. Особо потрясла Тютчева смерть Денисьевой, поскольку он считал себя виновником этой смерти и бесконечно любил эту женщину. Появление темы загробной потусторонней жизни, а также богоборческих мотивов в творчестве поэта вполне понятно и объяснимо. Накануне годовщины смерти Денисьевой Тютчев написал замечательное стихотворение, посвященное своей возлюбленной, которое заканчивается такими строками:
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души не витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
(т. 1, с. 176).
Тютчев постоянно колебался в вопросах религиозной веры, хотя считал, что
безверие отрицательно сказывается на духовной жизни человека, и эту мысль он
ярко выразил в стихотворении «Наш век» (т. 1, с. 129).
О своей душе поэт написал так:
О вещая душа моя,
О сердце полное тревоги —
О как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
(т. 1, с. 143).
Двойное бытие человека в земной жизни — это бытие наяву и бытие во сне.
Тютчев придавал великое значение сновидениям, полагая, что в них, возможно,
открываются иные миры, которые где-то на самом деле существуют, и во снах
вырисовываются перспективы посмертного существования людей. Неслучайно поэт
сближал Сон и Смерть, называя их близнецами (т. 1, с. 123).
Какие же миры являются во снах? Они описываются в стихотворениях «Сон на море»
и «Е. Н. Анненковой». В первом из них разворачивается такая панорама:
Земля зеленела, светился эфир,
Сады-лавиринфы, чертоги, столпы,
И сонмы кипели безмолвной толпы.
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц…
(т. 1, с. 64).
Во втором стихотворении иной мир представлен так:
Мы видим: с голубого
своду
Нездешним светом веет нам,
Другую видим мы природу.
И без заката, без восходу
Другое солнце светит там…
Все лучше там, светлее, шире,
Так от земного далеко…
Так разно с тем, что в нашем мире, —
И в чистом пламенном эфире
Душе так родственно-легко.
(т. 1, с. 153).
Надежду на бессмертие, возможность посмертного существования Тютчев выразил в стихотворении «А. В. Пл<етне>вой»:
Чему бы жизнь нас не учила,
Но сердце верит в чудеса:
Есть нескудеющая сила,
Есть и нетленная краса.
И увядание земное
Цветов не тронет неземных,
И от полуденного зноя
Роса не высохнет на них.
И эта вера не обманет
Того, кто ею лишь живет,
Не все, что здесь цвело, увянет,
Не все, что было здесь, пройдет!
(т. 1, с. 213).
Однако почти одновременно с созданием этих стихов оптимистического характера Тютчев пишет полное отчаяния стихотворение на смерть брата Николая, в котором нет никаких следов веры в бессмертие. Оно заканчивается такими словами:
Дни сочтены, утрат не перечесть,
Живая жизнь давно уж позади,
Передового нет, и я как есть,
На роковой стою очереди.
(т. 1, с. 215).
Стихи Тютчева отражают метания души их автора и по отношению к Богу. Относительно религиозности поэта в литературе о нем существуют разные мнения. Так, А. Е. Горелов считал, что Тютчев «всю жизнь тягался с богом» и богоборчество рассматривал в качестве важнейшей черты мировоззрения поэта (Горелов А. Е. Указ. соч., с. 84, 104, 124, 133, 163). С точки зрения же А. Г. Гачевой, «нет, Тютчев не бунтовал против Бога», и он старался смириться и молился Богу (Гачева А. Г. Указ. соч., с. 125). Но как быть с такими строками его стихотворения, в которых существование Бога даже отрицается:
Мужайся, сердце, до конца:
И нет в творении творца!
И смысла нет в мольбе!
(т. 1, с. 90).
Кроме того, Тютчев перевел стихотворение Г. Гейне, в котором звучат богохульные мотивы. А по мнению тютчеведов, поэт переводил только те произведения, которые созвучны его думам и настроениям.
А нынче мир весь как распался:
Все кверху дном, все сбились с ног, —
Господь-бог на небе скончался,
И в аде сатана издох.
(т. 1, с. 281).
Бунт против Бога, несомненно, присутствует у Тютчева, считавшего Всевышнего
ответственным за кратковременность, хрупкость и несовершенство человеческой
жизни. Но я не склонен считать богоборчество в качестве определяющей доминанты
мировоззрения поэта. Дело в том, что богоборчество и устремленность к Богу
соседствовали в сознании Тютчева, в чем проявлялась противоречивая
двойственность его натуры. Тютчев не был последовательно верующим и церковным
человеком, хотя вполне понимал большую роль религии и церкви в жизни людей и в
духовно-культурной истории общества. Это отмечали первый биограф поэта И.
Аксаков и муж сестры Е. Денисьевой А. Георгиевский, общавшийся с Тютчевым. Последний писал в своих воспоминаниях: «Фёдор
Иванович, глубоко понимая значение религии в жизни отдельных людей и народов,
человечества и высоко ценя православную церковь, сам был человек далеко не
религиозный и еще менее церковный; изречения из священных писаний или мысли
отцов церкви, способные поддержать верующего человека в трудные минуты, не были
действенны для настроения поэта» (Георгиевский А. И. Из «Воспоминаний» //
Тютчев Ф. И. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников. М., 1988, с. 366).
Я совершенно не согласен с А. Е. Гореловым в том, что, по его мнению, в
богоборческих стихах Тютчева будто звучит призыв к человеку самому быть богом
(Горелов А. Е. Указ. соч., с.
123). Нет, соблазн человекобожия поэт считал ложным.
Такая позиция проявилась в его «антипапском»
стихотворении «Ватиканская годовщина», посвященном
догмату о непогрешимости папы римского, который был принят Ватиканским
собором в 1870 году. Тогда римским папой был Пий IX. В указанном стихотворении
есть такие строки, посвященные ему: «Так богохульно-добродушно/
Он божеством себя провозгласил…» (т. 1, с. 217). Постановка человека на место
Бога для Тютчева есть богохульство.
Кроме того, поэт считал, что превращение человеческого «я» в абсолют, а значит,
и культ индивидуализма, характерный для культуры Запада, явились причиной
революций, имевших место в западноевропейских странах. А к революциям он
относился отрицательно, видя в них проявления мирового хаоса, нарушающего
преемственный ход истории, и связывал их с ростом безверия и нигилизма в сознании
людей. Тютчев рассматривал Россию как великий оплот, противостоящий революциям,
и как православную державу, сумевшую сохранить дух первозданного христианства.
Эволюция взглядов поэта шла в направлении все большего признания того, что
христианство — это религия, способная спасти человечество и вывести на путь
истинного развития. Исходя из этого, он создал свою утопию о будущей России как
мировой православной державе, о чем речь пойдет дальше.
Выстраивая свою мифопоэтическую картину мира, Тютчев использовал как античные,
так и христианские представления и мотивы. Первым, кто подробно и глубоко
рассмотрел своеобразное сочетание элементов древнегреческой мифологии,
натурфилософии и христианства в творчестве Тютчева, был крупный казанский
физик, один из первооткрывателей электронного парамагнитного резонанса,
член-корреспондент АН СССР Б. М. Козырев (1905—1979). В своих «Письмах о
Тютчеве» он достаточно резко разделил все творчество поэта на два периода,
первый из которых начинается с середины 20-х годов XIX века и завершается в
конце 40-х годов, а второй занимает срок времени примерно от 1850 года и до
смерти поэта в 1873 году. Чем же характеризуются эти периоды? Если в ранний период творчества Тютчева в нем преобладают античные
образы-символы (рок, хаос, беспредельное, одушевленная природа как космос,
олимпийские боги и мифические герои и др.), то в поздний период на передний
план выступают обращения поэта к Христу, к откровениям христианской веры и
использование им ее понятий (Бог как царь Небесный и Спаситель, ангелы и
демоны, Провидение, грех и его искупление, вера и чистота души, святая
Русь и др.).
Козырев охарактеризовал раннего Тютчева в религиозном отношении как политеиста
и антихристианина, в философском — как «милетского
материалиста», а в собственно поэтическом плане как творца замечательных мифов
о природе. На всем творчестве поэта вплоть до 1850 года, по
мнению Козырева, лежит печать языческого натурализма и пантеизма, и поэтому
Тютчев еще назван им «верующим язычником» (Козырёв Б. М. Письма о Тютчеве//Фёдор
Иванович Тютчев. Литературное наследство. Т. 97. Кн. 1. М., 1988, с. 90, 119).
Почему «милетский материалист»? Да потому, что с точки зрения Козырева, на
взгляды Тютчева заметное влияние оказали учения представителей милетской школы
древнегреческой философии, прежде всего, Фалеса и Анаксимандра. Первый, как
известно, за основу всего сущего принимал воду, а второй — апейрон,
нечто беспредельное. Действительно, для Тютчева характерны культ воды, аквафилия. У него много стихов, где присутствуют влага,
текущие воды, река, море, волны и т. п. И в представлениях поэта, как мы
уже видели, большую роль играют понятия бездны, беспредельности и хаоса. В
соответствии с древними представлениями о небесных божествах Козырев трактует и
четверостишие Тютчева «Последний катаклизм»:
Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И божий лик изобразится в них!
(т. 1, с. 59)
По мнению Козырева, «божий лик» — это Солнце, отображаемое в водах потопа (Козырев Б. М. Указ соч., с. 90). Казанский ученый показал большую роль античной мифологии в первом периоде творчества Тютчева, который хотел представить взаимоотношения «всеблагих» олимпийских богов и людей. Характерным в этом отношении является его знаменитое стихотворение «Цицерон»:
Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был —
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!
(т. 1, с. 62).
По сути, стихи Тютчева в первый период его творчества — это проявление античного космизма в русской поэзии XIX века, который в дальнейшем становится уже не столько античным, сколько христианским. Это прослеживает Козырев в своих «Письмах». С его точки зрения, ключевым в таком переходе является стихотворение «Два голоса». В этом удивительном стихотворении Тютчева звучит призыв поэта, обращенный к людям, — воспринимать земную жизнь как борьбу, в которой, даже погибая, можно побеждать, и этой победе станут неожиданным образом завидовать и олимпийские боги, пребывающие в небесах:
Мужайтесь, боритесь, о храбрые
други,
Как бой ни жесток, ни упорна борьба!
Над вами безмолвные звездные круги,
Под вами немые, глухие гроба.
Пускай олимпийцы завистливым оком
Глядят на борьбу непреклонных сердец.
Кто, ратуя пал, побежденный лишь Роком,
Тот вырвал из рук их победный венец
(т. 1, с. 121).
Олимпийские боги и другие языческие персонажи уходят из стихов Тютчева, поскольку душа поэта обращается к христианским образам. У Тютчева нарастает стремление обосновать свое мифопоэтическое мировоззрение на основе христианства и, по мнению Козырева, христианизированного платонизма. (Козырев Б. М. Указ. соч., с. 119). Сознательное обращение поэта к христианству прямо выражают такие строки его стихотворения:
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые —
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.
(т. 1, с. 144).
В своих стихах Тютчев все больше обращает внимание уже не на природу, а на человеческую душу с ее верой и безверием, грехами и искушениями, радостями и страданиями. Поэт в возрастающей мере осознает необходимость христианской веры как опоры души и условия ее спасения.
Растленье душ и пустота,
Что гложет ум и в сердце ноет, —
Кто их излечит, кто прикроет?..
Ты, риза чистая Христа…
(т. 1, с. 146).
Но последовательно верующим христианином Тютчев так и не стал, и метания его
души продолжались до конца его жизни.
Как считал Козырев, главной причиной заметного поворота Тютчева к христианству
явилась его роковая любовь к Денисьевой и горестное осознание своей греховности
и вины перед двумя любимыми женщинами: женой Эрнестиной
Фёдоровной и Еленой Александровной (Козырев Б. М. Указ.
соч., с. 95). Иначе говоря, эта причина носит
экзистенциальный характер. По моему же мнению, не менее важной причиной такого
поворота выступает развитие историософских
представлений Тютчева о России как православно-монархической державе, которой
божественным Провидением предназначено великое имперское будущее. Поэт все
яснее осознавал огромную историческую роль христианства в формировании русской
нации, ее государственности и культуры, в жизни многих поколений русских людей.
Здесь надо сказать, что стихи православно-монархического содержания появились у
него еще до любовного романа с Денисьевой. Вот какие призывы звучат в
стихотворении «Рассвет», написанном в ноябре 1849 года:
Вставай же, Русь! Уж близок час!
Вставай Христовой службы ради!
Уж не пора ль, перекрестясь,
Ударить в колокол в Царьграде?
<………………………………… >
В доспехи веры грудь одень,
И с богом, исполин державный!..
О Русь, велик грядущий день,
Вселенский день и православный!
(т. 1, с. 109)
Прежде чем затрагивать тютчевскую утопию о России
как будущей всеславянской империи, хочу сделать одно небольшое отступление.
Я был знаком с Борисом Михайловичем Козыревым и немного общался с ним в конце
60-х и начале 70-х годов прошлого века. Дело в том, что он был моим соседом не
только по дому, но даже по подъезду. Я вспоминаю Козырева как очень умного и
вежливого человека, в котором чувствовалась высокая порода, и в его облике было
что-то от дореволюционного русского интеллигента. Теперь я думаю, что его
любовь к поэзии была совсем неслучайной, и она вырастала из глубин его духовной
натуры, неудовлетворенной занятиями одной только наукой. Но, к сожалению, я
тогда не знал об увлечении Б. М. поэзией Тютчева. Его «Письма о Тютчеве»,
написанные в 60-х годах, были опубликованы только в конце
80-х годов уже после смерти Б. М. Я узнал о козыревских
«Письмах» сравнительно недавно, когда вплотную занялся изучением творчества
Тютчева. Был бы жив сейчас Б. М., я бы задал ему немало вопросов по
поводу его понимания поэзии и тютчевской в частности.
Увы, это невозможно. О чем же я разговаривал с Б. М.? О парамагнитном
резонансе, поскольку я тогда был студентом физического факультета Казанского
университета, а затем, после его окончания, стал работать в лаборатории
электромагнитной спектроскопии Института органической и физической химии. Б.
М. прояснял для меня некоторые тонкие особенности парамагнитного резонанса. И
вот теперь при чтении «Писем о Тютчеве» у меня как бы произошла заочная встреча
со своим выдающимся соседом после многих лет его ухода из земной жизни.
Возвращаясь к творчеству Тютчева, скажу, что не буду подробно рассматривать историософские и политические взгляды поэта, его
публицистику, поскольку это выходит за рамки темы данной статьи. Хотя сам
Тютчев не поэтическое творчество, а именно свою дипломатическую и политическую
деятельность считал главной в своей жизни, стремясь даже как-то повлиять на внешнюю
политику царской России. Это не получалось при министре иностранных дел К. Нессельроде, которого Тютчев ненавидел и называл трусливым
карликом. И что-то у него стало получаться при другом министре иностранных дел
А. Горчакове, с которым у Тютчева установились хорошие отношения. Фёдор
Иванович очень переживал из-за поражения России в Крымской войне 1853 — 1856
годов и тогда с горечью замечал, что Запад, если находится какой-то повод,
умеет быстро объединяться против России и проявлять по отношению к ней
враждебность и агрессивность (это замечание Тютчева звучит очень современно!).
(Подробнее об этом см.: Кожинов В. В. Указ. соч. с. 306—321; 360—378).
Живо интересуясь текущей международной политикой и стремясь служить интересам
России именно в этой сфере, Тютчев обращал свои думы на будущее родной страны.
Его захватила идея создания Вселенской христианской империи, душой и центром
которой должна стать Россия как восприемница исчезнувшей Византии, а дело
создания такой империи обязан возглавить русский царь. Осуществление этой
исторической миссии будто бы предопределено божественным Провидением. Не без
сомнений и нередко критически оценивая российскую действительность, Тютчев
достаточно крепко придерживался представлений о богоизбранности
России и ее великой роли в мировой истории. Уже в
ранних стихах Тютчева обозначилась тема русского народа как сознательного
защитника и собирателя славян, нередко в истории попадавших под иго разных
империй.
Славян родные поколенья
Под знамя русское собрать
И весть на подвиг просвещенья
Единомысленных, как рать.
Сие-то высшее сознанье
Вело наш доблестный народ —
Путей небесных оправданье
Он смело на себя берет.
(т. 1, с. 70)
Я думаю, что это стихотворение Тютчева, написанное еще в 1831 году, можно
отнести к одному из первых поэтических проявлений русского космизма,
взятого в его историософском плане. Идея божественной
и космической избранности России и русского народа в истории человечества
впоследствии стала одной из главных в русском христианском космизме
(Н. Фёдоров, Вл. Соловьев и др.).
Тютчев верил в возможность восстановления Византии после 4-х веков с момента ее
падения. В это также верили Ф. Достоевский, К. Леонтьев и некоторые другие
деятели из славянофильских кругов. В стихотворении «Пророчество» Тютчева звучит
глас, вещающий следующее:
«Четвертый век уж на исходе, —
Свершится он — и грянет час!
И своды древние Софии,
В возобновленной Византии,
Вновь осенят Христов алтарь»,
Пади пред ним, о царь России,
—
И встань как всеславянский царь!
(т. 1, с. 115).
Тютчев проявил себя как сторонник великодержавности и монархизма. Однако
следует отметить такую особенность. Поэт размышляет о
Византии и будущей всеславянской империи во главе с русским царем не столько в
реально историческом, сколько в идеально-религиозном плане. Православная
вера в будущем каким-то чудесным образом будто бы преобразит людей и
социально-политические порядки. И будущего русского императора Тютчев представляет чуть ли не в лике святого (т. 1, с. 186). В
отличие от О. Бисмарка, видевшего создание империи только на путях насилия и
кровопролития, поэт говорит, что славянский мир «мы попробуем спаять любовью»
(т. 1, с. 212).
Явно утопический характер проекта возрождения Византии и создания всеславянской
империи очевиден. Приходится констатировать: мифопоэтическое мировоззрение
Тютчева, нередко устремлявшее поэта к невозможному, но желаемому, существенно
сказалось и на его историософских взглядах. А
утопические проекты заметно проявились в дальнейшем в учениях русского космизма (например, проект всемирной христианской теократии Вл. Соловьева). Тютчев и другие сторонники создания единой
православной державы совсем не учитывали того, что имперские амбиции России
могут вызвать протест и противодействие со стороны иных славянских стран и
народов и породить руссофобские настроения.
Тютчев не создал какой-то целостной и последовательной концепции космизма, если считать, что таковую можно построить в
поэтической форме. Порой он приходил к противоположным точкам зрения на
природу. Рассмотрим два знаменитых четверостишия Тютчева.
Первое:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
(т. 1, с. 87).
Второе:
Природа — сфинкс. И тем она верней
Своим искусом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней…
(т. 1, с. 203).
Первое четверостишие выражает мифопоэтический и
пантеистический взгляды на природу как живое и одушевленное целое, второе —
говорит совсем о другом. В природе нет загадки, хотя она своей красотой и
грандиозностью, своим многообразием заставляет человека думать о ее
божественности и таинственности, о наличии у нее живой души. Но совсем не
исключено, что она существует и движется как бездушный механизм.
Тютчев не был последовательным мыслителем и, как считают многие тютчеведы, не любил системной умственно-аналитической
работы. Но он был великим поэтом, высказавшим в афористической форме немало
гениальных догадок и откровений. Его неуемная и беспокойная натура постоянно
искала ответы на «проклятые» и вековечные вопросы бытия и порой приходила к
разным вариантам этих ответов.
Если рассматривать поэзию Тютчева в контексте истории русского космизма, то можно сказать, что она выражает этот космизм в его становлении, на ранней стадии его развития. Являясь в своей суть мифопоэтическим и религиозно-философским, космизм Тютчева включает в себя разнородные идейные
элементы, прежде всего, сочетание античных и христианских образов-символов и
положений. Это своеобразный поэтический сплав мифологических,
натурфилософских и религиозно-философских представлений о человеке, Боге и
мире, хаосе и космосе, жизни и смерти, России и истории. Поэзия Тютчева
обладает необыкновенной мощью, и, как считал Б. М. Козырев, на русском языке
нет поэзии, обладающей большей силой внушения, чем лирика Тютчева (Козырев Б. М.
Указ. соч., с. 85). Я
присоединяюсь к этому мнению.
Есть основания полагать, что творчество Тютчева послужило укреплению и
распространению идей космизма не только в литературе,
но и во всей русской культуре.
В русской поэзии эстафета космизма, звеном в которой
были стихи Тютчева, сначала была подхвачена А. Фетом, Вл. Соловьёвым, а затем в
конце XIX — начале XX веков символистами: В. Брюсовым, Вяч.
Ивановым, А. Блоком и некоторыми другими представителями этого литературного
направления. Я не сомневаюсь в том, что творчество Тютчева и по сей день не
может не вызывать интереса и не привлекать внимания со стороны подлинных
любителей русской поэзии и философии.