Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2016
Трудно представить, чтобы участники литературных сходбищ, скажем, XIX века,
тратили время на то, что позднее обретет название «творческая учеба». Вряд ли
Василий Львович Пушкин подвергал аналитическому разбору те эпитеты, которые
употреблял его подающий надежды племянник, а, скажем, Достоевский подробно
указывал Григоровичу на недостатки его первых прозаических опытов. Правда,
замечание будущего автора «Бедных людей», что пятак в рассказе того же
Григоровича должен не просто падать к ногам шарманщика, а делать это «звеня и
подпрыгивая», оказалось для автора рассказа настоящим художественным открытием.
Можно, пожалуй, сказать, что преподанное Достоевским «правило падающего пятака»
есть первый приватный литературный урок. Со временем дело это станет публичным.
…Литературную студию Московского университета я имел честь основать (употреблю
именно это высокоторжественное слово) осенью 1968 года. Помню первое занятие:
словно сельди в бочке, мы набились в одном из крохотных помещений бывшей
университетской церкви на Моховой. Именно там в 1852
году отпевали Гоголя. Признаться, никто из нас не вспомнил тогда об этом
мистическом обстоятельстве.
Кажется, Женя Витковский придумал название студии:
«Луч». На наших студийных афишах красовалось довольно двусмысленное:
«Хочешь быть в стихе везуч, заходи скорее в «Луч»».
Самое любопытное, что это действовало. Мы скитались по разным разбросанным в
пространстве вместилищам Московского университета: оказывались то в клубе на
Моховой, то в Институте восточных языков (ныне ИСАА), то в первом корпусе
гуманитарных факультетов на Ленгорах, снова на
Моховой — на журфаке, в ДК (где студенческий театр
великодушно уступал нам на время свой репетиционный зал). Дух дышит, где хочет.
Покидали студию одни поколения, приходили новые; время тоже менялось.
На «летучках» мог выступить любой. К персональному — с оппонентами — обсуждению
прорывались достойнейшие. При этом не было никаких
гарантий, что от обсуждаемого не оставят камня на камне. Будучи вселенской
игрой — всеми смыслами жизни и культуры — поэзия не терпит комментаторского
занудства. Точная шутка быстрее решает вопрос, нежели получасовая диссертация
на тот же предмет. У нас на занятиях не молкнул смех.
Поэзия такое устройство, что замечания, относящиеся к тексту, всегда бьют по
личности сочинителя, по самым сокровенным струнам его души. Тут следует
соблюсти меру. Самую горькую истину можно высказать неоскорбительно
(с улыбкой ее уместно говорить не только царям). Каждый имеет право сохранить
лицо — если не литературное, то хотя бы человеческое. Этот принцип на занятиях
«Луча» соблюдается неукоснительно.
Я был не намного старше своих первых студийцев. Мы все
тогда были молоды.
Студия была лишь местом встречи, точкой отсчета (и, возможно, для некоторых —
точкой опоры): жизнь начиналась за ее стенами. Они быстро находили друг друга —
и скоро в студии образовалось ядро, своего рода духовный костяк: Цветков, Сопровский, Гандлевский, Кенжеев… Дело даже не в том, что они писали лучше других
(стихи получались неровные, разные). Но всех их объединяло некое общее веянье,
незримый знак не могущего быть отмененным призвания.
Добавлю имена тех, кто вместе с вышеназванными в
разные годы «вышел из наших рядов»: Евгений Бунимович,
Наталья Ванханен, Елена Исаева, Инна Кабыш, Виктория Иноземцева,
Любовь Берзина, Дмитрий Мурзин, Вадим Степанцов,
Сергей Шестаков, Вера Павлова, Владимир Вишневский, Дмитрий Быков, Герман
Власов, Мария Ватутина, Анна Аркатова… Нет возможности упомянуть всех. Не говорю уже о нынешних
студийцах — результаты их вдохновений читатель оценит сам.
Как это не удивительно, «Луч» существует уже сорок восемь лет. Ныне мы
занимаемся совместно с творческим семинаром, которым я руковожу в Литературном
институте им. А. М. Горького (Тверской бульвар, 25).
Что же такое литературная студия? Во всяком случае — это не литературная учеба.
Вернее, не только литературная учеба: можно, в принципе, овладеть всеми
приемами, всем техническим арсеналом стиха, но «ткань» так и не возникнет. Я
думаю, в студии — в высшем, разумеется, смысле — мы занимаемся делом, о котором
толкуют философы и духовные учителя всех времен. А именно —
самосовершенствованием. Ибо, только совершенствуя себя, получаешь возможность
«усовершенствовать» строку. Поэзия — самое сильное (может быть, последнее!)
доказательство того, что человек — существо духовное. Но тогда добровольное
схождение людей, пишущих стихи, есть мировой акт, свидетельствующий о
бескорыстии жизни.
Ибо наша главная цель — заниматься (и по мере сил — наслаждаться) бесполезным. Вернее, как бы бесполезным. В конечном счете, именно
оно, бесполезное, накапливается в культуре, которая сама есть некоторая
избыточность по отношению к практической стороне нашего земного существования,
нашего пребывания в мире.
Но тогда студия — это мировой жанр. В русском варианте это, условно говоря,
трактир «Столичный город» в городе Скотопригоньевске,
где сходятся братья Иван и Алёша Карамазовы, и где один брат читает другому
сочиненную им поэму.
«…Пока в подлунном мире жить будет хоть один пиит», — сказано о
перспективах словесности. К этому надо бы добавить: студия непременно
возникнет, если их (пиитов) оказывается как минимум двое.
Игорь ВОЛГИН,
писатель, историк, академик РАЕН, президент Фонда Достоевского,
профессор МГУ им. М. В. Ломоносова, Литературного института им. А. М.
Горького, ведущий программы «Игра в бисер» на телеканале «Культура»