Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2016
Сергей Арутюнов, «Апостасис»
Кострома, «Издательский дом Максима Бурдина»,
2016
В пифагорейской нумерологии девять — предел всех чисел, внутри которого
существуют и обращаются все прочие. Таинство и посвящение, символ полной
завершенности Вселенной.
Девятая книга стихов Сергея Арутюнова «Апостасис»
воплощает мистический смысл этого числа. Строгость стихотворной формы и богатство
содержания делают книгу предельно концентрированной.
Название сборника стоит воспринимать не буквально — «отступничество от
христианской веры», но, прислушавшись, уловить в нем отзвук крылатого
латинского изречения «a posteriori»
— знание, основанное на опыте. Как говорится, на горьком опыте:
Искал и я свое руно,
В галерах был и на лопатах,
И понял — миру все равно,
Что в нем, расцвет или упадок…
Мучительные раздумья поэта над современностью приводят к неутешительным выводам. В этом стихотворении слышится своеобразная перекличка со старым, не менее печальным размышлением из сборника «Хор Вирап» (2010): «Не станет нас — беда невелика…» Но если в прошлом пространство тягостных мыслей поэта ограничено картонными стенами квартиры в многоэтажке, то по прошествии времени его тоска распространяется чуть ли не на весь мир. Давно я не встречала такого глубокого и — что самое печальное — обоснованного! — разочарования в жизни. Поскитавшись по городам и весям, поэт приходит в исходную точку. Время прошло. Лучше не стало. Более того:
там, где семейный тощ кошель
и безработных половина,
стоит на свалке пианино,
немотствуя средь алкашей…
И это — в первом же стихотворении. Тихо, сдержанно, отчаянно. Грустный образ — брошенное пианино — крушение… нет, не иллюзий, — надежды на «светлое будущее». В советское время было престижно учиться в музыкальной школе. Люди, считавшие себя культурными, приобретали на последние деньги инструменты фабрики «Лира». В лихие девяностые они простаивали — за ненадобностью, а нынче и вовсе оказываются на помойке. Среди водителей существует даже такая должность — «пиановоз». Приезжают грузчики и увозят инструмент в специальное место — на утилизацию. Не из-за того, что срок ему вышел, а потому что играть некому. До музыки ли тут, когда в стране полный… дефолт. Потрепанный жизнью, лирический герой Арутюнова со вздохом констатирует:
и ты, укрытый за стеной,
уже исхода не возглавишь,
едва коснувшись желтых клавиш
и слыша стук их костяной.
Возразить нечего. Вокруг скукоживается обыденность, такая кручинная, что хоть глаза закрывай:
…День пробежит — и считай, что отмазали,
Словно пацан шиканул.
Полночь мазутная сыплет алмазами
Прямо на крыши конур.
Можно было бы упрекнуть автора: спасибо, капитан очевидность, знаем мы все
это, нечего пессимизм разводить… но что-то неуловимое
будто подсвечивает стихи изнутри, то особенное поэтическое вещество, которое не
позволяет читателю предаваться унынию.
Стихотоворения напоминают фигуры высшего пилотажа:
кажется, текст вот-вот взорвется от удара о землю, но за секунду до
столкновения поэт мастерски выводит самолет в вертикальную плоскость:
Уходя, попрощайся —
Вот и все, что мы в книгах прочли.
Но, как в детстве, о счастье,
Гомонят золотые ручьи.
И намного предметней
Талых вод, обреченных веслу,
Мой сынишка трехлетний
Изумленно глядит на весну.
Весна, природа, дети — будущее… та «лазейка», которая оставляет надежду —
будет и на нашей улице праздник. Сергей Арутюнов играет повседневностью, как бы
поворачивая ее к читателю то «орлом», то «решкой».
Искренне ненавидит и от души восхищается. Разве не каждый год журчат ручьи?
Между тем, у большинства весна ассоциируется с открытием дачного сезона. А
улыбка ребенка? Божий дар, который «намного предметней», чем все взрослые заморочки, вместе взятые… но у
кого сегодня хватает желания замечать такие «мелочи»? Все это очень
обыкновенно. И от того — пронзительно.
Отдельно хочется отметить оформление сборника. Языческое изображение на обложке
— сгусток тревожности и напряжения. Минотавр в огненном круге — работа Алексея Молоткова — заставляет поежиться.
Как на обложке борются красный и черный цвета, так в повествование о российской
действительности врезается поэтический цикл «Минойя».
Кажется, на берегу моря поэт может отпустить себя — ждешь сладкоречивых описаний
местных достопримечательностей. Не тут-то было. Сергей Арутюнов тяготится
тамошними красотами: «Я тороплюсь на Родину скорей,/ Где и томленье паче
ожиданья». Оплачиваемый отпуск не в радость. Невольно цитируешь, вспоминая
античную философию: «Какая разница, где ты находишься, если всюду носишь самого
себя?». Поэтому голос греческого певца так похож на восклицания продавца шаурмы:
Довольно! Я будущим сыт.
Что мир мне? Налаженный сбыт
Знакомых иссохшим губам
Прелестных ракий и гаван.
Дизайн обложки сходен с оформлением постеров к кинотрилогии «Голодные игры» — о жестоких соревнованиях на выживание (судьям не важно, кто выиграет, главное — зрелище!) и видеоигре «Mortal Kombat», известной кровавыми добиваниями. Жутковатая картинка, но и стихи лишены сентиментальности:
Теперь не до танцев, милая, не до песен.
Пока не в дыму мы, но роза ветров не с нами.
Война за стеной уже шепчет мне — будь любезен,
Забудь о себе, как турок в своем исламе.
Война… наряду с делами житейскими поэт обращается к т. н. животрепещущей
теме. «Злободневно» — скажет обыватель. Ошибаетесь, «на злобу дня» — это когда
текущие события муссирует стихотворец, не нюхавший пороху. Если же о боевых
действиях пишет человек, прошедший «горячие точки», это — крик души. Украинскую
драму жестко и беспристрастно описывает Сергей Арутюнов. Поэт. Военный.
Гражданин.
Но и в столице ему не найти покоя:
Не могу осознать, а раз так, то, наверно, не
надо мне
Как сливают страну и как мертвый над нею стою,
И на подиум входят литые самцы доминантные,
А другие в гробах возвращаются в землю свою.
Вчитайтесь: перед нами посттравматическое переживание человека,
встретившегося на войне с легализованными убийствами. Что ждет этого мужчину в
мирной жизни? Как принимать лживость и притворство отношений обычного общества
после того, как перед лицом смерти он познал прямоту и непринужденность отношений как с товарищами, так и с противником (возможность
не скрывать своей неприязни к человеку)?
В современном обществе все перевернуто с ног на голову. Под пулями, при всей
жестокости происходящего, все предельно ясно: этот — друг, этот — враг, а на
гражданке — дежурные улыбки, лицемерие, заискивание людей толпы перед власть предержащими…
Страшный вывод напрашивается сам собой:
За три выстрела взводных, овальный портретик на
мраморе,
За гвардейскую ленту венка, что от хмари промок,
Оловянную кружку со ста милосердными граммами,
Поменялся бы с вами и я, если только бы мог.
Если бы… однако, оставим сослагательное наклонение. А в мирной жизни так мало настоящего, кроме неподкупного неба:
…и заспешили дни торопко
под хрусткий скрежет каблука,
и домом стала мне дорога
за перистые облака
Перистые облака — тонкие, режущие, в виде чуть сероватых, вытянутых гряд и клочьев. В рассветный час они тянутся по небу, но их легкость обманчива: царапает взгляд вместо того, чтобы дать отдых глазам. Кстати, в эфир одной из федеральных радиостанций регулярно выходит программа «Облака» — о заключенных, для заключенных и всех, кому небезразлична их судьба. Название неслучайно, как и спонтанно вспыхнувшая ассоциация с этой передачей. Мировосприятие тех, кто столкнулся с безжалостным механизмом российского суда и тюрьмы, безрадостно. Тоска — типичное состояние несчастных, вынужденных звереть в замкнутом пространстве и следовать железному правилу: «не верь, не бойся, не проси». Но и на воле, как выясняется, не легче. Та же обреченность, толпа, в которой «народу много, а поговорить не с кем». Лирический герой Сергея Арутюнова ощущает себя пленником и призывает читателя с нарастающим ожесточением:
Готовься же. Клыки оскаливай,
Язык вывешивай багровый,
Пока над пустошью асфальтовой
Стожары грохают авророй…
Сурово? Еще бы! Потому что настоящая поэзия — это не «ой, цветочки!», это скупой, удручающий пейзаж:
Что же останется, малость
какая —
Просека, россыпь опят?
Безблагодатность свою
постигая,
Галочьи стаи вопят:
Жив ли, истаял, юдоль неизменна,
Как до тебя — целина.
Наперекор беснованью безмена
Вечно трава зелена.
Поэт опирается на вечные ценности и выигрывает, поскольку исповедует принцип: если тебя проклинают враги, значит, ты все делаешь правильно. «Самцы доминантные» коварно шепчут: «Прогнись!», на что Арутюнов отвечает:
Но даже если времени петля
Потуже сдавит веку шею бычью,
Я, так же на условности плюя,
Ни жизни, ни судьбы не закавычу.
Не дождетесь.