Ольга Коробкова, «Сиринга»; Ирина Валерина, «Ламповой сажей на пересохшем папирусе»; Елена Горшкова, «Сторожевая рыба»; Марина Шевченко, «Inspirado por el mar»
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2016
Ольга Коробкова,
«Сиринга»
Ярославль: «Аверс Плюс», 2014
Что ни стихотворение, то — об одиночестве, о разлуке, о мечтах быть рядом с любимым человеком. В общем, вся книга — о любви, не знающей радости, — и вместе с тем — удивительно светлая. Автор не перекладывает на наши плечи тоску и страдания, в ее строках — переливающаяся через края любовь, которая возвышает, обогащает, очищает, переполняет душу. Любовь в этом сборнике — поет, живописует жизнь; с такой любовью не страшны и сердечные муки. Стихи написаны интересно, даже увлекательно, скажу больше: поднимают настроение. В каждой строке — теплота, доброта, неравнодушие, и в каждом стихотворении — душевная распахнутость; и — никакого тут тебе самозаточения в четырех стенах: повсюду открытое пространство! Автор, избегая лобовых высказываний, всегда находит интересные повороты мысли. Вот, например, как сказано об одиночестве:
Мой друг, которого у меня нет,
Попросит: «Отдай мне свою печаль», —
И включит торшер, и заварит чай,
И не поморщится от моих сигарет. <…>
Он на ночь оставит меня в дому,
А завтра отпустит на красный свет.
Мой друг — моя крепость. И потому
Он — мой друг, которого у меня нет…
«Нам с тобою печали даются на вырост. / Все проходит — и все не пройдет», — так необычно заканчивается стихотворение о расставании, словно бы перечеркивая бунинское «но для женщины прошлого нет». «Как хорошо быть гостьей на вокзале: / не провожать, не ехать, не встречать; / не торопиться, не сбивать дыханье…», — всерьез фантазирует автор, и с юмором — мечтает быть неразлучной с любимым, полностью отдав себя в его власть: «Ты будешь князь Мышкин, а я — твоя эпилепсия», или — поистине признание души чистой, как у ребенка:
Во сне я была щенком,
Веселым и дружелюбным,
Похвалишь — хвостом виляет,
Погладишь — лезет лизаться. <…>
…Позволь мне не просыпаться…
Мы будем счастливы вместе —
И ты, мой верный хозяин,
И я, твой верный щенок.
Пожалуй, стихи Коробковой можно рассматривать в
ключе христианского миропонимания. Она сознает, что живет под «присмотром
небесных глаз» и что Бог нам всегда подстилает соломку (образно переданная
мысль о том, что испытания нам даются по силам): «Но что там была солома — /
мы, конечно, понимаем / лишь потом. Когда встаем».
Неужели чтобы писать такие стихи, нужно жить не в мегаполисе, а в русской
провинции — где-нибудь в старинном городке или в сельской местности?
Утро, простор, чистота,
петушиные крики — живая вода,
все тропинки поют — зазывают с собой,
побеги по любой. <…>
Ночь, коростель сторожит тишину,
отбивает минуты бесхитростным криком.
Так тихо, что слышно дыханье тумана в лугах.
А в деревне — выйдешь за край, не узнаешь знакомых рябин.
Это ночь — это значит, что здесь тебя нет.
Ирина Валерина, «Ламповой сажей на
пересохшем папирусе»
Таганрог: «Нюанс», 2014
«Ходов твоих причудливая сеть» — так начинается маленький цикл «Письма древоточца», и сразу мне подумалось, что эта строка — и о самой книге. Стихотворения разбегаются куда-то, как тропинки, «растекаются, как реки», разрастаются в пространства времен; и различить, где реальность, а где миф, помогают только встречающиеся по страницам имена: Медея, Геката, Пенелопа, Харон… «Просто живу — на таблетках неба» — объясняет нам автор в первом стихотворении, по тону — усталом, безрадостном, но намечающем общую сюжетную линию сборника: «Вот и смотрю, как плывут столетья», «время летит стремглав»… Да, в дальнейших стихах мы со временем сталкиваемся постоянно: «Неспешно вращает время тяжкие жернова…<…> все перемелется скоро…»; «в неназванной части города, которому за шестьсот, / теряется даже время на узких потертых улочках»; дело доходит даже до рассказа о том, как «ужинал Хронос»:
Он макал серый хлеб, ноздреватый и пышный,
в подогретое масло, и падали капли,
как секунды весомы, в елейное море,
но едва колебалась густая поверхность,
сохранившая солнце и после отжима. <…>
В каком времени пребывает живущая в Беларуси (а именно в Бобруйске) Ирина Валерина? Пожалуй, во времени космическом, где любой миг равен вечности, или — где не существует разделения на прошлое, настоящее и будущее; вот как древность она не без юмора сталкивает с современными реалиями (древность и современность — здесь понятия условные, сугубо словесные):
Ламповой сажей на пересохшем папирусе
я пишу неумело — тому, кто прочесть сумеет —
буквы-клинышки, птичьи лапки не ручкой-стилусом
(мной еще не придуманы сенсорные дисплеи),
а обрезанным косо сухим тростниковым стеблем <…>
Немного о характере письма Валериной. Традиционный размер, иногда расшатанный — как в рифмованных, так и в белых стихах; широкое (случается, что и прерывистое) дыхание (короткое — не соответствовало бы ее «вневременному» мировидению!), склонность к мистике — что иногда оборачивается смысловой невнятностью и даже бессмысленностью (например: «И как из темноты не изъять свет, / и как из тишины не извлечь звук», — и свет в темноту, и звук в тишину можно лишь привнести). Автор интересный, но, пожалуй, еще не достаточно проявивший себя. Все впереди.
Елена Горшкова, «Сторожевая рыба»
М.: «Книжное обозрение (АРГО-РИСК)», 2015
Верлибры Елены Горшковой — заговаривающийся монолог, удовольствие автора от произнесения слов и большая доля поэтического безумия — но безумия контролируемого. В книге выстраивается перед нами игровой мир с диковинными садово-парково-лесными пространствами, где происходят фантастические явления и выражаются самые немыслимые желания. Что ни стихотворение — то вереница веселых выдумок; и, пожалуй, не стоит вдумываться, от чьего лица ведется речь, — достаточно в нее вслушиваться и удивляться, например, тому, что рассказчик хочет обратиться в желудь, в кусок коры или в обрывок дерева, — да и саму речь «перевести на можжевельник, вереск / на лес, молчащий вверх, на время года…» «Девушка по имени Ле», возникающая в стихах — вероятно, какой-то мультяшный образ самой Елены Горшковой, «сочиняющей» себя, свои таинственные приключения, в которых и она, и природа — едва ли отличимы друг от друга, и в которых даже «девушка Ле становится мальчиком Ле».
где ходила маленькая Ле
десять кусков шиповника потеряли ягоды
ограда кладбища погнулась
хотя она ни к чему не прикоснулась<…>
А впрочем, имена не важны: имена в книге то забываются («вспомнить бы имена выдуманных существ / мы бегали от них по туннелям, / прятались в кронах деревьев»), то «откалываются»; автор говорит о себе нарочито в мужском роде: «я представлял», «я стал бы», «я хотел»…
как такое бывает — лес
в снегу — весь
захотели взглянуть одним глазком —
не заметили, как появился пруд
обесптичен, льдом обеспечен <…>
я хотел проходить вдоль пруда без тревог
еще двадцать и тридцать лет
ты подумал, что утки прилетят
будут выкрикивать слог —
отколовшуюся часть имени твоего?
В стихах Елены Горшковой нет заглавных букв и почти не встречается пунктуация. Но благодаря продуманной строфике ее голос не бормочет, словно бы слушая лишь самого себя (как обычно бывает в «поэзии малых букв»). Он отчетлив, задорен, звонок. Голос, говорящий на странном языке «без права перевода».
Марина Шевченко, «Inspirado por el
mar»
Таганрог: «Нюанс», 2015
У предыдущих книжек Марины Шевченко — наивные названия: «Я, кажется, люблю тебя» и «Когда-нибудь все изменится». Под стать самим стихам! Они напоминают дневник школьницы или студентки младших курсов, которая не всем дает его читать: слишком личное! Или, пожалуй, по причине смущения: вдруг не воспримут всерьез, посмеются? Но нет, стихи обнародованы — действительно, со всеми их неловкостями, наивом, с простейшим до примитива рифмами — а то и вовсе с отсутствием таковых. Ладно еще «увидеть—ненавидеть», «улыбнемся—разойдемся», но ведь — «не умылся—откинься», «не удачи—некстати»! Однако встречаются и занятные, например, «шарф—брудершафт» «поэзии—отрéзали». Не укрощенная опытом пристального чтения поэзии, автор может простодушно воскликнуть: «Неужели ты свой человек или опять не угадала?» Или «Увлеки меня чем-нибудь, прошу тебя!» Весьма трогательные опыты начинающего, автора, еще не понимающего, что поэзия — не безудержное самовыражение во что бы то ни стало. И издательство «Нюанс» тоже трогательное: столько хороших поэтов со всего земного шара издало — и не посмотрело высокомерно на рукопись выпускницы факультета филологии и журналистики Ростовского государственного (ныне Южного Федерального) университета. Все-таки добрые люди живут в южнорусской провинции!
На дорогах чьих-то
столкнувшись,
Улыбнемся и скажем: «Привет!»
И затем, невзначай обернувшись,
Мы увидим, кто в чем одет…
А! Та майка в которой гуляли!!!
А…То платье, что я так любил.
Помнишь, как с тобою мечтали
Мы скатиться с тех вот перил?? <…>
Все потеряно, верно? Мы улыбнемся.
Нам пора, завтра рано вставать.
В тот же миг по домам разойдемся,
Чтоб друг друга опять вспоминать…