Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2016
Евгений Степанов — литератор, кандидат филологических наук. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института, Университет христианского образования в Женеве и аспирантуру МГУ им. М. В. Ломоносова. Президент Союза писателей XXI века. Автор книг стихов, прозы, многих публикаций в периодике. Живет в Москве.
Одна из основных, на мой взгляд, проблем поэтики — критерии оценки
поэтического текста. Как его оценивать? По принципу — нравится или не нравится,
или все-таки с научной точки зрения? Или — совместив эти два подхода? Несколько
лет назад я предложил термин «тропонасыщенность»,
подразумевая под ним совокупность тропов и фигур, влияющих на суггестивность произведения. Доктор филологических наук А.
Бубнов в беседе со мной развил эту идею и даже предложил ввести в
литературоведческий обиход понятие «коэффициент тропонасыщенности».
С одной стороны, все это, конечно, может показаться весьма
комичным, с другой стороны, совершенно очевидно, что в литературном мейнстриме немало «раскрученных» стихотворцев, которые
стихов писать не умеют, никаких тропов и фигур в их текстах нет и в помине.
А поэзия — это все-таки не только душа, но и прием, точнее — совокупность
приемов. Проще говоря — мастерство.
Мне интересны приемы современных авторов, я восхищаюсь ассонансными
рифмами Сергея Арутюнова, умением использовать центон
Александра Кабанова, анаграммами и инсайдаутом
Константина Кедрова и т. д. Тот или иной прием
— всегда на поверхности, он доминирует, делает автора мгновенно узнаваемым и
неповторимым.
Поэтика трагически ушедшего из жизни Андрея Ширяева максимально сложна и имеет,
согласно терминологии А. Бубнова, максимальный
коэффициент тропонасыщенности. Здесь нет ни одного
приема, который бы нарочито бросался в глаза, многочисленные тропы и фигуры как бы не видны, о них не думаешь и не обращаешь на них
внимания. Стихи представляют из себя единую монолитную
субстанцию, в которой все точно на своем месте.
Печатался при жизни Ширяев очень мало, в журналах «Арион»,
«Дети Ра» и «Футурум АРТ». И
вот новая — посмертная! — подборка в «Детях Ра» (№ 1 / 2016), составленная
Натальей Крофтс. На мой взгляд, все стихи этой
подборки превосходны. Это как раз тот случай, когда зрелый мастер, владеющий
всем версификационным инструментарием, сумел выразить
себя и время, сумел сделать совокупность приемов — изысканной и волшебной
поэзией, которой нельзя не сопереживать.
Вот характерное стихотворение.
* * *
Вот мы и не увиделись. За лето
засохло все, что требовало влаги.
Сезон ресниц. Стрельба из арбалета
в бочонок из-под выпитой малаги.
Полет на наконечнике. Гитара
в холодных пальцах. Вспышка кокаина
и гонка на взбесившемся «Камаро»
из джунглей в горы, вверх по серпантину.
И море. Пахнет порохом и сеном
от партизанской ржавчины и стали,
от ночи у старьевщика на сером,
когда-то разноцветном одеяле.
Прости. Немного слишком откровенны
желания и действия. На марке с
почтовым штампом — профиль Картахены.
Проси. Тебе воздастся. Это Маркес.
И это — одиночество. Беглянка,
монахиня, хранящая за крохи
любви чужую память, точно склянка
с водой из доколумбовой эпохи,
возьму тебя у терпеливой пыли,
войду, огнем и осенью наполню.
Ты говоришь, мы были вместе? Были.
Наверное, мы — были. Я не помню.
Приемы здесь самые изысканные — строчные анжамбеманы,
неожиданные рифмы (eх. марке
с—Маркес), аскетичная телетайпность
речи и т. п. Но это не главное. А главное то, что стихотворение вызывает у меня
(читателя) эмоции, я понимаю лирического героя, я понимаю, о чем трагически
говорит автор. Он говорит о том, что нежные чувства быстротечны, о том жизнь
проходит (прошла), о том, что шутки закончились. И тут «дышат почва и судьба».
Андрей Ширяев — выдающийся поэт. У меня в этом нет никаких сомнений.
* * *
Евгений Витковский — широко известный поэт-переводчик, антологист, исследователь и популяризатор поэзии Русского Зарубежья, автор исторических романов. И — прежде всего, восхитительный поэт, о чем свидетельствует подборка в журнале «Дети Ра» (№ 12, 2015).
* * *
Не понять — не постичь — не сберечь — не увлечь
— не помочь.
На задворках Европы стоит азиатская ночь.
Это клен одинокий руками разводит беду.
Это лебедь последний крылами колотит по льду.
Это гибнет листва, это ветер над нею поник.
Это в городе ночью звучит неизвестный язык.
Только миг обожди — и застынет река в берегах.
Только миг обожди — и по горло потонешь в снегах.
Для кого — для чего — отвернись — притворись — претворись
В холодеющий воздух, стремящийся в гулкую высь.
…Что ж, лети, ибо в мире ноябрь, ибо в мире темно,
Ибо в небе последнем последнее гаснет окно,
Ибо сраму не имут в своей наготе дерева,
Ибо в песне без слов беззаконно плодятся слова.
Плотно уши заткни, сделай вид, что совсем незнаком
С этим странным, шуршащим меж листьев сухих языком.
Он неведом тебе, он скользящ, многорук и безлик —
Это осени клик, это пламени длинный язык.
Это пламя голодное желтые гложет листы,
И поручен ему перевод с языка темноты.
Не буду анализировать это совершенное стихотворение. Любителям поэзии, полагаю, тут все очевидно.