Стихотворения
Предисловие Марианны Марговской
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 12, 2016
Анастасия Романовна Харитонова (1966—2003) — поэт, эссеист, драматург, переводчик. В 1990 году окончила с красным дипломом Литературный институт имени А. М. Горького. Золотой лауреат Международного поэтического фестиваля «Poeta-1992», проходившего в Италии, в городе Салерно. Автор двенадцати поэтических сборников, шести пьес и нескольких эссе. Иллюстратор собственных книг. Делала переводы с немецкого, английского, латыни, итальянского, польского, французского и чешского языков. Ее перевод с польского стихов Папы Римского Иоанна Павла II в феврале 1998 года подарил понтифику первый Президент РФ Борис Ельцин во время своего визита в Ватикан. Поэт Евгений Винокуров ценил ее стихи за ясность ощущения «трагической подосновы мира», а известный литературовед Игорь Волгин писал о ней: «Свобода дыхания — не только качество текста. Это качество самой ее поэтической души». Анастасия Харитонова трагически погибла на 38-м году жизни. В подборке представлены стихи, написанные в период с 1989 по 1993 гг.
Марианна МАРГОВСКАЯ
СНОВИДЕНИЕ
Тревожное рассветное безлюдье.
Застывшие в тумане корабли.
На постаментах бранные орудья
В голубоватой снеговой пыли.
Обвеянный метелью и веками
Державной черной площади квадрат.
Мои шаги отталкивает камень,
И эхо повторяет их стократ.
В душе мертво от мерного простора.
Угрюмо, не молясь и не скорбя,
Здесь бродят в ожиданьи приговора —
От родины, от бога, от себя.
Здесь есть одна священная свобода —
Уйти во мрак, небытие и бред.
И я, дитя убитого народа,
Вам говорю: прекрасней места нет.
* * *
Февральский снег садится на ресницы,
Во мраке гулок звон колоколов,
И мечется безумная синица
Средь плачущих и дымных факелов.
Как сиротливо вызвездилось небо!
Как тяжело колокола поют!
Чего мы ждем теперь? Вестей да хлеба.
Куда пойдем? Куда нас поведут.
А ведь казалось — совесть не иголка…
А ведь казалось… Ах, не все ль равно!
От страха в опустевшем сердце колко.
В столице снежно, ветрено, темно.
Лишь та синица жалкая летает,
По желтой вьюге крыльями шурша,
И в факельном чаду как будто тает.
И с нею тает бедная душа.
Какая стужа в белых мерзлых звездах!
Какая жуть в стенаниях пурги!
Отравлена земля. Отравлен воздух.
Я остаюсь. Кто может — тот беги.
* * *
Лучится утренняя влага,
Скрываясь в сумрачных листах.
Где горя певчая отвага?
Где счастья молчаливый страх?
Мой зрелый труд людьми не понят.
О чем жалеть и вспоминать?
В груди усталой детство стонет,
А время б сердцу застонать.
Я ль гасну с горьким поколеньем,
Стихам ли час последний бьет
Или душа пред обновленьем
Душою быть перестает?..
* * *
В закопченном, вороньем сугробе московской зимы
Злую флейту найду — и прощай мое доброе имя.
Я кричу, что не будет весны, я играю для тьмы,
На озябшее дерево пальцами жму ледяными.
Я привыкла грустить, а теперь научилась и мстить.
Я сильнее, чем думала, сердца бы только хватило
Корабли, города и цветущие земли вместить —
Все, что было моим, дорогим, неотъемлемым было.
Отдаляйся, любимое небо, гуляй, чертовня,
Улетай, моя песня, во мглу серебрящимся паром.
Будет новая Русь, но, по счастью, не будет меня.
Я, хотя бы и мертвой, останусь в отечестве старом.
Там останусь навеки, где то для меня началось,
Что зовете вы музыкой, я — нарекаю судьбою.
Тредьяковского дивная флейта промерзла насквозь.
И стою я в молчанье, и вижу звезду над собою.
НОЧЬ ИМПЕРАТОРА
Не на радость себе, а соседу на зло
Этот город, и гавань, и пушечный гул.
Я не верю в бессмертье, но чту ремесло
И горжусь азиатскою твердостью скул.
Нам со снежной державой судьба — на двоих…
За славянское дело я крепко берусь.
Но куда же от сердца, от окон моих
Отступаешь ты, черная, нищая Русь?..
Для тебя лишь, пойми, для тебя, для тебя
То соленою пылью, то дегтем дыша,
Ненавидя, завидуя, опыт копя,
Над чужими просторами выла душа.
Я устал. Я не спал уже много недель.
Подвывает норд-ост. Часовые кричат.
Оплывает свеча, и белеет постель.
И голландские ходики мерно стучат.
Ах, зарыться, забыться и выспаться всласть…
Но и в полночь ненастную сводят с ума
Бесконечная кровь, бесконечная власть
И великих морей голубые грома.
* * *
Мы это чудо поняли едва ли,
Мы ничего не ведали вчера,
Когда по дымным водам проплывали
Угрюмые, как полночь, крейсера.
Войдя ревущим клином в непогоду,
Вдоль обнаженной, ветреной земли
Они везли не смуту, не свободу —
Грядущий черный век они везли.
Потом исчезли в области тумана,
Там, где к немым зыбям примкнула твердь —
Кочующие сфинксы океана,
Таящие одну загадку — смерть.
* * *
Бесшумные флаги застывшей страны
Ленивы, громадны, как зимние зори.
И все до конца повторить мы должны,
Бесправной свободой гражданской войны
Запив ледяное сиротское горе.
Такие мгновенья! Господь, не покинь…
Душа уповает и сдаться не хочет.
Но призрачный крейсер с названьем «Полынь»
По глади слепых полноводных пустынь
Как смерть, наплывает, как буря, грохочет.
И я в этом вихре понять не могу —
Куда нас теснят? И над кем мы рыдаем?
И кто распростерся на красном снегу?
И что там сверкает, на том берегу?
Который, скажите, мы свет покидаем?!
* * *
Когда смежу измученные веки,
Душа в былое бросит горький взгляд,
Где голоса, умолкшие навеки,
Высоким белым пламенем шумят.
И рвусь к теням, и стона их страшусь я.
Нам не был слышен скорбный этот зов,
Когда эпох обугленные брусья
Мы сами выдирали из пазов.
Теперь, увы, осталось нам немного:
Бушующие флаги на штыках,
Земля без плода, небеса без бога
Да пепел на израненных руках.
* * *
Осиротели мы и обнищали.
В золе державы тлеют мятежи.
Что ж, мудрецы нам это предвещали.
Но ты, душа, воскресни и скажи:
Все ль сокрушится яростью бесплодной,
Сплотит ли толпы общая беда,
Европы ли провинцией голодной
Моя Россия станет навсегда —
Моя страна, мирившая народы,
Те, что сегодня пожраны войной, —
Да, признаю, ценой своей свободы;
А можно ль было меньшею ценой?
Забыта кровь. Забыты труд и слезы,
Забыто время славы и потерь.
Мы иноверцев дикие угрозы,
Склонив колени, слушаем теперь.
Позорный год! Я чую каждым нервом —
Не спится мертвецам во тьме земли.
Но кто из мертвецов очнется первым?..
Когда б об этом ведать мы могли!
Хоть сердце полно болью и тоскою,
Врагу и другу смело говорю:
Я ночь застала над Москвой-рекою,
Я на Неву приду встречать зарю.
* * *
Мы в небо взмывали отважно,
К певучему солнцу рвались.
Бессмертным, нам было неважно,
Когда мы с тобой родились,
Но быстро сердца опустели,
И смерть приоткрылась для нас.
Тогда мы узнать захотели
И дату рожденья, и час.
Не думай, что я погибаю.
Не плачь, не тревожься, дитя.
Я спящую жизнь огибаю,
К пустой колыбели летя.
* * *
Мы кочуем по жизни — ни валко, ни тряско,
Но гремит нам державный властительный час,
И сбывается черная русская сказка
Для тебя, для меня, для любого из нас.
И твержу я — не этой земле в укоризну —
Оробевшей душе позвоночник дробя:
Как налево свернешь, потеряешь отчизну,
Как направо свернешь, потеряешь себя.
Наши стопы разбиты, зрачки наши жестки,
Ведь и двое до неба вдвоем не дойдут.
Перекрестки, в осенней грязи перекрестки
Нас растащат, живьем разорвут, разведут.
Но, чело наклоняя по-бычьи упрямо,
Через нищее сердце свое напролом
Я бреду только прямо… О господи, прямо.
Так закрой же глаза мне безлунным крылом.
* * *
Я курю. Я охрипла от дыма.
Голова три недели в огне.
Жизнь, однажды прошедшая мимо,
Замерла, повернувшись ко мне.
Мы не пели с петлею на горле,
Не стояли у черного рва.
Нас разбили, размяли, растерли,
Обобрав и ославив сперва.
Нынче время и мягче, и глуше.
Не томись же тоскою пустой.
Кто ограбил разверстые души,
Тот и плачет над их нищетой.
* * *
О родине моей идет молва.
Полмира на нее глядит в надежде.
О, горький миг хмельного торжества!
О, голоса, неслыханные прежде!
Но все, что мы отчизне говорим,
Рожденные и выросшие в страхе,
Похоже на прощание с больным
И на молитву смертников у плахи.
* * *
Колоколам скорбей твоих великих
Давно повыдирали языки.
Кружатся стаи птиц. Я слышу клик их,
Но без привычной, ранящей тоски.
Никто не заклеймит нас и не тронет.
Мы будем жить. Мы крови не прольем.
О Родина! Ты видишь — сердце тонет
В страдальческом беспамятстве твоем.
ВЕК ПЕРВЫЙ
Век первый. Что нам досталось
Наследством сметенных эр?
Великих вершин усталость,
Неверье великих вер,
Проверенный, скорбный опыт
Идущих на смерть элит,
И наш вековечный ропот:
«Неведомо, где болит…»
Ты этой порой ненастной
Явись на кресте дорог, —
Мы ждем тебя ежечасно,
Мы жаждем тебя, пророк!
Мы вышли к тебе навстречу
Услышать благую весть.
Когда ты и вправду предтеча,
Глаголь: «Добро есть!»