Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 10, 2016
Максим Лаврентьев — поэт. Родился в 1975 году семье дирижера и композитора И. А. Лаврентьева (1921 — 1997). Получил среднее музыкальное образование. Работая кладовщиком в автомобильном техцентре, заочно окончил Литературный институт А. М. Горького (2001). Автор многих книг и публикаций. Живет в Москве.
* * *
Подавляя недовольный возглас,
если переглянемся порой,
понемногу входим в новый возраст —
я и мой лирический герой.
Хочется кольнуть его: «Эй, тезка!
Признавайся, отчего так хмур?
Где твоя капризная прическа,
джинсы-стрейч, на женщину прищур?»
Он, конечно, выглядит иначе
нежели когда был молодым,
но и я не тот уже, и наше
поколенье сделалось иным.
Впрочем, сходство проступило резче,
тронутое временем одним.
Нет, пока не может быть и речи,
чтобы вдруг нам потеряться с ним.
* * *
Услыхав какофонию дня,
закрываюсь от мира мгновенно.
Но нельзя почитать и меня
инструментом, настроенным верно.
Ведь какой ни коснешься струны,
до каких ни дотронешься клавиш,
ни с Иуды не смоешь вины,
ни Христа от креста не избавишь.
* * *
Как драгоценные подарки,
ловлю последние лучи.
Но мне гулять в осеннем парке
теперь советуют врачи.
Гляжу в небесную пучину
немного даже сам не свой —
ведь не по своему почину
шуршу здесь палою листвой.
И оттого гораздо реже
бываю в этой красоте.
Привычки вроде бы все те же,
да поводы уже не те.
* * *
Сделал фото. Вижу теперь, что в хвост
на макушке волосы собирая,
с недовольной миной, нарядом прост,
я похож на бедного самурая —
одного из тех, кто идет босой,
презирая даль, не пугаясь риска
(цаплей по жнивью, как сказал Басё),
чтобы убивать за мешочек риса,
а потом, под сакурой возлежа,
притворяться спящим на травах сада,
наблюдать украдкой полет стрижа,
наслаждаться тем, как весна свежа
и как в летний полдень поет цикада.
* * *
На исповедь в храм не хожу
я, раб непокорный и дерзкий.
Всегда подстрекал к мятежу
меня Аполлон Бельведерский.
Он с детства испортил мой вкус,
заставив разучивать ноты,
а в юности несколько муз
добавили хлопцу заботы.
Не требовал в жертву девиц
и бычью безглавую тушу —
единый во множестве лиц,
он взял мою бедную душу.
С тех пор у меня не душа,
а с крыльями баба, Психея.
С ней в такт хлопоча и дыша,
молюсь ему в каждом стихе я.
* * *
Обнаружил стихи — их писал я лет десять назад.
Ах, какой был тогда молодой рифмоплетский азарт!
Оказалось, однако, что мой романтический парус —
это самый обычный, лишь очень раздувшийся пафос.
И не то чтобы я с той прекрасной поры поостыл,
и не то чтобы сделался автором слишком простым,
и не то, боже мой, чтобы стал я фигурой успешной,
но хотя бы о прошлом судить научился с усмешкой.
* * *
Кошка цапнула за пятку.
Я проснулся. Семь утра.
Приучить ее к порядку
мне уже давно пора.
За стеной слышны забавы,
звуки суетных утех.
Все на свете из-за бабы —
жизнь и смерть, и смех, и грех.
Грозно каркнула ворона,
и еще, еще потом.
По коробке из картона
водит кошка коготком.
Во дворе внизу собака
подняла внезапно лай —
ожидала будто знака:
три-четыре, начинай!
Утомилась, истеричка.
Снова я закрыл глаза.
Загудела электричка,
завизжали тормоза.
Вдруг как бухнет где-то рядом —
словно бы наш дом насквозь
продырявило снарядом.
…В общем, утро началось.
* * *
Свод неба, сегодня какой-то барочный,
над милой Вишневкой горит синевой.
Иду, как положено, в бывший молочный,
где нынче открыт гастроном сетевой.
Напротив аптека — здесь в булочной прежде
толкал я ручонкой скрипучую дверь.
Мне первый костюм покупали в «Одежде»,
там лавка резиновых членов теперь.
Нет книжного, кулинарии, мясного.
Ну что же, так надо — меняется быт.
И все же российской культуры основа —
наш винный — покуда на месте стоит.
* * *
Не поздравили в этом году.
Что ж, все верно — такая примета.
От былого и сам я не жду
ни ответа сейчас, ни привета.
Телефон городской не стихал,
а теперь вот молчит по полгода.
И друзьям, точно старым стихам,
есть из памяти время ухода.
Недоступный я стал абонент.
Но, конечно, друзья неповинны.
Рано им вспоминать обо мне —
сороковник, не сороковины.