Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2015
Александр Габриэль — поэт. Родился в 1961 году в Минске. С 1997 года живет в Бостоне (США). По образованию — инженер-теплоэнергетик, сейчас специализируется на тестировании программного обеспечения. Публиковался в журналах «Нева», «Интерпоэзия», «Дети Ра», «Новый журнал», «Новый берег», «День и Ночь», «СловоWord» и др. Автор книги «Искусство одиночества» (М.: Водолей, 2006).
Вспышка
В тот лунный час, когда Шахерезада
закончит все дозволенные речи,
и небо белой шалью снегопада
укроет кленов зябнущие плечи,
когда мороз забудет чувство меры,
паучьей нитью окна устилая,
и шалые соседские терьеры
устанут от бессмысленности лая,
и ночи всеохватное цунами
войдет в наш дом, желая вечно длиться,
все то, что стало с нами, станет снами —
короткими, как будто вспышка блица.
Синема
Каждый день — словно явь, только чем ты себя ни
тешь,
но циничный вопрос возникает в мозгу опять:
ну, а вдруг это просто кино, голливудский трэш,
и слышны отголоски выкрика: «Дубль пять!»?
Вдруг ты сам лишь мираж, одинокая тень в раю,
пустотелый сосуд, зависнувший в пустоте?
Ты сценарий учил, ну а значит, не жил свою,
заменяя ее на прописанную в скрипте.
Дни летят и летят бездушною чередой —
так сквозь сумрачный космос мчатся кусочки льда…
И невидимый Спилберг выцветшей бородой
по привычке трясет, решая, кому куда.
Спецэффекты вполне на уровне, звук и цвет,
и трехмерна надпавильонная синева…
Жизнь прекрасна всегда, даже если ее и нет.
А взамен ее, недопрожитой —
синема.
Не сезон
Слезы от ветра шалого вытри
в сумрачной мороси дней…
Как ни смешай ты краски в палитре —
серое снова сильней.
Серые зданья, сжатые губы,
мокрого снега напев…
День безнадежно катит на убыль,
еле родиться успев.
Туч невысоких мерзлые гривы —
словно бактерии тьмы.
Осень на грани нервного срыва.
Осень на грани зимы.
И черно-белым кажется фото,
лужи вдыхают озон…
Эх, полюбил бы кто-то кого-то…
Но — не сезон. Не сезон.
Кроссворд
Я с ней не был знаком, даже имени я не знал.
Чуть припухшие губы, легкие босоножки…
Был в руках у нее на кроссворде раскрыт журнал
с молодою еще Андрейченко на
обложке.
Я лишился привычной легкости Фигаро;
я слагал варианты, но не сходилась сумма…
До чего ж малолюдно было в тот день в метро
в два часа пополудни, в субботу, в районе ГУМа.
Эта встреча казалась даром от Бога Встреч,
даже воздух вокруг стал пьянящим, нездешним, горним…
Но куда-то, не зародившись, пропала речь,
встав задышливым комом, дамбой в иссохшем горле.
А когда она вышла, досрочно сыграв финал,
что осталось во мне —
ощущенье беды, тоска ли?
И глядел в потолок незакрытый ее журнал
с неразгаданным номером двадцать по вертикали.
* * *
Присесть на лавочку. Прищуриться
и наблюдать, как зло и рьяно
заката осьминожьи щупальца
вцепились в кожу океана,
как чайки, попрощавшись с войнами
за хлебный мякиш, терпеливо
следят глазами беспокойными
за тихим таинством отлива,
и как, отяжелев, молчание
с небес свечным стекает воском,
и все сонливей и печальнее
окрестный делается воздух.
Вглядеться в этот мрак, в невидное…
От ночи не ища подвохов,
найти на судорожном выдохе
резон для следующих вдохов.
Но даже с ночью темнолицею
сроднившись по любым приметам —
остаться явственной границею
меж тьмой и утомленным светом.
В старом доме
Мир еще сохраняет и цвет, и объем;
вдалеке — океана седой окоем…
И покуда мы дышим, покуда живем —
эта жизнь сохраняет интригу.
Хочешь — смейся, а хочешь — качай головой:
мы однажды окажемся вместе с тобой
в старом доме, засыпанном легкой листвой,
не входящей в Плющевую Лигу.
Даже если не веришь — придумай, пригрезь.
Это будет не завтра и будет не здесь:
Только быстрого ливня искристая взвесь,
дом и комнат его обветшалость…
Будет вечер — улыбчив, хитер, сероглаз.
Мы придумаем вместе Олимп и Парнас,
и, возможно, случится у нас и для нас
то, что прежде ни с кем не случалось.
Хоть в реальности мир — неприветлив, не наш,
ноют руки и плечи от тяжких поклаж,
да и сам я — бегун, растерявший кураж
на тревожных бескрылых фальстартах,
но никак не могу я не думать о том,
как мне дорог волнующий этот фантом:
твой непойманный взгляд, тот заброшенный дом,
что не сыщешь на гугловских картах.
* * *
Предугадай-ка: осознáешь,
нет ли,
бесстрастный, словно камни пирамид,
когда в последний раз дверные петли
земного скрипа истощат лимит.
Невидная окончится эпоха,
и в пригоршне едва звучащих нот
прозрачный иероглиф полувдоха
незримый нотный стан перечеркнет.
Твой путь земной — не шаткий и не валкий —
на этой гулкой точке завершив,
взлетят куда-то к потолочной балке
растерянные двадцать грамм души,
где и замрут, как мир окрестный замер,
и где, платки в ладонях теребя,
глядятся в ночь опухшими глазами
немногие любившие тебя.