Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 4, 2015
Михаил Литвин (Майк Литвин) — поэт, музыкант. Родился в 1949 году в г. Абакане в Хакассии. В 1968 году поступил в Красноярское музыкальное училище по классу хорового дирижирования и в том же году поменял трубу на саксофон. Через год, переведясь на заочное обучение переехал в Москву, где начал карьеру джазового саксофониста и позже аранжировщика. В семидесятые годы много работал саксофонистом-флейтистом и аранжировщиком в разных биг-бэндах от Лаци Олаха до Олега Лундстрема. С 1975 по 1981 годы работал с композитором Александром Зацепиным, аранжируя его музыку к фильмам. Среди них: «Земля Санникова», «31 Июня» и др. В тот же период времени М. Литвин был руководителем джазового квинтета, который был участником и лауреатом многих джазовых фестивалей. В 1984 году М. Литвин создал группу «Рондо», для которой писал музыку и аранжировки. В 1988 году эмигрировал в США, где и проживает до настоящего времени. Первые попытки что-то рифмовать появились в юности. Тексты, которые можно отнести к разряду поэтических, начал писать в середине девяностых. В 2012-2014 годах был номинирован и стал финалистом национальной премии «Поэт года».
КОМНАТА—СТРАНА
Эта комната — страна для одного человека,
со столицей не раскопанной, кто знает — с какого века.
Шкаф — некрополь: русского, итальянца, грека.
В углу стол. На нем светильник, карандаш, бумага,
в ожидании руки мастера, лучше мага.
Муза тащится, как старая колымага.
У окна, на табурете, прижилась орхидея
с безупречным по форме стеблем, считая, что это шея.
Глядя вам в глаза, она шепчет: «Где я, где я?»
В полнолуние страну посещают странные духи,
разнося бранные слухи, раздувая слона из мухи,
клянча марухи каждому по осьмухе.
Да и днем, когда во вне все
замирает от солнца,
мгла берет в залог не только луч, что бьет сквозь
жалюзи оконца,
но и соль диез знаменитого каталонца.
Стены с воплем: «Обрати!» выставляют, как щит, картины.
На одних Бэрри, Растрелли, Камерон — на других руины,
под которыми погребены холстины.
Виды транспорта: один — только домашние тапки.
Вместо смокинга халат, под ним возможны другие тряпки.
Здесь ни сеют, ни жнут, посему ни серпа, ни тяпки.
И хотя в этой стране не найти налитый колос,
по ночам здесь лабает джаз и связки мучит Армстронга голос,
словно вопль от посланного в ворота гола.
Сие место от врагов за десятью замками,
дабы им не удалось сотворить зло, что они взалкали,
ибо здесь живут Стравинский и Мураками.
А в забоях словарных шахт до самой Поднебесной
день за днем, за годом год идет добыча руды словесной,
из которой плавят стихотворную взвесь. Но
что для одних — халва, для других, как семиту — свинина,
лишь Вселенная для всех одна, лишь только она едина,
а комната — маленькая страна всего для одного гражданина.
2013,
Сиэтл
СЕВЕР
О север —
некрополь моих иллюзий…
Вместо эпиграфа
Север запомнится нам: стаями умных лаек,
прищуром глаз, внештатным словцом «макода»,
отсутствием завиральных чукотских баек,
скрипом полозьев о наст, бликами верхней тундры,
шаманом, что камлает, моля приплода,
туземцами в совиках, обутыми в унты.
Нарты, олени, хорей, вещий ноктюрн борея.
Муштра собак на роль вожака упряжки.
Запас ворвани впрок делает нас добрее.
Злее нас делает то, что не делает нас сильнее
самих себя и содержимого фляжки,
у тундры держа в плену на правах трофея.
Север — противник толпы, скученности пейзажа.
Ничто не останавливает зеницу,
скользящую по тундре, либо для шпионажа,
либо найти дурака выпить на
брудершафт, и
затем под нос себе прошипеть: «Тупица,
да есть ли где-то божественнее ландшафты?»
Шарку менять на меха, рыбу и клык моржовый,
неся культур-мультур и бухло
туземцам?
Что пришлым по кайфу, а местным всегда лажово?
Знаем отгадку, но жизнь лучший, чем смерть, редактор.
Клянись хоть Буддой, духами или Зевсом,
а каждый из нас всего лишь Севера арендатор.
Тундра как будто мертва, или по крайней мере
под маской тлена холит останки рая.
Забудь телефон, не думай о парфюмерии.
Пахни оленем, открой душу ему, будь чутче,
шепни: «Прости», в артерию нож вонзая,
и тундра примет тебя, как лучшего друга чукчей.
Север маркирует всех — каждого домочадца.
Понеже мы в кухлянках, а не в велюрах,
яранга согреет лучше любых палаццо.
Чем беспощадней мороз и завыванье вьюги,
тем сладостней хмельному, зарывшись в шкурах,
ногами к огню, предаваться мечтам о юге.
Май 2014,
Сиэтл
Примечания:
Макода — верхнее отверстие в чуме для выхода дыма.
Верхняя тундра — небо.
Совик — мужская верхняя одежда из оленьих шкур, с капюшоном.
Хорей — длинный шест для управления оленьей упряжкой.
Ворвань — жидкий жир морских обитателей: китов, тюленей, рыб.
Шарка — водка, спирт.
Кухлянка — рубаха из шкуры оленя.
ЗДЕСЬ,
ПОД НЕБОМ ЧУЖИМ
Калифорния, Санта-Моника, Променад.
Через каждые двадцать метров то джаз, то рок.
Демос весело отдыхает и солнцу рад.
С океана веет йодистый ветерок.
Я фланирую вместе с пиплом, жую хот-дог.
Птица счастья клюет мозги мне на семь восьмых.
Врач велел, я хожу, хотя и плохой ходок.
Мавр блюзом глотку рвет за десятерых.
Какофония слева, справа, со всех сторон.
Три тональности враз и ритмов: рисунка три.
Вдруг пронзительно тихо (вот ведь оксюморон)
заиграл баян мелодию «Журавли».
Заиграл так тоскливо, брошено, впору плачь,
но я крепкий, меня не взять просто так, врасплох.
Кто считает, что сбита жизнь из одних удач —
пустобрех, зануда, или же просто лох.
Я шагнул два шага вперед — глядь, а там слепой,
зенки в небо задрав, катая бычок во рту,
«Здесь под небом чужим» лабал, отменив собой,
на две разных жизни делящую черту.
Врать не стану, комком давился пяток минут.
Вспомнил детство, калек, поющих по поездам,
одноруких, слепых, безногих, у них маршрут
был один: вагон, вокзал и то тут, то там.
Как попал ты сюда, электричек моих кошмар?
Я тащу тебя, словно ты за спиной рюкзак.
Уходя, я шагнул вперед и в его футляр
незаметно бросил смятый зеленый buck.
Апрель 2014,
Сиэтл