Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2015
Вперед — в прошлое
Современность предполагает появление новой генерации социальных стихов. Так и у Дмитрия Григорьева («Зинзивер», № 1 / 2015) — метафорически закольцованное пространство между телевизором и пультом:
Настоящее танго смертельно,
а вальс возвращает к дому,
но у нас больше любят танго,
потому что давно все дома,
по-другому здесь не танцуют
даже случайные пули
поднимая фонтанчики пыли.
Правда, еще есть сальса
с шагом на слабую долю,
или в ритме обычного пульса
удивительный пасадобль.
Сейчас мы с тобой потанцуем,
только выключи телевизор.
Очевидный посыл — пир во время чумы, только теперь не нужно выбираться на улицу, чтобы встретить пирующих, достаточно сделать несколько пассов руками — спелл, вылетающий из волшебный палочки визуализирует пространство, «поднимая фонтанчики пыли» (а хочется сказать «боли»). И все это актуально и остро, вот только — неужели политический вектор в стране сдвинулся так, что о нарастающих язвах все больше и больше приходится говорить иносказательно, как в советское время прибегать к смыслам, изреченным не явно, а скрытым в метафоре или между строк?
Единовременная паталогия
Неожиданная концовка, но тоже социопатологическая, в одной из частей цикла Юрия Орлицкого («Футурум АРТ», № 1 / 2015) «Ungrateful deads». Неблагодарные мертвецы, судя по всему, не симптоматичны в означенном выше разрезе, но вневременно-современны:
Жизнь
Очень скоро
Закончится
А эти толстоногие тетки в метро
Так ничего и не заметят
Так и будут ржать
Как старые пьяные лошади
уже
после
бойни
Поэзия только тогда становится подлинной, когда может быть спроецирована не только на предмет или объект высказывания. Подлинные строчки рвут пространство и время, как бумажный стаканчик. И неожиданное слово «бойня» становится многомерным, отражая и фабулу части (и всего цикла), накладываясь на современность и уходя в философию — рисуя образ-константу то ли теток, то ли лошадей…