Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2015
Екатерина Горбовская — поэт. Родилась в Москве. Училась в Литературном институте им. А. М. Горького. Печаталась в журналах «Юность», «Дети Ра», «Новый мир», «Знамя», «Сибирские огни», «Вестник Европы», «Иерусалимский журнал», «Литературная учеба», «Зинзивер», в альманахе «День поэзии», в различных поэтических сборниках и антологиях («Московская муза 1799-1997», «Строфы века», «Русская поэзия ХХ век» и др.). Автор нескольких поэтических сборников. Живет в Лондоне.
* * *
Я не беру ваш зонт в
рент
и не берусь на понт, мент.
И пусть я свой пилю сук,
но я не ем с чужих рук
и не читаю тех граф,
и не курю чужих трав.
И мне цена не тот цент.
А ты дурак совсем, мент.
Ну, ты куда пошел, блин?
Ведь ты ж у матери один сын.
И я один, что твой клин.
И мать у нас одна, гад.
И не родит уже теперь взад.
Эх, говорили ж ей, шалаве, молдаване,
чтоб не давала в поездах когда по пьяни…
* * *
На плечах у этих девочек — голова,
а в душе у этих девочек — синева.
Ну а что у этих девочек на уме,
это, в общем, то еще макраме,
это тех еще ветров бурелом,
поделом вам, дядьки старые, поделом.
Влом-не влом, а как из
темени в Новый Год
под окном машина времени тормознет…
И рукою не найти рукава…
А по дому ходят зыбкие существа:
Подышите, — говорят, — на стекло.
Ваше время, — говорят, — истекло.
* * *
Слова имеют форму круга
и суть квадрата,
где все — от севера до юга —
координаты.
Слова имеют цвет скольженья
и суть гвоздя,
особо те, что в приближеньи,
не доходя до двери,
до вчерашней ручки,
дающей крен,
до лампочки на закорючке
и прочих стен.
* * *
Мы с вами гуляли по минному полю,
молясь на доселе хранивший авось.
Авось и доселе позвали доколе,
и минное поле к чертям взорвалось.
…Когда на прощанье даруют прощенье,
душа замирает на миг, не дыша, —
вольно же вам было не есть угощенье,
вольно же вам было не пить из ковша.
* * *
Я плакать вам не велю
вы плачущий мне не гож
я ваши глаза люблю
за всю их святую ложь
Но вас не возьмут играть
в команду «Святая рать»
и вам не дано сметь
знать, как трубит медь
как заголялась сталь
и шли на своих свои…
И вся-то ваша печаль
пишется через «и»
* * *
А Гутиера его гладила,
гладила,
говорила слова ему песенные,
и вот так постепенно его привадила,
и он стал ручным, это ж так естественно.
И он стал речным.
Не спросив «куда мы?»
плыл и плыл на желтые огоньки,
ибо жизнь — это танец, ведомый дамой
во все возможные тупики.
И блаженны те, что дышали кожей.
И впадает море в земную гладь,
где никто никому ничего не должен
ни сказать, ни с оказией передать.
* * *
Не деревья то, мой милый,
а высокая трава,
обладающая силой
внеземного существа,
обладающая властью
над измученным умом,
это, знаешь, как бы ластик,
а в мозгах — карандашом.
Мы с тобой сейчас отчалим,
полетим навстречу бурям
и забудем все печали.
А деревья мы не курим.
* * *
Дорогие гуси-лебеди,
я пишу вам в трезвой памяти
и в таком, ей-богу, трепете —
каждым словом — как по наледи.
Дорогие гуси-лебеди,
заберите меня в нелюди,
вы же твари белоснежные,
и меня, глядишь, отбелите.
Ну а там, с меня ведь станется,
мне один из вас приглянется,
я, как водится, уверую
в белизну его не серую,
а потом — с хорошей миною —
в лебединость не гусиную…
И, уже навеки вместе,
мы останемся с ним в песне:
«Жили у бабуси два веселых гуся —
один серый, другой белый,
два веселых гуся»…
* * *
И на кого ж вы это тратите
свои прекрасные глаза?
Зачем вы нервы мне лохматите,
она ж паршивая коза —
я что ль не знаю эти россыпи:
инфекционный дерматит.
Она ж такая простигосподи,
что вряд ли Господи простит.
А я затем дышу вам в лацканы,
что я вас тут всю жизнь ждала,
я знаю, как вы недоласканы,
и как вам хочется тепла.
Но только, чур, я лягу с краю,
чтоб не задеть потом ваш сон,
когда похмельный крик ворон
мне повелит убраться вон —
ведь я вас знаю, самураев,
со всех подветренных сторон:
с утра проснетесь хороши,
и вам подай хлебнуть души.
А я душой страшнее паводка,
пройдусь — оставлю буераки…
И не такая уж я ягодка,
какой казалась в полумраке.
* * *
Там вдали дорога не клубится,
знать, никто не мчится впопыхах.
Выходила в поле кобылица
в золотых осьмнадцати годах.
Выходила, песню заводила
про степного сизого орла —
не того, которого любила,
а того, которому дала.
«Будь ты проклят, — пела кобылица,
где ж ты, сволочь, где же ты теперь?
Я ходила в церкву помолиться,
а меня ударило об дверь.
У меня остался твой арапник,
У тебя — не только мой платок…
Я слезами выплачу по капле
тот тебе оставленный залог.
Я уйду по речке мимо брода,
коль на Спас не будет письмеца…»
Улетала песня в огороды
И рвала досужие сердца.
* * *
И ты животное, и я животное.
И ты разумное, и я — вполне.
А то что музыка кругом фокстротная —
так все же зайчики, не мы одне.
Но нам, в отличие от прочей живности,
счета предъявятся, а там — сполна:
Невинность девушки в ее наивности.
Наивность девушки — ее вина.
* * *
Вы встали не с того крыла,
мой ангел,
ведь я не хуже, чем была
в Паланге
в конце ушедшего вприпляс
столетья,
где мне тогда давали Вас
на третье.
А Вы хотели плыть в тепло
к истокам,
Вам было явно «не алло»
быть Богом.
Вы встали не с того крыла,
мой ангел.
А я иного не ждала,
я в танке.
И разлетится все сейчас
к чертям.
А я соскучилась по Вас.
По Вам.
MAÑANA*
Когда наступает маньяна,
тогда уже поздно играть
наложницу Крымского хана
и всю королевскую рать.
Когда наступает маньяна,
тогда уже поздно хотеть
в прекрасные жаркие страны
прекрасною птицей лететь.
Маньяна приходит под вечер
дурным отраженьем зеркал,
в которых по самые плечи —
мадам с неизвестных лекал.
Мадам с кружевными глазами
и выпуклой левой щекой…
Маньяна приходит под вечер
и сразу приносит покой.
*Mañana — завтра, ближайшее будущее, неопределенно-ближайшее будущее (исп.)
MAR DE CRYSTAL
Вот стоит большая пальма
на песчаном берегу —
прямо в небо, нереально,
я глазам своим не лгу.
Мар де Крúстал, тут
хрустально —
все, от воздуха до вод.
Я к подножью этой пальмы
приезжаю каждый год.
И когда я стану старенькой,
несуразной и смешной,
пальма будет очень маленькой
по сравнению со мной.
* * *
Я боюсь, что уйду не с разбегу,
что меня поведет по канве.
По скрипящему детскому снегу,
по зеленой, до боли, траве…
И тогда, чтобы было нисколечко
не обидно, не грустно, не боязно,
мне сыграют веселую полечку
на мотив уходящего поезда.
* * *
То ли чайка, то ли уточка
вдоль по берегу плыла.
То ли домик, то ли будочка
было то, где я жила.
То ли мальчик, то ли ослик
ко мне в гости приходил,
говорил мне, что он Костик,
и что жить уж нету сил.
Я с тех пор еще живая,
и рука моя тепла,
словно свечка восковая,
не сгоревшая дотла.
А вот он придет как инок
с подпояской из петли,
извинится, что с ботинок
понасыпалось земли,
и ни разу не заметит,
как состарили меня
то ли солнце, то ли ветер,
То ли мужняя родня.