Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2015
Полина Скляднева — поэт, критик. Выпускница филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Публиковалась в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», газетах «Литературные известия», «Поэтоград» и др. Живет в Москве.
* * *
Ладо Гудиашвили,
Садись в ландо,
Помчимся в «Гатарапак».
Шато Марго заката
Мне залило
Уставшие восточные глаза.
Здесь нету крыш:
Париж — не Прага,
Здесь надо жить,
А не бросаться на карниз.
Кофейной жижею сгущается пространство
Вкруг тех, кто долго говорит.
Да здравствует презумпция свободы,
Да здравствуют горгульи на плечах!
Приветствую пропавшую эпоху
В измятых шорохом листах
И на оставленных в зап´асниках полотнах.
Я чествую всех тех, кто зря кричал
И выхожу часу в десятом,
Когда люпины вечером пьяны
Не на Монмартр и не к Сен-Мишелю,
На Комсомольскую,
Где детство отгремело
На трехколесном
По колдоебинам асфальта.
Прошу пардон, но все-таки язык
Определяется пространством,
И если грех вокруг, то лучше вырви, промолчи.
За всю расстроенную Русь
В шинелях Гоголя по буеракам
Незамедлительно, по праву авангарда,
Отжившей памятью напьюсь.
Я у подъезда, я под уездом,
Я отъезжаю аутистом
В зацикленный простор остановившегося взгляда.
Июльский вечер прилипает
Вспотевшей лапой
К вырезу кармана,
Который вечно пуст, по требованию жанра.
С моей эпохой не сложилась,
Не спелась милая эклога,
Скрипит расхристанной рессорой
Сердечный клапан. Плакал,
Не встретившись со мною, век.
Ладо Гудиашвили,
Садись в ландо.
Умчимся в «Гатарапак».
* * *
Отчаявшись напиться в этот вечер,
Я очутился в сумрачном лесу,
Точнее, на бульваре. Кюрасао
Фонарного плафона моему лицу
Давал тот благородный отсвет
Тоски по родине, который
Был свойственен ну, эмигрантам разве что
Или бледнеющим героям
Романтизма.
И было, в общем, все одно:
Рязани грязь иль небо Аустерлица.
И даже куст (по правде, — дерево)
Рябины
От безразличья не спасет.
Однако преданность
Нервирует
Скамьи к фонарному столбу.
Нет, я честно не ропщу
На улитарность прожитых годов
Читай: улитка. Стольких выпивох
Рассея-матушка у неба отмолила,
Что за себя просить уже грешно
И как-то некрасиво.
Эффектное отсутствие длины
Сверкает молнией коленок
Как жаль, что сливы губ
В скабрезном освещеньи
Так и останутся немы на все мои
Полу-молитвы, полу-восхищенья.
Кого-то возлюбить, кроме себя,
Возможным стало только с расстоянья,
Я не игуменья Мелания,
Но, кажется, еще не мизантроп.
За линией вальяжно вытянутых ног —
Иллюзия стены невовлеченья,
Скачи, скачи, подвыпивший народ,
В мое зал´ипное безвременье. И главное тут —
Корень — лип-, то бишь неправда кварцевых часов.
Как прежде, в полыньей
зыбкости веков,
Я на пороге.
С дурманом в темени,
Сводимый мыслями к нулю
До состояния согбенности, я на пороге.
Сижу, курю.
Хорошо бы сказать «спасибо»
За, в целом, гладкую судьбу, за нежелание карьеры,
За горечь слез и прочее, что не люблю
В своем пустом невожделеньи ко всему.
Отчаявшись, волок в бездонный вечер
Я сам себя и на своем горбу,
Считай, на четвереньках.
* * *
Я на часах святой луны
Тоскую вместе с Гарибальди.
Он по одним, я — по другим,
Нам единения не надо.
Как вышло, что земля вокруг —
Бездарно плоская дорога?
Не знаю.
Тревога выжимает в жмых
Височное раздолье.
Он думает о всех других,
Я о себе, само собою.
За столько лет — и ничего,
Как долгие дожди в Макондо.
Мысль где-то жмется в подворотнях
С сиротской вялой наготою
И не находит диалога,
Как ты прохожих ни проси.
Круг´ом — сплошная голодовка
Потухших окон. Недотрогой
Скрипят качели о любви,
О невозможности полета.
Фонарь решил быть чудотворцем
И режет в клочья вместо солнца
Шуршащую бумажку ночи.
Я бы сказала: «Авва, Отче»,
Но только нечего нести.
Истоплены пустоты сердца
В громоздкий ход святой луны.
Не потому, что измождение,
Ложатся в землю,
Но потому, что
Некуда идти.
* * *
Виноградом лето осып´алось
В мельхиор пузырчатых луж,
В жабьи распри промокших сандалий,
В складки прилипших тканей,
В водосточную громокипящую туш.
Очертили круг себя застенок
Капюшоном,
Зонтом,
Газетой,
Картиной,
Корзиной,
Картонкой.
Вписались в окружность дождя.
Мысли цепляются брассом
За мокрый шифон кокеток,
Плотным тяжелым атласом
Раскатывается небо в асфальт.
Абрис плывущего вечера
В рекурсии распятых зонтов.
Как к ливневке клочки бумаги,
Плыли ахейцы
По Авлидской гавани.
Плыли за горизонт.
За Еленой.
К другим берегам.
Приравненный осени август
Колотит плащи виноградом,
Приспешник душного Бахуса,
Закартавил о праотцах.
* * *
Ворону А. А.
Может, ворону хочется,
Чтоб я гаркнула в твою голову.
Кесарю, как известно, кесарево,
Что по-русски: quod
Licet Iovi, non licet bovi.
Всем по заслугам,
Каждому — по его боли.
Мне для полного счастья не хватает
Венского стула в комнате
С оленьей грацией изгибов,
С тенью рогатой п´о
полу,
Чтобы мысль, глядящая вниз,
Повторяла ее контуры,
Становилась извилистой,
А значит, ловкою.
Люксы трепещут по шторам
Стаями гадких утят,
Умирает под боком телефонный провод,
Запутавшийся без начал,
Тартан* обветшалого дома напротив
В сбитневом сумраке. Богу,
Как помним, Богово,
А подполью — ромашковый чай.
Дождь кос´ит, как
изменник родины,
Как холера, кóсит людей.
В лужах — хлопья светодиодов,
Опротивела колыбель
Для кошки
Ливневых нитей.
Вымой, вымоли
Мне нутро,
Разлинованный март.
Я сочувствую каждой кариатиде,
Держащей дом на ушах,
И хожу каждый вечер топиться
Под белохвостый фонарь.
У меня в роду — колхозная самоубийца
И одесская сирота:
Если случается справедливость,
То как-то всегда невпопад.
От избытка озона в воздухе
Диафрагма сжалась в кулак,
Когда-нибудь распустится вереск
На моей последней земле,
Венчается с небом раскрашенный светом
Вечер. С облезлой тоской по стене
Мы ждем неоправданной, но верной вести
На вороном крыле.
*Тартан — шотландская шерстяная клетчатая ткань.