Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2015
Сергей Попов, «Воронеж». М.:
«Вест-Консалтинг», 2011
Сергей Попов, «Страшное дело». М.: «Вест-Консалтинг», 2015
Поэзия известного российского литератора С. Попова — это, прежде
всего, поэзия внутреннего мира. Она не нацелена на диалог как на быстрый
обмен мнениями. Она предполагает со-размышление читателя, постепенное
постижение законов и принципов этого мира. И даже на то, чтоб научиться понимать
язык этой поэзии, потребуется какое-то время. Но когда все это поймешь….
Поэзия С. Попова напоминает тот самый храм, «где не допет тропарь», о котором
пишет в одном из своих стихотворений поэт:
Как ни силься, толком не разобрать
В приоткрытую дверь упрямо бегущих слов.
Ловишь беглые ноты, угадываешь благодать,
Но и нынче снова твой невелик улов.
Ничего, прислушайся, сдайся на полчаса.
Что за чем, отчего, о чем…
(из книги «Воронеж»)
Образы, возникающие на страницах стихотворений, написаны сочными, яркими
красками, рукой опытного мастера стихосложения. Их отличает изысканная
меланхолическая экспрессия: «северонравный ветер с юга» с «больным холодным
хлопьепадом»; «кровожадные травы кривые», что «съели значенья свои корневые»;
«чело всклокоченной реки»; «псы просящеглазые»; «кроны заходятся сабельным
блеском / На пухлом бедре накренившейся тучи»… С.
Попов не описывает все видимое им, он передает прежде всего ощущения от
увиденного. И это производит на читателя очень быстро доходящее до сердца
сильное впечатление. Читатель не просто видит «жуков усатоустых / с одышкой и
слезами на щеке» — этот образ, как некий ментальный знак, немедленно рождает в
сознании целую череду ассоциаций с собственной жизнью, порождает воспоминания и
размышления, напрямую совсем не связанные с какой-то реальной букашкой.
Любое стихотворенье С. Попова в концентрированном виде вмещает столько таких
вот поводов для осознаний нашей «затеи жить на свете», что рецензировать впору
не сборники, а отдельные произведения из них. Получится целое исследование.
Очень ярким примером того, о чем я сейчас говорю, является стихотворение
«Поскользнувшись на повороте к дому» (из книги «Воронеж»). Обычный по сюжету
поход человека в магазин за чаем превращается в итоге в «раскаленный водоворот»
каких-то не житейских уже, а надмирных, космических размышлений и о смысле
жизни, и о первопричине творчества, и о творении, и о Творце в самом широком
смысле этих слов.
Если сравнивать две книги С. Попова, вышедшие в свет с временным промежутком в
четыре года, следует признать, что поэт остается верен принципам своей
эстетики, своей поэтической мысли. «Параллельно-последовательно» «щупальца
прожитого все время тянутся в грядущее», и «это только
кажется», что «некий этап завершается и наступает новый». Все так же с трудом
постижимым — и для самого поэта — остается мироздание, живущее и вне человека,
и внутри него. Лишь поэтическое его осознание и воссоздание в творчестве
озаряет ум и душу «высверками» гениальных догадок в «ослепительной тоске».
К своей миссии поэта С. Попов относится, как к служению, причастию к великим
тайнам: «Да разве можно и предположить, / что все вокруг значенья не имеет?!»
Торжественно мыслительный и осмысляющий настрой сквозит в почти каждом
стихотворении.
если глянуть искоса и кратко
обернувшись не из-за чего
растворится горькая облатка
в кровь перемещая вещество…
(книга «Страшное дело»)
Поэзия для С. Попова не «словарная стряпня». О поэтах-«стряпухах» он отзывается так:
О, эти безголовые умельцы
нанизывать эпитеты как мясо
на гостовский штампованный шампур!
(книга «Страшное дело»)
Очень хороши вставки в обеих книгах, стилизованные под прозу, оставаясь при этом примерами настоящей на деле Поэзии с большой буквы. Служение поэзии, как Богу, — суть творчества С. Попова. Поэтические озарения он расценивает как дар, ниспосланный в диалоге с самим Творцом мироздания.
Ужель фигура речи лишь?..
И есть ли что за рамкой слов?..
И если есть, то каково?..
И весь твой нынешний улов —
Улыбка краткая Его.
(книга «Страшное дело»).
Думается, что и о поэзии С. Попова можно сказать так: каждое новое прочтение его книг будет приносить все новый и новый «улов» постижений и открытий — в мире вещном и невещном, а значит, прежде всего, и в самом себе.