Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 10, 2015
Татьяна Кайсарова — поэт, журналист, литературовед, критик, художница. Окончила художественно-графический факультет Государственного педагогического университета. Работала преподавателем, художественным редактором, редактором энциклопедических изданий. Член Союза писателей России (с 1999 г), Союза писателей ХХI века (с 2011 г.), Союза литераторов России (с 1999 г.), Международного Союза журналистов (с 2001 г.). Сопредседатель секции поэзии СЛР. Автор многих книг и публикаций. Живет в Москве.
БАБЬЕ ЛЕТО
Снова внезапно робко повеяло
тихим теплом от земли.
Бабьего лета сокровище белое
чайкой мелькнуло вдали.
Как от любимого краткие весточки —
клена слетают листы…
Сквозь облака, из мерцающей вечности,
солнце глядит с высоты.
У берегов, где рябины волнуются,
бликов беспечна игра.
Алые листья с водою целуются —
Бабьего лета пора!
* * *
Так много этой музыке дано!
Я слушаю. И мир вполоборота
притих, и даже в терпкое вино
божественные впитывает ноты.
Плывет дымок, подрагивает тьма.
Незримых струн твои коснулись руки,
и Рождество, и звезды, и зима —
все растворяется и тонет в звуке…
Так пишут по небесному холсту
слезами радости и тихим смехом,
отчаяньем и отдаленным эхом,
спеша и растворяясь на лету…
* * *
Обнажается утро. Искрящийся парус колышется.
Воздух, словно не воздух — вдохнувшая дымку вода.
Ветви ближних стволов невесомы, как мысли Всевышнего,
бесконечно-легки и покорны стволам навсегда.
Только мы в этом зябком раю продолжаемся, Господи,
в этом странном тягучем пространстве, движеньем, строкой…
Там в дали мегаполис устало вращает упругие лопасти,
уплотняя потоки машин в суете городской.
Прямо тут, от оград, открывается Божье предместье,
где белесый туман, за которым уже облака…
И твое приближенье внезапно, как счастье и бедствие,
мимолетная нежность мгновенна, желанна, легка.
* * *
Коль начинать, так с чистого листа
на берегах пространства белой сферы.
Начну, как впервь, леса свои листать
и… положу начало новой эры…
Прости, Господь — все выдумка и ложь,
но знаю, — что честнее не соврешь!
Еще туман. Не видно в двух шагах,
но слышу радость в редких криках чаек.
Вчерашнего костра атласный прах,
как тихий свет… И никакой печали!
* * *
За короткий полет над светящимся шоу столицы —
не тоски и не радости, только внезапная грусть.
Слышу здесь, на Гагаринском, снега вчерашнего хруст,
где авто у обочин прижались, как сонные птицы.
У чугунной калитки, забыв семизначные коды,
проскользнешь, не тревожа предательским скрипом замка.
О недавно ушедших, как истинных, помнят века,
так как помнят тебя эти лестницы, лифты и своды.
О, коварная память. Все было как будто вчера,
так светло и безжалостно, словно не свидимся снова.
Я доподлинно знаю, что жизнь не простая игра,
а божественный замысел — горнего чуда основа.
* * *
Послушай, милый: не могу писать,
привычно перелистывая звезды.
Старинная привычка засыпать
давно забыта. Вновь учиться поздно!
Ловлю прикосновение волны,
что так нежна, покуда не остыла.
Мы с нею, в этой полночи, вольны
припомнить все, что не было и было.
Поверь — все то, что не было — сбылось —
легло строкой, подаренной Богами,
в бескрайних небесах отозвалось,
навеянное вкрадчивыми снами.
ЛОГОС
Как нехотя играет дальний гром,
дожди смывают целые столетья,
темно и гулко в омуте лесном,
и никому в просветах крон не светит…
Как нехотя рассыпались с листа
затейливые выдумки поэта,
и бликами срываются с холста
частицы беспросветности и света —
так, слог за слогом и за звуком звук,
творила Логос дикая природа,
и бунтовал несовершенный слух,
безумствуя и требуя свободы.
КАК ПТИЦЫ ТЕ
Рассвет и сумерки — ветра, ветра, ветра…
Все небо — в клочья. Шум листвы, как зов.
Все — мишура. Все — ложь и мишура
от высших сфер до проклятых низов.
Будь осторожней: битое стекло
повсюду, а душа раздета.
Мир истончен, теряется тепло.
Твой путь во тьме. Ты сторонился света.
Все, что сошлось — случайно. Вечна — пыль.
И алфавит рассыпался, как бисер.
Еще отчаянно шумит ковыль,
но медленно врастают в землю выси.
Искать любовь, вершить ее и рушить
в слезах, затменье, лжи и слепоте…
Быть и не быть, не узнавать, не слушать,
как птицы те… Или совсем не те.
* * *
Он не спал и подумал, наверное, это война.
Усмиряя озноб, он смотрел и смотрел в заоконье…
Оглушенная взрывами, падала в ноги весна.
Он пытался дышать, понимая невольно, что стонет.
Подвывала сирена — единственный голос судьбы,
призывая в подвал, дожидаться конца рокового.
В темной смуте проклятий, мольбы и стрельбы.
Он готов был уйти в измерение смысла иного.
А кривое пространство вломилось со свистом само,
отворяя затворы, пронзая осколками тело,
и кровавый ожог запылал на груди, как клеймо,
а душа все кричала, она уходить не хотела.
* * *
Ни шороха. И только полутьма,
безжалостно сводившая с ума,
гнездится рядом. Там, внизу, каштаны,
не бросив тени, сотворяют тень.
В потемках ночи пропадает день.
Сочится вечность алостью из раны…
Вневременье застыло в зеркалах.
Волна волненья охватила тело.
Луна в окне спала вороной белой —
ни улететь, ни сгинуть не могла.
Очнись. Очнись! Смотри его рука
на клавишах лежит усталой птицей,
а где-то там плывут в ночных зеницах
слепые цифровые облака,
но ваше время продолжает длиться:
Мелодия окутывает слух
так чувственно и так неповторимо,
что понимаешь: все сомненья мнимы —
они всего лишь тополиный пух,
летящий так не вовремя и мимо.
* * *
Все неспокойно: войны, холода,
измены, брань, смятенья и раздоры…
Здесь даже эта темная вода
в окладе берегов взорвется скоро.
Все рушится! Одним глазком взгляни,
мой светлый Боже — только взгляд, не боле…
Увидишь перекатные огни
пустых омел и выжженное поле.
Не приходи! Уж лучше я — к тебе
по стеблям строк убийственно правдивым,
по пеплу трав, по истовой мольбе,
по диву истин и безумья диву.
Покину осень мертвых городов
с дождями, не смывающими пепел
с когда-то бело-розовых садов.
Сейчас прощанье было бы нелепым.
* * *
Оглянись, скоро ветреный март обернется апрелем,
в двух шагах от бессмертья набухнут и вскроются почки…
А потом лишь неделя, подумай, всего лишь неделя
до сиянья соцветий, до космоса в липком листочке.
Заструится шоссе, обгоняя медлительный лес,
пеленая и пестуя хрупкую чашу земную,
замелькают созвездья на тоненьких стеблях небес,
засмеется душа, ощущая реальность иную.
Что нам время, живущим от мая до мая,
тот изменчивый полог, грозящий жарой и цунами,
если нашего чувства белеет полоска льняная,
как живая вода, как божественный выдох меж нами?!
* * *
Спуститься в сумерки —
Цветной бульвар безлюден.
дышать прохладой, вопреки простуде,
в хмельных объятьях бархатистых лип…
И в графике оград, в ином прочтеньи,
молитвы свет воспринимать вечерний
и разглядеть новорожденный лик
луны белесой в облачном теченье.
Чем дальше, тем короче полоса.
И, кажется, всего лишь полчаса
до вечности, в которой только свет,
где, под защитой Божьего покрова,
медлительным цветком восходит Слово,
чтоб воспарить, и выйти из тенет,
и покорить,
и сгинуть бестолково!
* * *
Сквозь светоносный май накрапывает дождь
по листьям и стволам, скользит по ветровому…
Не надо рассуждать, что правда, а что ложь —
все Божья благодать и не бывать иному!
И пусть туманен бор. Опустимся в туман,
забудем целый мир, поговорим молчаньем.
Природой правит Бах — уже вступил орган
печально и светло… и на разрыв — печально.
А там, где поворот — светлеет колея,
и нам опять туда, вдоль магии озерной.
Там в пенных кружевах блаженные края,
и стаи белых птиц летят нал гладью черной.
А нам опять туда, где счастье и покой
колышется в воде у самого причала,
и ландышевый дым не тает под рукой,
и магия любви вершиться не устала…
* * *
Туда, за контур круга, из тенет,
идешь и словно входишь светом в свет,
высвечивая путь себе в ночи,
и не свернешь — назад дороги нет.
Каштаны, тени, силуэты, сны…
Конец апреля — ночи сочтены.
Притихшая вселенная молчит.
Крыло тумана гасит след вины.
И только почему-то нет грозы,
а в метре от нейтральной полосы
мелькает принт сиреневой парчи
и небосводу мало бирюзы…
Но не грусти — кончается дорога,
и небеса — уже владенье Бога.
Благословенья светоносен чин
и виртуальный ангел у порога!
* * *
Не спрашивай о чем мои стихи!
Они о той немыслимой воде,
летящей и сгорающей звезде,
о тальнике, пробившемся сквозь мхи,
и о тебе, хороший, о тебе!
О рвущемся пространстве между нами,
в котором нарождается цунами
и что-то изменяется в судьбе,
в природе, мыслях и кардиограмме.
Все рушится, колеблются мосты,
смакуют смуту укры и игилы,
все явственней оскал нечистой силы,
твои неразличимее черты…
Упасть бы в эти травы цвета хаки
и думать только о движенье губ
твоих, о том, как пахнет сруб сосной,
и темен бор во мраке — там, в пелене,
и ты за пеленой.
СТОЛИЦА
Дождями плачешь, древняя столица…
С коротким утешением спешу!
Твой заповедный терпкий запах длится
вдоль лиц и улиц — с детства им дышу.
Я чувствую, тебя творит мой разум
по тупикам и улочкам, и разом —
конгломератом пляшущих огней,
где птицы задохнулись от реклам,
где храм блаженный не считает дней…
Но плачет дождь и сердце пополам!
Себя творю в окраинах Арбата
и знаю, пробуждение чревато
возможностью и пяди не узнать
арбатского доверчивого тела.
С логистикой фонарного столба,
чужая мысль в единый миг сумела
все изменить и пот смахнуть со лба!..
Уйти б неслышно между снов дремучих
туда, где свет вечерний не ретив
и шорох шин внезапностью озвучен —
идти и слушать, слушать и идти…
Не вспоминать речей притворных дым,
в них штампы раздражают и тревожат,
как женщины под именем одним,
что поздно предпочтения итожат
неадекватным выбором своим.
В бегах мышиных выбор так ничтожен
и так смешон, и так неотвратим.
* * *
По забытому полю, по взгорью,
вдоль дикого леса…
Шелестение, шумы и шуршанье шагреневой кожи,
по шоссе до обрыва, до дна, а потом до созвездья,
вдоль сосен в полете, заправленных в звездные ножны.
А после — у берега вереск и запахи счастья:
хмельной, смоляной и еловый, и чуточку чайный —
вдохнуть, надышаться, приникнуть, навеки остаться
с летящей планетой, до боли своей и случайной.