Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2015
Сергей Арутюнов — поэт, прозаик, критик, публицист. Родился в 1972 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького (семинар Т. Бек и С. Чупринина). Печатался в журналах «Дружба народов», «Дети Ра», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Знамя», «Вопросы литературы», газете «Вечерняя Москва» и других изданиях. Автор многих книг.
СВИДЕТЕЛЬ ВЕКУ СВОЕМУ
I.
Какой бессмысленной ездой
Наполнено мое посконье,
Когда звенит в душе пустой
Самоизгнанье отпускное.
Лететь за тридевять земель,
Где так мгновенно опустею
От моря ли, что чуть светлей
И снисходительней к безделью.
Таящимся, как мухолов,
Почувствую ль еще острее
Тугие мускулы холмов,
Всклокоченных, как при обстреле,
Бесчисленные острова,
Где камни сгрудились шершаво,
И белобрысая трава
Шуршит, как в том году шуршала.
На пляже, что древней песка,
Споткнувшись о вьетнамку чью-то,
Пойму ли вновь, как смерть близка,
И как ничтожна жажда чуда,
И память, что в себе гною
Настырно, нудно, хлопотливо,
И свет, стремящийся к нулю
При безусловности отлива.
II.
Где скал потрескалась черствуха,
Оплыл оливы ствол кривой,
Являлись мне два вечных звука —
Сверчковый стрекот и прибой.
До козьих тропок над обрывом
Достать пыталась пена брызг,
И мир вставал святым, открытым,
Промоленным насквозь и вдрызг.
Прокалена и камениста,
В лазурь сбегала ширь бугров,
На клирика и коммуниста
Кладя заслуженный покров,
И думал я — к чему мне море,
Его архейский хризолит,
Когда предчувствие немое
Блаженства больше не сулит.
Промчалась жизнь в сплошном томленье,
Борьбе бесплодной и пустой,
Тревоги тяжкие довлели,
Заботы резали уздой,
И вот, на склоне лет безумных,
Я память в синеве топлю
О том, что совести подсумок
Готов к назначенному дню.
* * *
В смятенье, авитаминозе ли,
Бесслезным, словно напоследок,
Зачем вымаливать у осени
Ушедших дней посмертный слепок?
Они ушли, но так же благостна
Новорожденная парсуна,
И свет, ворованный у августа,
И тень, что свету неподсудна.
Еще пронзительней, крамольнее
Придут иные страстотерпцы,
И с ними чаемой гармонии
Навеки может расхотеться.
Но как бы ветры ни шаманили
Струеньем листопадных гранул,
Горит в листве одно желание —
Истлеть и претвориться в мрамор.
Элегия
Ни уплотненный трафик на Садовом,
Ни чайки над Нагатинским затоном —
Ничто во мне ни я, ни свет кругом,
А черный ленинградский метроном.
Кто засыпал в жару, проснувшись в холод,
И в зеркало молчит, как дверь, прихлопнут,
По стенам шарит голубым белком,
Ветрами выпит, пустотой влеком…
Я в этом сентябре, себя не помня,
Не отличая полночи от полдня,
О город бьюсь, как об морское дно,
Что содроганьем волн раскалено.
В толкучке снов, где шевелиться стыдно,
Душа в тоске пред осенью застыла,
И смотрит мутно, будто не теперь,
В нависший сумрак скрещенных теней.
Там, где на ветках синева трепещет,
И каждый сущий — жалкий перебежчик
Из тлена в тлен, как брызга на стекле
Скитаний вечных по чужой земле,
Сезонные лимиты превышая,
Набитая, как бэха, крепышами,
Снежинками, спускается зима,
Самой собой от снега спасена.
* * *
От шарканья метлы до скрежета лопаты —
Дождей демисезон да карканье ворон,
И лишь дома стоят, сутуло угловаты,
В простенках затая безвременья вагон.
Терпение мое, когда же отправленье?
Из полумиража полумираж
создав,
Я претворил свой путь в стальные параллели.
Вези меня к своим, полуночный состав.
Я сам взойду туда, к манометрам и топкам,
На воздух октября гудок облокотив,
И этот свист еще зачтется по итогам.
Труби, мой черный конь, стальной локомотив.
Обступит снег зрачки, залепит глотку уголь,
Но, пронося свой крик сквозь мрак и духоту,
Я с ним не поделюсь последней долгой мукой,
А выпущу пары и спрыгну на ходу.
* * *
Не легче ль cписать на климат
Раденья об андрогине,
Когда через двор окликнут
Немыслимые другие?
Похлопают иль прихлопнут,
По-прежнему — лотерея,
Но вот он, житейский опыт
Простого преодоленья —
От нежитей завалящих
На сгнивший штакетник вешай
Последний почтовый ящик,
От плесени заржавевший,
Вестей бы таких, что вот бы
Насаживать со дня на день
Числитель чумной Европы
На Азии знаменатель.
И так уж сто лет судачил
Дискантом насквозь продутым
Знаток мировых солдатчин —
Раздвоенный репродуктор,
И через двойные рамы
С подсохшими пауками
Гундосил — а на хера мы
Грядущее понукали?
Ты знаешь, какой ценою
Платили за кровь братушек,
И нежность свою сыновью
Таишь от острот протухших.
И пусть эта шваль горланит —
Рассматривай как везенье
Любви ледяной орнамент,
Простертый над нами всеми.
* * *
Свидетель веку своему,
Глотая дни, как сулему,
Я жизнь провел как в забытьи.
О, Господи, освободи.
За эти жалкие гроши
Неверья цепи сокруши,
Нравоученьем опостыль,
Как сорок лет моих пустынь.
Явись в осенние хлеба,
Где с Речью шепчется Литва,
Последним на святой Руси
Всего меня преобрази.
Для новой тверди подо мной,
Во имя истины одной,
Во имя той, что всех давней,
Во имя истины Твоей.
* * *
Когда, обряженная в свеклу,
Всучишь седьмой по счету флаер
Не шурину, так точно свекру,
Что на ходу тебя облапил,
Тебе я вспомнюсь безучастно,
Как сталагмит известняковый,
Которому не излучаться
Меж сэндвичем и пепси-колой.
Меня ты вспомнишь безотчетно,
Превыше скук, надежд, метаний,
Как жизнью битая сучонка,
Что малых сих элементарней.
Как буксировочное судно,
От напряженья чуть живая,
Меня ты вспомнишь как-то смутно,
Как бы резвяся и шаманя.
И я тотчас тебе предстану,
Как дюжий мерин шестисотый,
Подобный драному Тристану
Перед завшивевшей Изольдой,
И, временем не поколеблен,
И стол, и дом тебе воздвигну,
И ты прошепчешь — здравствуй, Ленин,
И спрячешь флаеры за спину.
* * *
Дмитрию Филиппову
Не могу осознать, а раз так, то, наверно, не
надо мне,
Как сливают страну и как мертвый над нею стою,
И на подиум входят литые самцы доминантные,
А другие в гробах возвращаются в землю свою.
И на этой земле, сухоснежьем едва припорошенной,
Штыковыми лопатами роют им скорбный альков,
И звенит в их манерках последней упрямой горошиной
То ли хруст мировой, то ли слышанный в детстве Тальков.
Не журись, пацаны, неизвестно, кому тут херовее:
Вы-то вон, залегли аж до самого Судного дня.
Остающимся здесь — тискать баб с выменями коровьими,
Поменяться бы с вами, козлятки… такая фигня…
За три выстрела взводных, овальный портретик на мраморе,
За гвардейскую ленту венка, что от хмари промок,
Оловянную кружку со ста милосердными граммами,
Поменялся бы с вами и я, если только бы мог.
* * *
Когда б измерить мог на свой аршин
Провинциальность вывертов столичных,
И год, что ничего не завершил,
И окон муть, и двери без табличек,
Я б эту меру праздновал один,
Оттискивать на лбу не обязуя
Ни загнанных в кредиты воротил,
Ни запах ночи, близкой, как безумье.
…Склоненье чаш — и в ряби золотой,
Еще пошлее и еще эстрадней
Стоишь, как думаешь, «над суетой» —
Пред мокрым снегом и зимой бескрайней.