Юрий Казарин, «Поэзия и литература»; Александр Федулов, «Апропусы изысканныечитателем»; Дмитрий Колчигин, «О ничтожестве океана»; «Авангард и остальное».Сборник статей к 75-летию А. Е. Парниса; Ксения Букша, «Малевич»; Сергей Летов,«Кандидат в Будды»; Джиди Мацзя, «Черная рапсодия»; Ильязд, «Поэтические книги1940–1971»; Наталия Черных, «Солнечная»
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2015
Юрий Казарин, «Поэзия и
литература»
Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2011
Эта книга «адресована всем, кто живет поэзией». Так написано в аннотации. Это страстная апология поэзии как таковой, проповедь поэтического Савонаролы (да не обидится на меня мой друг за такое сравнение!). В поддержку своего убеждения Юрий Казарин — поэт и ученый — мощный поэтический пассионарий — привлекает выдающихся мировых поэтов, писателей, философов. Их высказывания взаимодействуют с текстами самого поэта-исследователя, создают многоступенчатый гул голосов в защиту «поэзии поэзии», как определял Гоголь… Прекрасные голоса, прекрасный гул. Но более всего поражает та степень открытости, с которой Юрий Казарин ведет свою проповедь. Да, он вооружен многими знаниями (лингвистика вообще наиболее крепкая, устойчивая в научном смысле, выходящая за рамки гуманитарных, наука), но он поэт (к пониманию природы поэта см. его эссе «О слабости поэта» в журнале «Урал», 2011, N╟11, или здесь http://magazines.russ.ru/ural/2011/1/ka16.html). Вот он пишет: «Поэт — безбытен, потому что бытиен. Потому что он всегда и всюду в катастрофе…». Да, это ощущение катастрофичности у поэта может прорваться даже в аналитической, лингвистически фундированной работе. Но в данном случае это не ведет к сбою критериев. Анализ текстов выверен и кинжально остр, определения категорий и признаков поэзии, а также парадигмы типов/видов поэзии тяготеют к формульности. Так что это не только проповедь в пользу поэзии, но и своего рода компендиум поэтосферы. Без этой книги не обойтись ни начинающему, ни продолжающему.
Александр Федулов, «Апропусы
изысканные читателем»
Тамбов: Студия печати Галины Золотовой, 2013
В новой книге поэт и художник выступает пристальным читателем известных
произведений и судеб самих создателей этих произведений. Автор в предисловии
поясняет название как «опусы кстати», но как бы и между прочим, вот так
заметки, мол. На самом деле это весьма пристальные исследования, насыщенные
ассоциациями, сопоставлениями на уровне как сюжета, так и самых минимальных
единиц текста. И Пушкин, и Достоевский, и Хлебников, и Булгаков, и Маяковский
здесь открываются новыми гранями именно через слово, через его перепрочтение.
Этот Читатель — Александр Федулов — видит текст зрением поэта и художника. Кто
бы увидел, что в слове «огончарован» спрятан «анчар»?!
Книга дополнена интересным изобразительным рядом, в том числе изоанаграммами
самого автора.
Дмитрий Колчигин, «О ничтожестве
океана»
Madrid: «Ediciones del hebreo Errante», 2013
Пока нам в качестве современной поэзии предлагают демьянобедновских гражданинпоэтов, где-то на глубине, вдали от лжереволюционеров, происходят настоящие тектопоэтические сдвиги. Дмитрий Колчигин живет в Казахстане, в бывшей его столице — Алма-Ате, самой южной точке евразийской цивилизации. Книга написана или явлена на возможных и невозможных языках. Случайный читатель, даже и пишущий, испытает шок. Но не случайный попадет наконец в поэтическое пространство, в котором смыслы вызревают, в котором с каждой строкой идет становление, в котором тривиальное претерпевает поэтическую трепку. Книга-взрыв — в шрифтовом, визуальном языковом заумии. Легко предсказать восхищ Кручёныха, если не прямо зависть!
«Авангард и остальное». Сборник
статей к 75-летию А. Е. Парниса
М.: «Три квадрата», 2013.
Друзья, коллеги Александра Ефимовича Парниса преподнесли всем нам хороший подарок. Эту книгу будут искать, за ней будут гоняться. Помимо статей и приношений замечательному авангардоведу здесь целый ряд архивных публикаций, проливающих свет на многие события художественной жизни России, особенно первой половины ХХ века. Особенно это касается авангарда, который и по сию пору еще не поднят на поверхность из архивной пыли. Многое утеряно. А. Е. Парнис уникальный энтузиаст-подвижник, благодаря которому оказались сохранены очень важные материалы русских авангардистов (и не только). В конце книги приведен список публикаций юбиляра. Это список впечатляет не менее чем сам том. Многие из нас могут вспомнить, что в каком-то энном году прочли либо текст Хлебникова, либо новые страницы воспоминаний о нем. Каким-то чудом Парнис находил ненаходимое и публиковал почти непубликуемое! Этот том очень важен как для истории культуры, так и для сегодняшнего дня, в котором есть место авангарду!
Ксения Букша, «Малевич»
М.: «Молодая гвардия», 2013
Писательница Ксения Букша написала книгу о Казимире Малевиче. И написала хорошо, стройно, продуманно, с погружением в материал и заинтересованностью в художественном и философском методе Малевича. Без пренебрежения бытом, но сосредоточенно на главном, том, что составляло суть художественного поиска. И при этом читателю открывается не только сам Малевич, его биография, окружение, последователи, судьба его картин, а и сама Ксения Букша. Пожалуй, это не такой частый случай, когда хочется уже после прочтения книги обратиться к другим произведениям этого автора.
Сергей Летов, «Кандидат в Будды»
СПб.: «Амфора», 2014
Первая книга выдающегося музыканта, не только мастера в своей области, но и на протяжении многих лет создающего особую ауру взаимодействия разных искусств — театр, поэзия, танец, кино, изо и т. д. Книга насыщена именами, лицами, картинами времени. Здесь и исследование родословной автора и яркие штрихи к портрету брата — Егора (Игоря) Летова, и страницы истории художественного андеграунда Москвы, Ленинграда, живые описания многочисленных выступлений в разных точках мира. По аналогии с фри-джазом, в котором работает музыкант, я бы назвал его повествования фри-прозой. Разумеется, любая импровизация — результат большой предварительной работы. То есть свобода — это вообще-то сознательное ограничение, действие в некоторых рамках. Правда, ставятся они самим художником. Сергей Летов мастерски ведет импровизации и в прозе. Есть особая полетность звука в его саксофонах и флейтах. Столь же свободна и полетна его проза. Он свободно перемещается во времени и пространстве, в культурах и ментальностях. Его заметы остры и парадоксальны. Фри-прозу дополняет блок фри-фото.
Джиди Мацзя, «Черная рапсодия»
Перевод с китайского под редакцией Ирины Ермаковой
М.: «ОГИ», 2014
Автор книги — китайский поэт, представитель народности И. Джиди Мацзя (р.1961) пишет стихи, рисует (замечательные рисунки здесь же в книге), путешествует, участвует в поэтических фестивалях и сам организует фестивали. То есть в пору, когда поэзия вроде мало кого интересует, он утверждает примат поэтического в мире. Особый раздел в книге составляют посвещения и приношения поэтам из разных стран мира, с которыми он очно или заочно беседует, укрепляясь в своем стремлении запечатлеть красоту мира. Собственно вся книга пронизана этим чувством утверждения красоты, гармонии. В основе его поисков лежат представления народа И о красоте, правде и любви. Можно сказать, что эта поэзия архетипична. С помощь народных представлений поэт стремится противостоять глобальной энтропии, которая не оставляет места самобытности. И это ему вполне удается, что подчеркивают в свох предисловиях Томас Венцлова, Лу Юань и Дэнис Мэйр.
Я только что покинул переполненный причал
и дошел до незнакомого вокзала.
Всю свою жизнь я искал, где оно, время.
Может потому, что вечно повторял этот путь,
но ведь у человечества нет финишной прямой.
Я, сын кочевого народа, верю, что любовь и смерть
всего лишь способы существования.
Все это — точки одной линии. Линии пути.
Ильязд, «Поэтические книги
1940–1971»
Предисловие и комментарии Режиса Гейро, общая редакция Сергея Кудрявцева
М.: «Гилея», 2014
Ильязд — это Илья Зданевич собственной персоной, чье творчество
последовательно возвращается и даже впервые появляется на публике, благодаря
последовательной работе Режиса Гейро и Сергея Кудрявцева.
«Можно сказать, что вся поэзия Ильязда в целом осталась незамеченной,
невидимой», — утверждает в начале предисловия Режис Гейро. А в конце
цитирует высказывание самого Ильязда: «Лучшая судьба поэта — быть забытым». И,
судя по всему, Ильязд сделал для этого немало! В частности, издавая свои стихи
мизерными тиражами в книгах, оформленных выдающимися художниками — Пикассо,
Сюрваж, Жорж Брак, Джакометти, Рибмон-Десень. К тому же книги выходили
по-русски, а значит, прочитать их во Франции могли единицы. Правда, одна вышла
по французски — книга бустрафедонов, но и ее могли прочесть только дотошные
исследователи (Режис Гейро в данном издании виртуозно перевел бустрафедоны на
русский!). А книга «Бригадный» вообще не была издана.
Таким образом практически только сейчас Ильязд-поэт выходит к читателю. То есть
мы встречаемся с абсолютно новым для нас поэтом. Правда, уже после прочтения
его прозы, его заумных «дра». Образ автора сложился, но сейчас с появлением
собрания книг стихов он должен модифицироваться. Действительно, как пишет
Гейро, «все темы Ильяздовой поэзии затрагивают самое универсальное», а стихи,
написанные «в самой меланхолической и самой невидимой части его жизни, своим
высоким лиризмом вскрывают наиболее глубокие слои его личности». А вот как сам
поэт формулирует в книге «Афет», своеобразном сонетном дневнике: «Призванья без
особого стихи/ в покрое старосветского сонета/ таков закат игорного поэта/
литературные мои грехи…»
Ильязд явно сочиняет стихи, это волевое интеллектуальное усилие автора, который
достаточно начитан, чтобы имитировать сонетную форму, эклектически наполняя ее
лексикой из прежних эпох. Он делает это очень выразительно, так сказать,
смыслонаполненно! Но удивительное чувство от чтения: строя, поэт обрушивает.
Кажется, что строки, как балки, вот-вот обрушатся тебе на голову, раздавят,
поглотят. Я бы сравнил эти грандиозные нагромождения стихов с инсталяциями
французского художника Армана, а также с музыкой минималистов. Возможно, что
читать эти стихи следует проборматывая, накручивая, как накручивают часовую
пружину, чтобы завести часы, а потом эта пружина будет действовать, двигая
стрелки и указывая нам на движение времени. В книге «Письмо», стихотворных
размышлениях о жизни, смерти и бессмертии, есть и такая строфа:
охотно уступлю труды поэта
за безмятежный отдых до зари
какого черта увлеченье это
бирюльки радуга и пузыри
Вторая строка идет с отступом в один знак! Не забывайте, что пишет авангардист (авангардисты не бывают бывшими, что и покажет Ильязд в книге бустрафедонов). Но еще — на заметку будущим исследователям книг Ильязда — которые займутся интертекстуальностью. Например, о пузырях — не так они просты, может быть, через шеспировские «пузыри земли», которые дали название известному блоковскому циклу… а в следующей строфе возникает «буря»… Итак, разрушая и выстраивая заново…
Наталия Черных, «Солнечная»
М: Русский Гулливер, 2013
Эта тоненькая книжица сопровождена предисловием Веры Котелевской и послесловием Евгения Тарана. Очень интересными, кстати. То есть, вероятно, поэтесса нуждалась в такого рода пояснительных текстах, не очень доверяя способности читателя адекватно воспринять ее собственный текст. Более того, в книге есть еще небольшое пояснение от автора, которое начинается так: «Стиль книги определила бы кинематографически: догма». Но тут еще есть интересный момент — на обложке репрудуцирована характерная картина Александры Мочаловой. Эта картина абсолютно гармонирует с текстом, она его предваряет и сообщает ему дополнительную символику. Если говорить кратко, я бы возвел «Солнечную» к поэзии Елены Гуро и Ксении Некрасовой. То есть (при всех различиях на личностном уровне) — это органическая поэзия, движимая глубокими внутренними побуждениями — не сочинительства, а письма как такового, собственно попытка запечатлеть мгновение, вот сейчас, так сказать, «догматически», в разнообразных смыслах этого понятия… Цитата: «любишь Его? Говорить с Ним будешь?» Вообще с этим текстом хочется говорить, хочется вклиниваться собственным текстом. И неважно, была ли у Наталии Черных такая задача, важно, что книга вызывает такую реакцию… И с этой точки зрения уже по-иному смотришь на тексты Веры Котелевской и Евгения Тарана, как на их собственное включение в книгу, вызванное самой книгой…