Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2015
Ольга Туркина — поэт, прозаик, художник. Лауреат премии «Молодой Петербург». Автор двух книг прозы. Литературный редактор журнала «Вокзал».
Свобода
Он свободно сидел в плетеном кресле за ажурным деревянным столом, молодой
господин, и курил сливовый табак, втиснутый в папиросную бумагу. Он источал
взгляд свежей зелени, глаза его были весной, а темно-пшеничные брови на
выдающихся дугах были осенью. Если бы не эти сильные дуги, перекликающиеся с
удлиненными соломенными гладкими волосами, лицо стало бы совсем мальчишьим, девчачьим, узкое, бледное, с тонким безусым
ртом, оно явно принадлежало принцу. Впрочем, курил он дешевую сигарету, а сидел
на пластиковом стуле заброшенного летнего кафе где-то в глубине Петербурга, в
тупике двора. Из тупика выход только один — назад. Если это возможно. На нем
был пиджак, вероятно, от костюма, джинсы с грубым ремнем и ботинки. На пальце
еще не зажил свежий след от обручального кольца, хоть и снятого навсегда
довольно давно…
Я обручального кольца вообще не носила. Я даже не помню, где оно лежит. Но моя
рука на телефоне, как на пульсе, и лицо мужа вспыхивает, выныривая из тумана,
сотканного нашим дымом в этом беспризорном тупике. При такой близости лиц дымка
раздроблена, и становится отчетливо видно, что глаза этого лунного принца —
цвета болота, а не молодой листвы. Они обволакивают, постепенно сужая кольца на
горле, создавая мутно-белый кокон. Так проще выпить содержимое, в которое я
превращаюсь.
— Освободись,— говорит он, почти не размыкая губ. Он произносит слова так тихо,
что я вынуждена направить все свои силы, все остатки сил, все волокна слуха —
на его звук, на его нитеобразные фразы-руки, тянущиеся к моему нутру.
«Освободись»,— говорит он, опутывая меня дымом и тиной взгляда.
Я смертельно хочу в его затасканный пиджак.
— Ты свободная птица. В тебе зверская энергия, и ты должна жить в диковинных
садах, а не в прутьях.
Его пальцы касаются меня, и я ощущаю прутья. Рука покрывает другую руку, мои
пальцы выглядят, словно в решетке.
— Ты не должна быть в решетке,— сказал он одними губами, словно чревовещатель.
— Ты кукольник,— ответила я одними губами.
— Хватит быть чьей-то куклой,— ответил он.— Откуда в тебе столько
жертвенности?.. Я это исправлю. Скоро этого не станет. Ты обретешь свободу. Ее
много рядом со мной… У тебя будет огромная свобода…
Она вся для тебя.— Он похлопал себя по узкому бедру, будто призывая собаку: —
Вот здесь.
Обратная сторона
СТОРОНА 1
— Если бы не ты, я бы ни за что на это не решился. Я бы передумал, съехал, посчитав, что неправ или что схожу с ума. Но иногда достаточно одного мнения, одного человека, чтобы окончательно убедиться в своей правоте. Ты всегда был на стороне справедливости, друг. Поэтому не осудил меня. Да и что я ломался, когда с моей женой это сделали?? Я бы презирал себя, если бы простил им насилие. Око за око. Теперь они и мухи не обидят. Только сейчас, когда мертвы, они безопасны. Друг, если бы не ты… Скольких людей мы спасли. Меня спасла твоя поддержка.
СТОРОНА 2
— Даже не сомневайся. От тебя же ничего не осталось, посмотри в зеркало. Думаешь, выкарабкаешься? Из этого никто не выбирался. Это одностороннее движение, назад невозможно и свернуть некуда, парень! Думаешь, лучше вот так барахтаться и проваливаться обратно в трезвое горе? Ее уже не вернуть, и забыть ты ее не сможешь, не ври себе. Ты сам ко мне тогда пришел за первой дозой. Знаешь, я считаю, это был верный шаг, лучше иллюзия рая, чем вечный ад. Да тебе повезло как ни одному моему покупателю! Я же никого кроме тебя не снабжал этим бесплатно. Ну ты идиот. На, возьми, и без глупостей. Выручу еще раз, не смотреть же, как загибаешься. Не ценишь ты бескорыстную помощь.
СТОРОНА 3
Ванечка бесшумно притаился на тахте, прижимаясь к настенному ковру. Он
напоминал статуэтку-оберег, только немигающие глаза, белея в сумерках, следили
за сестрой. Лена вышивала у окна, изредка отхлебывая молоко из банки. Нежную
кружевную тишину нарушила муха. Большая и громкая, она разрезала комнату на
треугольные куски, а потом, обмельчив полет, снова
сшивала, петляя в углах. Ванечка оставил наблюдение порхающих, как бьющиеся
стрекозы, кистей Лены и занялся мухой, повторяя взглядом вышивку ее полета.
Лена отложила вышивку. Братишка съежился, дернув взглядом, напрягся. Гудение
тотчас стихло. Лена потянулась к банке молока и увидела муху на горлышке.
Величиной с маслину, она еле держалась на краю, но и согнать ее не удавалось.
Девушка попыталась ее прихлопнуть — муха исчезла.
Ванечка подался вперед. Сестра тщетно выслеживала издевающееся насекомое.
Комната стихала, вновь пронизывалась жужжанием, сшивалась полетом и снова
смолкала.
Сестра обессилено опала на дверной косяк. Отдышавшись, она привстала на носочки
и находчиво сняла из-за настенного ковра мухобойку.
— Не надо, Лена!! — мальчик вскочил на ноги. Его крик прихлопнулся холостым
ударом о стену.
— Подожди! Может быть, она последняя осенняя муха! Просто выпусти ее, слышишь?
— взмолился мальчик.
— Нет уж, Ваня, она тогда опять здесь окажется!
Братик бросился в ноги сестре.
— Фу ты, дурачок, я чуть не упала! — она перешагнула.
— Ну пожалуйста!
— Не мешай мне.
На этот раз Лена точно не промахнулась бы. Муха на подоконнике перед ней. Но
рука судорожно разжалась, хлестко уронив мухобойку. Лена согнулась от тонкой
глубокой боли, из ее бедра торчало ушко иголки с яркой ниточкой мулине.
Братишка летящим движением распахнул окно.
— Лети себе, Мухочка. Не обижайся на Лену, у нее нет
жалости.
СТОРОНА 4
Алина не умела отказывать. Слово «нет» блокировало ее горло и не могло
протиснуться. Если чья-то просьба оказывалась невыполнима — Алина старалась
исчезнуть, провалиться, только бы не пришлось озвучивать отказ.
Но эта нищенка у церкви не позволила девушке раствориться в толпе. Едва Алина
перекрестилась и сняла платок, как мрачная попрошайка
преградила ей выход из калитки.
— Извините, я очень спешу, правда! — с трудом сглотнув и вжав ладонь в грудь,
оправдывалась Алина.— Я дала вам, сколько могла!
— Ты дала лишь сотую часть своих денег,— сощурилась бабка, медленно вскрывая
лицо улыбкой, будто скальпелем. Показались стальные зубы.
Землистое лицо торчало в костлявом черном силуэте, как дупло в высохшем дереве.
Алине стало до озноба неприятно, но она увязла в старушечьем капюшоне, как в
вырытой яме. Она боялась, что обидит человека, если отведет взгляд.
К тому же Алина была уверена, что просящий нуждается именно в ее помощи, и
чувствовала это кармически — никто не заменит нужное
время, место и человека. Запасные актеры только в театре.
Но сейчас ее помощь требовалась не только нищенке, но и своей матери. Алина
наскоро помолилась, поставив свечу за здравие, и поторопилась к маме в
больницу.
— Я не могу… Не могу дать больше,— Алина вскинула
беспомощный взгляд на церковь, пытаясь в доли секунды уложить молитву.
— Врешь! — яростно рявкнула старуха, вдавив ногу в ее
туфлю. Улыбки не стало, исчезли и губы. Девушка онемела.
Фальшиво смягчившись, старуха убрала ногу, замарав бежевую туфлю. Она больше не
держала жертву, поняла, что та сама сейчас вытряхнет кошелек. Алина всерьез
спешила, и у нее действительно находилась непривычно большая сумма. Не
оставалось ни времени, ни сил. Вслепую вынув больше половины купюр, девушка
протянула старухе деньги, нервно потрясла рукой, но нищенка медлила — ожидая
встретиться с раздавленным взглядом Алины. Дождавшись, она присборила
подол, чтобы девушка опустила в него деньги. Из-под черного одеяния всполохнула
расшитая бархатная юбка.
Тут Алину кто-то толкнул, народ прошел через калитку. Старуха испарилась.
Девушка перекрестилась онемевшей рукой. Она крестилась, пока пальцы не стали
слушаться. И только поклонившись, опомнилась — она отдала деньги, которые везла
маме на операцию. Мама с детства звала Алину «моя щедрость».
СТОРОНА 5
— Я злюсь, когда тебя недооценивают! Я ревную, когда тебя оценивают.
Взрываюсь гневом, если тебе нагрубили. Знай, что я всегда отомщу за тебя.
Только душит обида, что ты этого не замечаешь. Ты страшно нежное создание.
Хватило бы только ярости и желчи бороться с жизнью, грызть глотку за тебя. Что
ты плачешь? Я ненавижу мир за твою хрупкость и уязвимость в нем. Ненавижу.
— Знаешь, мне никто, никто, кроме тебя, не дарил такую сильную любовь.
РЕБРО
— Как много отрицательных чувств — зависть, равнодушие,
жестокость, жадность, гнев, ненависть…
— Но ведь у всех них есть антонимы, кроха. И все они синонимы добра.
Будто сводятся к сокрытому божественному имени.
— Ты прав… Поддержка, помощь, жалость, щедрость… Любовь. Знаешь, мы и живем, и
улыбаемся сейчас потому, что все эти слова однозначны, они — всегда Доброта.