Когда атмосфера предгрозья,
как море, встает над Москвой,
ты к воздуху только притронься —
и рухнешь от пены морской.

Но вместо мольбы о пощаде
молись безрассудным богам,
чтоб русские ливни помчали
навстречу афинским быкам,

чтоб с именем новым — Георгий —
в ворота столицы внесли
и славу, и отблеск геройский,
и запах горячей земли.


*   *   *

Глядишь, и через день
уже не разглядеть,
но все равно глядишь,
как поездом летишь.

За чередой берез
уже не разберешь
того луча промеж
и дыма не проешь.


*   *   *

Асфальт сияет, как наждак,
еще бурлит, насилу стихнув,
мой город на семи дождях,
мой Рим, мой порт пяти инстинктов.

Вот солнце из-за чердака
сквозь мир протягивает нити.
Есть белизна и чернота
и час вечерний между ними.

Водой и светом обдано
лекало кровельного мрака.
Как много горя одного,
как призрачна другая рамка.

Но между небом и людьми
мне чувства главного не спрятать.
Есть радость мести и любви,
и есть бессмысленная радость.

Как птица глупая всегда
довольна выученной нотой,
так жизнь за правило взята,
и я доволен этой ношей.


*   *   *

Сколько не было выпало снега
и впридачу — на все времена.
Не Москва, а расстрельная стенка
мне с моей колокольни видна.

Снег бежит алебастровой гущей,
на ветру не встречая преград,
словно к форме от формы бегущий
лихорадочный белый квадрат.

Если жить, то, пожалуй, подольше,
умирать — так души не держа,
шаг за шагом, подошва к подошве,
выбирай, дорогая душа.


КЛЕН

Словно милости просящий
на своей одной,

клен, до ниточки прозябший.
Дождь ему портной.

Льет без просини сегодня,
ровно и незло.

Где она — любовь сыновья,
кровное гнездо?

Где же он — твой сад монарший,
светлые друзья,

клен, предание смаравший…
Бог тебе судья.

На хвосте несла сорока:
бедность не стыдна.

Нищий — сам себе дорога,
сам себе стена.


*   *   *

Над Москвой ни облачка, ни огрызка,
и дышать не тесно, и жить просторно.
Умереть от счастья — почти открытка,
а герой с оружием без патрона.

Я сижу на набережной Шевченко,
дарят ветры дереву овеванье,
до воды и неба одна ступенька,
ни доски, ни колышка в океане.


*   *   *

Сеет нищенский дождичек,

                        сумма точек, итожащих

                                   затяжной эпизод,

и вода слеповатая

                        ищет смысл шлифования

                                               лет еще на пятьсот.

Топят поздно и нехотя.

                        Так любимые некогда,

                                               не кидаясь в обхват,

все гуляют в Измайлово.

                        Все на свете смываемо.

                                               Остается асфальт.

День как выдох шампанского.

                        Стрекот света шипастого.

                                               Фонаря полушар.

Я б еще лет четыреста

                        в этом пресном чистилище

                                               разных мук повкушал.

Это глупость ничейная —

                        что кувшин очищения

                                               непременно кровав.
И вода бестолковая

                        бьет в окно бесстекольное,

                                               пустоту исклевав.


*   *   *

Ее никто сюда не гонит,
в неплодоносные сады.
Зачем весна приходит в город?
Конечно, не для красоты.

Что ей Ордынка да Полянка,
ряды, салоны, торгаши?
Для привнесения порядка
в смурное зодчество души

она придет в канун субботы,
лучом распятье уколов.
Конечно, не для позолоты
замоскворецких куполов.


*   *   *

Апреля двадцать пятого числа
четырнадцатого (сегодня) года
Москва была спокойна и чиста,
шли замуж и жениться шли на ком-то.

Гуляли вдоль по Яузе вдвоем,
в посаде соблюдали угловатость,
но в полный, человеческий объем
цветения вдохнуть не удавалось.

А старая, фонарная Москва,
видавшая Христа и снегоборье,
струила благовонные масла.
Я спичку подломил на светофоре.


*   *   *

Ранним утром холодно и светло,
голос певчий дерево расплело,
закипела зелень и потекла
через край небесного котелка.

Что не стрелка шаткая — на излом,
мал-помалу годы берут числом.
Как ночной рябине — былую гроздь,
не воротишь слова из книги просьб.

Видит Бог, задышим легко, смесив
и Отца, и Сына, и весь массив,
золотые шторы, сирень, каштан,
полстакана влаги, земли стакан.


*   *   *

Дорога, сны, пролески,
маршрутное такси,
метро на две поездки
вокруг своей оси.

Мы вновь перевернулись
на триста шестьдесят.
Огни московских улиц.
Машины шелестят.


ЦОКИ-ЦОК

Год не было и вот пришла,

                        пришла собака.

Могла б, сказала бы: «Грешна».

                        Землей запахла.



Явилась вся, как батискаф,

                        полы процокав,

чего-то мельком поискав

                        в моих кроссовках.


Все ищет бременца поднесь

                        или веронца.

Найдет.

            Окажется: подлец.

                        Опять вернется.


И так — по кругу.

            Цоки-цок,

                        пройдет на камбуз.

Из крана сыпется песок,

                        и в окнах — август.