Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 8, 2014
Константин Кроитор — поэт. Родился в 1981 году в Москве. Печатался в журналах «Дети Ра», «Футурум АРТ» и др. Живет в Москве.
Когда атмосфера предгрозья,
как море, встает над Москвой,
ты к воздуху только притронься —
и рухнешь от пены морской.
Но вместо мольбы о пощаде
молись безрассудным богам,
чтоб русские ливни помчали
навстречу афинским быкам,
чтоб с именем новым — Георгий —
в ворота столицы внесли
и славу, и отблеск геройский,
и запах горячей земли.
* * *
Глядишь, и через день
уже не разглядеть,
но все равно глядишь,
как поездом летишь.
За чередой берез
уже не разберешь
того луча промеж
и дыма не проешь.
* * *
Асфальт сияет, как наждак,
еще бурлит, насилу стихнув,
мой город на семи дождях,
мой Рим, мой порт пяти инстинктов.
Вот солнце из-за чердака
сквозь мир протягивает нити.
Есть белизна и чернота
и час вечерний между ними.
Водой и светом обдано
лекало кровельного мрака.
Как много горя одного,
как призрачна другая рамка.
Но между небом и людьми
мне чувства главного не спрятать.
Есть радость мести и любви,
и есть бессмысленная радость.
Как птица глупая всегда
довольна выученной нотой,
так жизнь за правило взята,
и я доволен этой ношей.
* * *
Сколько не было выпало снега
и впридачу — на все времена.
Не Москва, а расстрельная стенка
мне с моей колокольни видна.
Снег бежит алебастровой гущей,
на ветру не встречая преград,
словно к форме от формы бегущий
лихорадочный белый квадрат.
Если жить, то, пожалуй, подольше,
умирать — так души не держа,
шаг за шагом, подошва к подошве,
выбирай, дорогая душа.
КЛЕН
Словно милости просящий
на своей одной,
клен, до ниточки прозябший.
Дождь ему портной.
Льет без просини сегодня,
ровно и незло.
Где она — любовь сыновья,
кровное гнездо?
Где же он — твой сад монарший,
светлые друзья,
клен, предание смаравший…
Бог тебе судья.
На хвосте несла сорока:
бедность не стыдна.
Нищий — сам себе дорога,
сам себе стена.
* * *
Над Москвой ни облачка, ни огрызка,
и дышать не тесно, и жить просторно.
Умереть от счастья — почти открытка,
а герой с оружием без патрона.
Я сижу на набережной Шевченко,
дарят ветры дереву овеванье,
до воды и неба одна ступенька,
ни доски, ни колышка в океане.
* * *
Сеет нищенский дождичек,
сумма точек, итожащих
затяжной эпизод,
и вода слеповатая
ищет смысл шлифования
лет еще на пятьсот.
Топят поздно и нехотя.
Так любимые некогда,
не кидаясь в обхват,
все гуляют в Измайлово.
Все на свете смываемо.
Остается асфальт.
День как выдох шампанского.
Стрекот света шипастого.
Фонаря полушар.
Я б еще лет четыреста
в этом пресном чистилище
разных мук повкушал.
Это глупость ничейная —
что кувшин очищения
непременно кровав.
И вода бестолковая
бьет в окно бесстекольное,
пустоту исклевав.
* * *
Ее никто сюда не гонит,
в неплодоносные сады.
Зачем весна приходит в город?
Конечно, не для красоты.
Что ей Ордынка да Полянка,
ряды, салоны, торгаши?
Для привнесения порядка
в смурное зодчество души
она придет в канун субботы,
лучом распятье уколов.
Конечно, не для позолоты
замоскворецких куполов.
* * *
Апреля двадцать пятого числа
четырнадцатого (сегодня) года
Москва была спокойна и чиста,
шли замуж и жениться шли на ком-то.
Гуляли вдоль по Яузе вдвоем,
в посаде соблюдали угловатость,
но в полный, человеческий объем
цветения вдохнуть не удавалось.
А старая, фонарная Москва,
видавшая Христа и снегоборье,
струила благовонные масла.
Я спичку подломил на светофоре.
* * *
Ранним утром холодно и светло,
голос певчий дерево расплело,
закипела зелень и потекла
через край небесного котелка.
Что не стрелка шаткая — на излом,
мал-помалу годы берут числом.
Как ночной рябине — былую гроздь,
не воротишь слова из книги просьб.
Видит Бог, задышим легко, смесив
и Отца, и Сына, и весь массив,
золотые шторы, сирень, каштан,
полстакана влаги, земли стакан.
* * *
Дорога, сны, пролески,
маршрутное такси,
метро на две поездки
вокруг своей оси.
Мы вновь перевернулись
на триста шестьдесят.
Огни московских улиц.
Машины шелестят.
ЦОКИ-ЦОК
Год не было и вот пришла,
пришла собака.
Могла б, сказала бы: «Грешна».
Землей запахла.
Явилась вся, как батискаф,
полы процокав,
чего-то мельком поискав
в моих кроссовках.
Все ищет бременца поднесь
или веронца.
Найдет.
Окажется: подлец.
Опять вернется.
И так — по кругу.
Цоки-цок,
пройдет на камбуз.
Из крана сыпется песок,
и в окнах — август.
Константин Кроитор — поэт. Родился в 1981 году в Москве. Печатался в журналах «Дети Ра», «Футурум АРТ» и др. Живет в Москве.
Когда атмосфера предгрозья,
как море, встает над Москвой,
ты к воздуху только притронься —
и рухнешь от пены морской.
Но вместо мольбы о пощаде
молись безрассудным богам,
чтоб русские ливни помчали
навстречу афинским быкам,
чтоб с именем новым — Георгий —
в ворота столицы внесли
и славу, и отблеск геройский,
и запах горячей земли.
* * *
Глядишь, и через день
уже не разглядеть,
но все равно глядишь,
как поездом летишь.
За чередой берез
уже не разберешь
того луча промеж
и дыма не проешь.
* * *
Асфальт сияет, как наждак,
еще бурлит, насилу стихнув,
мой город на семи дождях,
мой Рим, мой порт пяти инстинктов.
Вот солнце из-за чердака
сквозь мир протягивает нити.
Есть белизна и чернота
и час вечерний между ними.
Водой и светом обдано
лекало кровельного мрака.
Как много горя одного,
как призрачна другая рамка.
Но между небом и людьми
мне чувства главного не спрятать.
Есть радость мести и любви,
и есть бессмысленная радость.
Как птица глупая всегда
довольна выученной нотой,
так жизнь за правило взята,
и я доволен этой ношей.
* * *
Сколько не было выпало снега
и впридачу — на все времена.
Не Москва, а расстрельная стенка
мне с моей колокольни видна.
Снег бежит алебастровой гущей,
на ветру не встречая преград,
словно к форме от формы бегущий
лихорадочный белый квадрат.
Если жить, то, пожалуй, подольше,
умирать — так души не держа,
шаг за шагом, подошва к подошве,
выбирай, дорогая душа.
КЛЕН
Словно милости просящий
на своей одной,
клен, до ниточки прозябший.
Дождь ему портной.
Льет без просини сегодня,
ровно и незло.
Где она — любовь сыновья,
кровное гнездо?
Где же он — твой сад монарший,
светлые друзья,
клен, предание смаравший…
Бог тебе судья.
На хвосте несла сорока:
бедность не стыдна.
Нищий — сам себе дорога,
сам себе стена.
* * *
Над Москвой ни облачка, ни огрызка,
и дышать не тесно, и жить просторно.
Умереть от счастья — почти открытка,
а герой с оружием без патрона.
Я сижу на набережной Шевченко,
дарят ветры дереву овеванье,
до воды и неба одна ступенька,
ни доски, ни колышка в океане.
* * *
Сеет нищенский дождичек,
сумма точек, итожащих
затяжной эпизод,
и вода слеповатая
ищет смысл шлифования
лет еще на пятьсот.
Топят поздно и нехотя.
Так любимые некогда,
не кидаясь в обхват,
все гуляют в Измайлово.
Все на свете смываемо.
Остается асфальт.
День как выдох шампанского.
Стрекот света шипастого.
Фонаря полушар.
Я б еще лет четыреста
в этом пресном чистилище
разных мук повкушал.
Это глупость ничейная —
что кувшин очищения
непременно кровав.
И вода бестолковая
бьет в окно бесстекольное,
пустоту исклевав.
* * *
Ее никто сюда не гонит,
в неплодоносные сады.
Зачем весна приходит в город?
Конечно, не для красоты.
Что ей Ордынка да Полянка,
ряды, салоны, торгаши?
Для привнесения порядка
в смурное зодчество души
она придет в канун субботы,
лучом распятье уколов.
Конечно, не для позолоты
замоскворецких куполов.
* * *
Апреля двадцать пятого числа
четырнадцатого (сегодня) года
Москва была спокойна и чиста,
шли замуж и жениться шли на ком-то.
Гуляли вдоль по Яузе вдвоем,
в посаде соблюдали угловатость,
но в полный, человеческий объем
цветения вдохнуть не удавалось.
А старая, фонарная Москва,
видавшая Христа и снегоборье,
струила благовонные масла.
Я спичку подломил на светофоре.
* * *
Ранним утром холодно и светло,
голос певчий дерево расплело,
закипела зелень и потекла
через край небесного котелка.
Что не стрелка шаткая — на излом,
мал-помалу годы берут числом.
Как ночной рябине — былую гроздь,
не воротишь слова из книги просьб.
Видит Бог, задышим легко, смесив
и Отца, и Сына, и весь массив,
золотые шторы, сирень, каштан,
полстакана влаги, земли стакан.
* * *
Дорога, сны, пролески,
маршрутное такси,
метро на две поездки
вокруг своей оси.
Мы вновь перевернулись
на триста шестьдесят.
Огни московских улиц.
Машины шелестят.
ЦОКИ-ЦОК
Год не было и вот пришла,
пришла собака.
Могла б, сказала бы: «Грешна».
Землей запахла.
Явилась вся, как батискаф,
полы процокав,
чего-то мельком поискав
в моих кроссовках.
Все ищет бременца поднесь
или веронца.
Найдет.
Окажется: подлец.
Опять вернется.
И так — по кругу.
Цоки-цок,
пройдет на камбуз.
Из крана сыпется песок,
и в окнах — август.