Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2014
В настоящее время даже для маломальского литературного успеха автор должен
стать брендом. Где-то (версия идеалистическая, но еще реальная) качество текста
создает соответствующую прессу, автор поднимается на естественном пиаре. Где-то
используется агрессивная реклама, «своя пресса» и т.д. Важен и посыл, лозунг,
рекламный слоган. У Сергея Муравина
он тривиален: «Читайте книги Сергея Муравина — это
правильный выбор». Но гениальность в простоте — столкнувшись с безыскусными, на
первый взгляд, словами, они застревают в голове, становятся повторяющимся
фоном. И им подспудно начинаешь доверять (даже если на самом деле все не так,
но: психологический прием!) — еще до того, как вникнешь в текст. И обязательные отзывы на предыдущие (или нынешнюю) работы
становятся хорошим тоном — с удивлением смотришь на книжку, лишенную реплик
коллег-критиков. У Сергея Муравина с этим
порядок.
«…Спектакль человеческого существования — трагифарс
не только литературный, но просто современной жизни» — «Московский комсомолец».
«Сергей Муравин провоцирует своего читателя, не
отказывает себе в сомнительном удовольствии посмеяться над ним. <…>
Очередное современное безобразие!» — «Литературная газета». «Живописное
языковое раздолье, словно последнее пиршество духа, незамедлительно переходящее
в тризну» — «НГ Ex libris».
«Такое впечатление, что автор играет в кошки-мышки с читателем, своими героями
— явными и вымышленными, да и с самим собой…» — «Литературные известия».
Есть и легенда: «Известный поэт стал писать прозу». Что за поэт, однако, не
сообщается. Это не столь важно. Несколько лет назад в кафе с незабвенным
названием «Калина» в приволжском городке Кимры Михаил Бойко поделился идеей,
что для поэзии стоит избирать одно имя, для прозы — другое и т. д. Не знаю,
насколько это верно, но склад речи различен, когда берешься за иной жанр;
положим, угадать Мандельштама в прозе Мандельштама можно, будучи знакомым с
другой прозой Мандельштама, но не со стихами. Так что метод отчасти оправдан. И
опробован — Сергей Муравин полноценный участник литпроцесса, автор пяти изданных («СССР: богема», «Причуды
воздухоплавания, или Матрица Шахерезадова», «Тайная
жизнь Елены Оболенской, дочери полковника генерального штаба», «Странствия в
области неведомого по дороге к радости и забвению» и «Белкин
и его безумная вселенная») и пяти неизданных («CINEMA: любовное чтиво», «Рваное
время», «В параллельных мирах», «Гении и парадоксы» и «По образу и подобию»)
книг, как становится понятно по одной из обложек. Одновременно автором пишется
«провинциальный роман» «Серпухин: всадники
Апокалипсиса», глава из которого приведена в последней, на сегодняшний день,
книге Муравина — для затравки. Каждое издание
исполнено в разных жанрах (такой вот мультижанровый
автор получается): 100 историй о страстях и соблазнах, повести, антилитература, легкомысленные и безответственные фантазии,
книга путешествий, книги рассказов, книга о книгах, роман-дилогия, роман в
письмах о любви и свободе, тексты XXI века…
Вышедшие в 2014 году — «Тайная жизнь Елены Оболенской, дочери полковника
генерального штаба», снабженная уточнением: две книги рассказов, и
фантасмагорический роман «Белкин и его безумная Вселенная» с прилагаемой к
основному тексту главой из обозначенного выше «провинциального романа».
Муравин — адепт перевоплощения. Как можно понять из перечисленного, он работает на стыке серьезного и
несерьезного, комбинирует, меняет и подменяет. Играет
в том числе с идеологией, религиозными взглядами, где-то шокируя, где-то точно
подмечая тенденции — и понимаешь: да, так может быть в будущем. Например,
гиперболический «самый модный московский ресторан “Гитлер”», расположенный
неподалеку от памятника Пушкину — это в Москве примерно 2033 года (поскольку в
тексте есть временная отсылка: приближающееся празднование 88-летия победы;
однако автор мистифицирует, смешивает сон и явь, и ближе к концу романа
проявляется другая дата «настоящего» — 2010 год).
Процитируем несколько фраз о ресторане: «На входе крепкие парни нордического
вида встречали нас, вскинув руку в приветствии, воплем “зиг хайль”!»;
<в меню> жюльен из перепелки
с брусникой под трюфельной крошкой с названием “Локоны Евы Браун”», «мусс из
малины с листочком мяты <…> “Муссолини”», «скромное блюдо “Берлинские
колбаски в натуральной оболочке из запасов 43-го года”», «любителям русской рулетки
предлагались пирожные, начиненные цианистым калием» и т. д. Сатира, однако,
имеет периферическое приложение и к настоящему, особенно в свете последних
геополитических событий. Да при чем тут дела в
Украине, разве мало в России нацистских организаций, свастик на подъездах и в
лифтах, зигующих подростков? Так ли фантасмагорична картина, описанная Муравиным?
На сегодняшний день — да, но в 2033 году, когда не останется ветеранов Великой
Отечественной войны, а национальные идеи не затухнут, может ли кто-то из
завтрашних подростков, а послезавтрашних банкиров открыть «Гитлера»? Вполне.
Тем более мир в «Белкине» — тоталитарного толка, начало так и вообще
предполагает не последующую сонно-письменную фантасмагорию, а новую антиутопию:
слежка спецслужб вышла на новый уровень, и разумные нано-видеокамеры,
естественно, не замечаемые взглядом, вторглись в частную жизнь повсеместно.
Оттого и неудивительна тотальная паранойя и депрессивные синдромы — а разве
можно Белкина, заглавного персонажа, назвать не клиентом психоаналитика? Снам
его позавидует и Фрейд (а то как: с женщиной, превращающейся в крысу,
переспать!), письма он строчит всем, кому ни попадя:
от Господа Бога до бывших любовниц, а в голове мешанина
— будь здоров! Тут не удивляешься и дружеской вечеринке, на которой помощник
депутата Пётр Петрович лимонкой успокоил не в меру расшумевшегося под окнами байкера. Сошло с рук — корочка помогла. Однако сумасшествие
продолжалось: этот же Пётр Петрович оказался еще и сотрудником канцелярии
Верховного Правителя Антлантиды, а в «атлантический
проект», в коий вовлечены «большие люди» вплоть до
президентов государств, уверенно вербуют и Белкина. Затем протагонист
оказывается в обществе потерянных людей, как бы исчезнувших из этого света, но
попавшего на тот, где проходит (sic!) Первый
Организационный съезд и Всеобщая конференция пропавших и потерянных людей;
сообщается, что «мы вышли на первое место в нашей галактике по числу потерянных
граждан» (вот ведь фантазия у автора!). И это я еще не говорю об отношениях с
женщинами, которые у Белкина ожидаемо не складываются…
Границы между нормальностью и анормальностью стираются; что казалось бредом
обретает реальность и — наоборот (может быть, это внутренний мир человека в
состоянии тоталитаризма?): «Так он и жил, Белкин, — нормальный человек в
безумном мире. Или, может быть, ненормальный человек в нормальном мире? Но,
скорее всего, безумец в мире не менее сумасшедшем, чем он сам». Последнее
верно. Кстати, верно подмеченных фраз (речь теперь о стиле) в романе немало: «Таньке нравилось чувствовать себя изнутри полем битвы миллионов неодухотворенных сперматозоидов», «недавно Белкин сделал
анализ крови и с удовлетворением удостоверился, что у него не оказалось
ВИЧ-инфекции, что он нигде, слава богу, не подцепил сифилиса, у него не было ни
одного из трех видов гепатита, а также полностью отсутствовала жизненная
перспектива и уверенность в завтрашнем дне», «…были открыты всевозможные
перспективы самого серого будущего», «в этом мире все жили в
параллельных мирах» и др.
Мы еще о многом не рассказали — о романе «Обезьяныш»,
написанном приятелем Белкина, о новом типе «люди маренго», некоей Коробовой,
имевшей целью развести Белкина на треть «Форда фокуса», а заодно — обобрать до
нитки и т. д. Фантасмагория — она и есть.
Рассказы в «Тайной жизни Елены Оболенской, дочери полковника генерального
штаба» совершенно иные — в том числе стилистически. Сумасшествия «Белкина»
здесь практически нет (разве что отдельные сюжетные ходы). Зато много
размышлений о жизни, случаев, событий, мистификаций (как, например, в «Трубке
вождя» (четырнадцатой трубке из коллекции Ильи Эренбурга), рассказе о Сталине и
Бухарине). Главное достоинство — в разнообразии. Заскучать в окружении коротких
новелл, разнообразных по подаче и типу — сложно. Что не приглянулось, можно пропустить,
найти занятную историю в следующей.
Интересны «Кирпичи» (дурацкий случай из жизни), в
которых герой, забираясь в скорый поезд Москва-Сочи, осознает, что и чемодан
неподъемный, и ребра странно болят, да и вообще: ни жив, ни мертв. Накануне к
нему заглянули товарищи — Геннадич и Петька, и
последний, когда компания изрядно наклюкалась, вдоволь
отлупил более успешного товарища (в отместку за успешность, не иначе), а затем
нагрузил чемодан кирпичами, чтобы жизнь медом не казалась. И пер их протагонист,
не ведая о товарищеском «презенте». Вывод Муравин
делает вполне философский: «…каждый тащит в руках, а то и в душе или на горбу
чемодан, забитый неведомо кем подложенными кирпичами, и обычно даже не
подозревает об этом. Вот почему не грех время от времени разобраться в том
грузе, который вы влачите с собой через всю жизнь».
Это, скорее, рассказ-анекдот. Немало и рассказов-парадоксов «Революция»,
«Смерть Верёвкина» и др., рассказов о жизни окололитературной среды, о людях и
событиях прошлого и настоящего. Они запечатлены бережно. Что же касается
«Тайной любовной жизни Елены Оболенской…», преподнесенной в виде откровения, то
она, скорее несчастна и экзальтированна — равно как и сама особа. Этакие романы
столичной интеллигентки, не умеющей сбросить капустные листы, покрывающие и
душу, и тело.
Связывают книги рассказов не только обложка, но и новеллы «Пришелец» (в первой)
и «Долгое прощание (Пришелец 2)» (во второй). Автором воссоздается некий
«инопланетянин» (хоть и в полной мере человек; пришелец он, как мне видится,
скорее в переносном смысле), признавшийся в своей «ненашести»
в эпоху гласности и демократии. Последнее существенно. Потому что жизнь
пришельца (космополита в хорошем смысле слова) — демонстрация гласности и
демократичности, порядочности и честности. Да только мир, с которым он
сталкивается, — совершенно иной, и принципы его — декларированы, а потому
криком души звучит воззвание к Богу: «Господи, за что Ты так наказал Россию?».
Но Бог не ответил. А отвечала жизнь — бесчеловечностью, ложью, хамоватыми и
алчными женщинами (разумеется, это гротеск, но все описываемые явления в жизни
— не редкость)… И потому единственным выходом для пришельца, в конце концов,
ставшим практически плоть от плоти нашего мира, было уйти, отправив всех на три
заветные буквы.
Такие вот тексты у Сергея Муравина, прозаика,
возросшего из поэта, употребляющего полученные навыки — и немалый жизненный
опыт — в прозе. Кому же предназначены его книги, сказано в аннотациях: «для
читателей не моложе 16 (18) и не старше 180 лет».
Василий МАНУЛОВ