Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2014
Владимир Коркунов — поэт, критик. Родился в 1984 году в городе Кимры Тверской области. Публиковался в журналах «Знамя», «Дети Ра», «Юность», «Вопросы литературы», «Арион», «Зарубежные записки», «Урал», «Волга», «День и Ночь», «Литературная учеба», «Крещатик», «homo legens» и др. Член Союза журналистов России, Союза писателей XXI века.
I
История раз за разом утверждает удобную ей память, тогда как в динамике
теряются образ места и — коллективная память. Если можно так выразиться,
локальные тексты возвращают память истории. Таким образом, мы
приближаемся к концепции мест памяти, выдвинутой Пьером Нора, который
предположил, что места памяти — это места «в трех смыслах слова» —
материальном, символическом и функциональном»*. При объединении игры памяти и
истории формируются места памяти. Исследователь задается вопросом:
«Можно ли назвать местом памяти столь абстрактное понятие, как поколение? Оно
материально по своему демографическому содержанию, функционально в соответствии
с нашей гипотезой, поскольку оно осуществляет одновременно кристаллизацию
воспоминания и его передачу. Но оно и символично по определению, поскольку,
благодаря событию или опыту, пережитому небольшим числом лиц, оно характеризует
большинство, которое в нем не участвовало»**. Задумаемся, может ли город быть
местом памяти? Попробуем вслед за ученым приложить к городу характеристики
места памяти, как то сделано в примере с поколением. Итак: он материален по
своему физическому содержанию (улицы, дома, деревья, люди и т. д.),
функционален в соответствии с концепцией места памяти, поскольку осуществляет
одновременно кристаллизацию памяти и ее передачу. И, наконец, символичен по
определению, поскольку благодаря событиям и опыту живущих в нем поколений (и
своему опыту — города), он характеризует большинство (и материальное, и не
материальное), которое не было его частью. Получается, город — место памяти.
Предметом научного интереса автора данной статьи долгие годы является кимрский
текст. Отметим, что Кимры как населенный пункт — сравнительно небольшие, локус
— ничтожен. Коротко резюмируя итоги изысканий (см. нашу
статью «Локальный текст: к вопросам методики определения локального текста
малого локуса»), отметим, что, на наш взгляд, существенным при определении
локального текста является целый комплекс элементов: совокупность гетеростереотипных (1) и автостереотипных
(2) текстуальных воплощений локуса, имеющих не случайный характер, в которых
проявляются культурные константы края (3) (или личное его восприятие),
воспроизводящих образ места (4).
Однако важным, на наш взгляд, является и следующее соотнесение.
*Нора П. Проблематика мест памяти / Франция-память. — СПб.: издательство Санкт-Петербургского университета, 1999. —
С. 39.
**Там же.
II
Вывод о том, что и локальный текст — место памяти, можно сделать на
основании следующей цитаты Пьера Норы: «Разве всякий великий исторический труд
и всякий исторический жанр не являются по определению местами памяти? Разве
великое событие и само понятие события — не являются ли и они по определению
местами памяти?»*. И еще: «Только те книги по истории являются местами памяти,
основу которых составляет переработка памяти…»**. Разве многовековую жизнь
города, его образ нельзя назвать великими, учитывая множество событий, с ними
связанными, судеб, текстов? И пусть это будет локальное величие, в его основе —
переработка памяти, нанизанной на историю. Происходит соединение дискурсов, создание образа — локального текста. Места
памяти. Объединяя реальные исторические события, биографии его жителей и тексты
— средоточия памяти — мы получаем место памяти. В этом аспекте работа над
выявлением локального текста ставит перед исследователем новые задачи — помимо
сбора и описания источников, необходимо знание истории места (проникновение в краеведческий дискурс) и —
включение в парадигму исследования биографического компонента. Проделав данную
работу, можно приблизиться к реализации задачи, поставленной А. Ю. Сорочаном в книге «Тверской край в литературе: образ
региона и региональные образы»: «На основе анализа обширного
материала следует раскрывать не историю места, а историю образа места»***.
То есть: необходимо сдвигаться от краеведческого дискурса
в сторону литературно-краеведческого, что большинством краеведов игнорируется.
Однако текстуализация пространства, захватывающая в настоящее время все новые регионы страны,
должна способствовать выправлению ситуации и концентрации внимания именно на
образе места (при этом отметим, что история места сама по себе — важна, но если
она становится самоцелью — обедняется представление о локусе). Важный нюанс:
образ места наилучшим образом отражает потребности региона, тогда как история
места фиксирует исключительно событийный ряд. В этом также проявляется важность
локального текста.
*Нора П. Проблематика мест памяти / Франция-память. — СПб.: издательство Санкт-Петербургского университета, 1999. —
С. 43.
**Там же.
***Сорочан А. Ю. Тверской край в литературе: образ
региона и региональные образы. — Тверь: Издательство М. Батасовой,
2010. — С. 6.
III
Объединение анализа текстов с биографическим и
историческим контекстами позволяет избавиться от их замкнутой самоцельности и рассматривать локальный текст в более
многомерном пространстве. И он «оживает», как обретают новые черты
биографические разделы и исторические экскурсы. Только в совокупности
рассмотренные части складываются в единую,
демонстрируя, в нашем случае, — образ Кимр. Отметим, что Кимры бывшее село,
ставшее городом в 1917 г. и насчитывающее к моменту исследования менее 50 000
человек населения (в отечественной практике до этого не проводилось
всестороннего исследования настолько незначительного локуса). Очевидно, что
определение констант «кимрских парадигм» было в известном смысле условным,
поскольку весь корпус текстов оказался сравнительно небольшим — первейшими
задачами значилось собрать и описать максимальное число репрезентативных
текстов, связанных с Кимрами.
Зачастую игнорируемое включение в описание текстов местных
авторов (например, «красноармейских поэтов периода ликбеза») не менее важно,
поскольку в большинстве случаев они (авторы) доказывают тезис о соотнесении
провинции литературной с провинцией географический (раскрытый, например, в
статье В. А. Кошелева «О “литературной” провинции и литературной
“провинциальности”, нового времени»*), вследствие этого — и вторичности, и
«домашности»** — продуктивный литературоведческий анализ их текстов
представляется невозможным. В совокупности они предстают как «своя
семья» (живущие в своем пространстве и по своим, в том числе литературным
законам): «Этот феномен “пестрого” и внутренне противоречивого единения разных
людей — деталь только русская и только провинциальная»***. В определенном
смысле это соотносимо с локальным текстом, являющимся феноменом «пестрого» и
внутренне противоречивого единения разных, но не людей, — текстов. Однако они,
бесспорно, становятся частью локального текста, если учесть соотнесение его с
местом памяти; оправдывают тем самым свое появление (для истории — они обладают
безусловной значительностью, тем более — для памяти места).
Все перечисленное (и ряд других выводов, оставшихся за рамками данной статьи)
приближает и к следующему выводу: художественное осмысление места в отрыве от
художника (автора) неполноценно. Как несостоятельна и разработка одного
биографического контекста: «краеведы, обращаясь к биографии писателя,
собственно литературной части не касаются вовсе, либо решительно отделяют
биографию от творчества»****. На наш взгляд, литературная часть и
биографический элемент должны изучаться одновременно — параллельно или методом
взаимопроникновения, — дополняя друг друга и — оживляя образ места. А. Ю. Сорочан обращает внимание на «пропасть между краеведением и
литературой»*****.
*Кошелев В. А. О «литературной» провинции и литературной
«провинциальности» нового времени // Русская провинция: миф — текст —
реальность. Сост. А. Ф. Белоусов, Т. В. Цивьян / Под
ред. В. Н. Сажина. — М., СПб, 2000. — С. 37-55.
**Там же. С. 49.
***Там же. С. 47.
****Сорочан А. Ю. Тверской край в литературе: образ
региона и региональные образы… С. 10.
*****Сорочан А. Ю. Тверской край в литературе: образ
региона и региональные образы… С. 10.
* * *
В книге «Петербургский текст русской литературы» В. Н. Топоров отмечает: «Петербург Петербургского текста еще и учителен, и он как раз и учит, что распад, хлябь и тлен требуют от нас духа творческой инициативы, гения организации…»*. Полагаем, тезис об «учительности» может быть отнесен ко всем локальным текстам, поскольку, познавая населенный пункт, выявляя его образ, исследователь учится у него, и эта учеба — совершенно иных масштабов, нежели учеба на человеческих ошибках и поведенческих шаблонах. Образ — одушевляет и в известном смысле «очеловечивает». И, как каждая «биография», в нашем случае, духа, — учит.
*Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы. — СПб.: Искусство-СПБ, 2003. — С. 66.