Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 4, 2014
Между мыслью и формой
В февральском «Зинзивере» (№ 2 / 2014) — стихи
Алексея Ахматова, в «Журнальном зале» представленного публикациями
исключительно в санкт-петербургских изданиях: «Звезде» и «Неве». Ахматов
последовательно развивает силлабо-тонику,
органично (сиречь: незаметно) подстраивая ритм стиха под психологические нужды
лирического героя, передает, таким образом, его состояние.
Характерный пример — логаэд, в котором чередуются
анапест с ямбом. Это создает эффект «покачивания» — на волнах ли разума; а,
может, шага — неровного, опьяненного мыслями о бытии:
Хорошо войти в метель
Не спеша, почти на ощупь.
Справа еле видно ель,
Слева ствол березы тощей.
Выйду снежною порой
Из натопленного дома
Клубы пара, как в парной —
Бархатная глаукома.
Хорошо издалека
Мысль обсасывать, как льдинку:
Говорят, что смерть легка
Под метельную сурдинку.
Впрочем разве это смерть —
В ледяном застыть каркасе?
Смерть — согреться, смерть — суметь
Вдруг оттаять в одночасье.
Парадокс… А там, вдали,
Дома печь гудит, что улей.
Не пойму — гуляю ли?
К суициду подхожу ли?
За внешней простотой — симбиоз мысли и формы. Ранее я писал, что Ахматов увлекается стихотворными техниками и приемами; из года в год, от книги к книге, их проявления становятся менее заметными, следовательно — более органичными.
Будущее — в прошедшем
Новое измерение «бесконечных» стихов — в подборке Алексея Кияницы («Зинзивер», № 2 / 2014). Бытие представляется спиралью или кругом, где все взаимосвязано, и нового не происходит:
густое варево
из людей вещей звуков эпох
все это станет черноземом
из которого вырастет
какое-нибудь будущее
под солнцем
под которым не бывает
ничего нового
Будущее — в прошедшем. Future in the Past. Будущее, взятое из карточек Рубинштейна. Не новое, но становящееся новым. Постойте, в этом кроется формула поэзии! Варево из вещей, звуков, людей (подзаборного сора), перетираясь, пройдя стадию разложения — скажем, на атомы — соединяется в новых пропорциях; так из букв рождается стих, обретаются смыслы в новых компиляциях известных слов.
Петербург смотрит белые сны
сфинксовыми каменными глазами
о Пушкине
о шинели Башмачкина
о старухе-процентщице
об императорах
о революциях
а я смотрю сны о нем
Механика текста — схожая. Но метод более приближен к фотографии, на которой герой держит фотографию, на которой он же держит фотографию, на которой… Короче говоря, «у попа была собака…». И, вместе с тем, речь об иллюзорности, дискретности материи. И Петербург, видящий сны, — реален, и сон протагониста… И действительные персонажи, и вымышленные герои. Реально созданное — жизнью, фантазией ли. И этот текст обретает сущность — в момент написания, становясь, по выходу из-под пера, прошедшим, которой обязательно обретет реинкарнацию в будущем.