Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2014
Александр Лысенко, «Иду издалека»
М.: Вест-Консалтинг, 2013
Александр Лысенко из нередкой категории поэтов, чье первое образование
далеко от литературного — и вообще гуманитарного. В
аннотации к сборнику «Иду издалека» отмечается, что Александр Лысенко закончил
инженерный факультет Университета дружбы народов и работал на различных
должностях, связанных с техническим обеспечением внешнеполитической деятельности
СССР (в том числе сотрудником Международного агентства по атомной энергии в
Вене). При этом Александр Лысенко активно проявляет себя как творческая
личность: он член русских поэтических клубов в Вене и Лондоне, а также
фотохудожник, победитель международных конкурсов. У него вышло две книги
стихов: одна в 2010 году, другая — сравнительно недавно.
По второй книге стихов «Иду издалека» очевидно, что у автора образование
техническое: мыслит он абстрактно, а во всяком процессе его интересует, во-первых,
технология, во-вторых, конечный смысл. Это особенно ярко прослеживается по
фантастическому рассказу «Киберпоэзия», играющему
роль авторского предисловия к книге, ибо он завершается небольшим посланием «От
автора» к читателю: «Мое пожизненное творческое кредо — идти собственным путем без учета существующих на тот момент моды, стилей,
мнений, концептов или авторитетов…».
В рассказе эго лирического героя во сне вошло в Храм Поэзии,
где встретило Музу Зевсовну Эрато (в античности
покровительницу любовной поэзии), которая информировала его о новых порядках на
Парнасе — членство платное, публикации в толстых журналах, корочки творческих
союзов, спонсоры и рекомендации знатных особ только приветствуются — и, за
отсутствием всего этого у незваного гостя, отправила его к… поэтической машине.
«Позвольте представиться: «МАК-АКА-47», русифицированная модель…» —
отрекомендовалась машина, и на пару они с лирическим героем сочинили «киберстихи», от которых ему стало так неуютно, что он
проснулся:
«Облетают чувства, черствеют поэты, от стихов остаются больные скелеты, и уже
на подходе киберпрограмма подделок под Блока и
Мандельштама… Антиподы сходятся — в аннигиляции. Звезды зря хорохорятся — им
нужны папарацци…».
Хотя это допущение в рассказе выглядит забавной фантасмагорией, Александр
Лысенко любит писать в ритме рэпа, и это ему удается.
Более «традиционные» стихи этого поэта, в силу того, что он всегда «идет
собственным путем», выглядят как намеренный слом стереотипов: автор выражается
так, как ему удобно, не добиваясь всегда изящества слога:
Окрестившись горячим душем
И за кофе слазив в буфет,
Откопаю ювенильную душу
Из-под культурного слоя лет…
Наступает слезливый возраст,
Когда за все становится стыдно:
За падшие с неба звезды,
За зверья житье незавидное,
За невольно обманутых женщин,
За цель, оправдавшую средства,
За то, что в безверии грешен —
Во всем сомневался с детства.
Получается интересное несоответствие: человек, признающий себя немолодым, пишет, как говорит, с юношеской прямотой, если не «неуклюжестью». Обилие таких стихов говорит, что это поэтический стиль Александра Лысенко. Хотя в лирике Лысенко блещут и совершенно другие — спокойные и гармоничные — образы:
По топленому золоту вечерней реки
Скользит теплоход главным словом строки…
Но особенно убедителен этот много переживший и повидавший автор, когда
переходит на язык молодого поколения:
Послание предкам
(Исполнять в стиле рэп, пританцовывая)
На полке Бальзак в двадцати томах, нет, типа, бардак у предков в умах! …Нет, мы
не в обиде, предки, реально, что мы не увидим товарища Сталина, не протрясемся
в потрясном советском «ЗИМе»,
за дешевой колбаской не постоим в магазине… Должно быть
классно было жить в государстве, где громогласно объявлено, что все
прекрасно! …Грозить миру бомбой «Кузькина мать», от всего косить и на все
забивать.
Конечно, рэп и поэзия в стиле «техно»,
а также весьма интересные черно-белые фотографии, которые редактор книги
Александр Говорков, «Сны о
Пушкине»
М.: Вест-Консалтинг, 2013
«Сны о Пушкине» Александра Говоркова — мои давние
и добрые знакомые еще с тех пор, как отдельные статьи, объединенные темой загадок,
оставленных в наследство потомкам величайшим поэтом России вместе с его
блистательными стихами, публиковались в журнале «Кольцо А».
Насколько помню, публикации эти начались еще в 2007 — 2008 годах. Помимо
«Кольца А», материалы говорковской
«пушкинианы» печатались в «НГ — Exlibris» и журнале «Информпространство». Теперь в книге «Сны о Пушкине» все они
собраны под одной обложкой.
Импонирует то, что прозаик Александр Говорков не берет на себя слишком много,
не заявляет, что, мол, совершил открытие, переворачивающее все представления о
Пушкине! Напротив, как он сам говорит во вступительном слове к сборнику:
«Название “Сны о Пушкине” подчеркивает ее <книги> “ненаучный” характер,
принципиальное отсутствие ссылок, примечаний и прочего аппарата, характерного для академической пушкинистики.
Это — попытка интуитивного “угадывания” Пушкина. Надеюсь, что эти “Сны” не
превратились в кошмары».
Мягкий юмор последней фразы словно бы перекликается с началом известной «статьи
восьмой» из труда Белинского «Сочинения Александра Пушкина»: «“Признаемся:
не без некоторой робости приступаем мы к критическому рассмотрению такой поэмы,
как “Евгений Онегин”…» Пушкин абсолютен, отношение к нему как к мерилу
ценностей русской поэзии не менялось на протяжении почти двух столетий, несмотря
на метаморфозы идеологии, которые претерпевало советское, затем российское
государство (абсолютность тем и подчеркивается, что в новом обществе и новой
картине мира Пушкин по-прежнему «наше все»), и всякое слово о нем
неизменно произносится «с некоторой робостью». Александр Говорков не делает для
себя исключения. Его «интуитивное угадывание» весьма деликатно и любовно —
впрочем, иначе и не может быть, интуитивное проникновение в душу и мысли
другого человека, тем более не при личном контакте, а при изучении творческого
наследия и исторических источников о нем, возможно только в том случае, когда
исследователь благоговейно относится к предмету своего исследования. Пушкин для
Говоркова — именно что «предмет» в архаичном смысле
«любимый». Он переживает за Пушкина так, словно тот еще жив, и неосторожное
слово способно его ранить. С какой горячностью, например, Говорков опровергает
концепцию, выдвинутую триадой Анатолий Королев — Николай Петраков — Александр
Лацис, что автором знаменитых анонимных писем был сам Александр Сергеевич!..
Речь об этом идет в эссе «Рука Пушкина», заключающем книгу. Явно это не
случайное расположение — Александр Говорков хочет поставить точку в собственной
«пушкиниане» на моменте полной «реабилитации» поэта! Как искренне переживает Говорков
за то, что кто-то мог просто допустить мысль, будто бы рассылка грязных
анонимок — дело подлое, будем честны, — оказалась «шуточкой» Пушкина!..
Несколько раз в тексте этого эссе он повторяет максиму, что на такую мерзость
Пушкин, каким бы «шалуном» и злоязычным остряком не был, не способен, ибо это
противоречит понятиям о чести, священным не только для вспыльчивого и
самолюбивого поэта, но и для всего высшего света. «В союзники» Говорков
призывает Анну Ахматову, буквально «рявкнувшую» на Анатолия Наймана,
когда он повторил ей версию Гессена, что Дантес стрелялся в кольчуге: «Для
того, кто вышел драться, предохраняя себя подобным образом, смерть была бы
избавлением!». Для Ахматовой, не понаслышке знакомой с понятием дворянской
чести, было очевидно, что ненавистный ей Дантес не мог нарушить законы чести,
не рискуя навлечь на себя презрение современников.
Впрочем, Александр Говорков ведет себя очень деликатно и по отношению к
«официальной» пушкинистике, не опровергая никаких
распространенных установок, а лишь предполагая некоторые их «модуляции» —
скажем, в пункте, что автором анонимок могла быть «мадам Интрига», Идалия Полетика, затаившая на Пушкина зло за какую-то его
вульгарную выходку. В целом, мне кажется, он нашел очень верную интонацию для
своей книги, определяя ее как «явление веры»: мол, кто-то верит в бесчестность
Пушкина, а кто-то верит в его порядочность — и рад этому! «Явление веры» звучит
опять же в контексте анонимных писем, но его можно экстраполировать на всю
книгу. Александр Говорков верит, что в его «снах» ему являлся подлинный Пушкин.
Надо признать, что «приснившийся» Говоркову Пушкин
очень симпатичен. Скорее всего, потому, что Александр Говорков не закрывает
глаза на человеческие отрицательные качества великого поэта, воспринимая и
отображая его как противоречивую личность, а не как олеографическую картинку.
М.: Воймега, 2013
Первое впечатление от стихов Галины Климовой при их чтении — они воспринимаются
разом, визуально, как картины, еще прежде, чем начинается процесс чтения.
Поэтесса «играет» с графическим расположением строк в стихотворении так же, как
со словом:
Вдоль берега сна мелькнул летающей рыбой,
которая не умирала.
И я
вдоль другого берега
мелко жила.
Кем я была?
Охотничья чайка.
промысловая камбала,
что по Божьему промыслу себя проспала?
Но мир уже гудел:
брюхатая
долина!
И молодой Орфей молитвы пел:
во чреве чудный град!
Клязьма,
щавелевая река,
зеленых щей с верхом тарелка,
вареное солнце крутого желтка
нарублено мелко.
Досыта,
щавелевая река,
оскома сводила твои берега:
и высокий, он всегда — правый,
а на левом зато — заливные луга,
левые цветы и травы.
Так уже на уровне беглого взгляда строки стихов Галины Климовой образуют не
просто некий порядок, а — узор, приманивающий своей загадочностью. Погружаясь в эти тексты, как будто плутаешь по тропкам в лесной
чаще, не сразу понимая, что вольный лес на деле — прихотливо разбитый
«английский сад», высаженный человеческими руками, что за беглостью размашистых
и самодостаточных строчек скрыт причудливый, но
идеально выверенный рисунок.
Сравнение с лесом или парком не случайно.
Продолжая образный ряд пейзажа, поэтесса находит и для людей
неожиданные сравнения; и если метафора в адрес отца «налегке залетев ко мне —
ранняя птица» может объясняться устойчивым словосочетанием, то мама «ореховой
легче скорлупки» и «не подлеском ли / шумит моя крестная мать, учительница
русской словесности» — явные находки, корни которых — в видении мира как
пространства живого. Это видение достигает апогея в стихотворении
«Географическая номенклатура»:
И наша Соня, София — столица где-то,
Феодосия антикой подпирала Крым,
а тетя Августа — как завещанье родным —
остров с золотым месторождением лета, —
а французский горный массив Юра — это, разумеется, «Юрка на замшелом
разлегся диване». Город — такая же часть живой природы, как и живая музыка,
которая слушает «живую меня» — так у Галины Климовой все в мире срастается
неразделимо, что и белое белье в городских коммуналках стирают только при
подрастающей луне, а при убывающей — лишь черное… И
даже если современный пейзаж изгажен — «изгваздан», сказала бы поэтесса, это
одно из ее любимых отглагольных прилагательных — целлофановыми мешками, никуда
не денешься, это все равно пейзаж, и уродливые пластиковые мешки в нем вдруг
оборачиваются прекрасными птицами… И даже планета
Земля зовется, как и бездомная собака, Шариком!..
То, что
Метафора у нее не прием, а существо видения мира, ее мировосприятия. Она неопосредованно ощущает и “нарубленных букетов поднебесье”,
и “журавлиное прощанье”, и то, как “жизнь и смерть сошлись над миром в острый
угол обещанья”. Объяснить словами смысл такого преображения нельзя — это глубже
и таинственней смысла».
Судя по книге «В своем роде», в саду Галины Климовой вырастают новые цветы
точных и ярких метафор.
Путеводитель по семейному альбому в снах, стихах и
прозе»
М.: Русский импульс, 2013
Именно к такому экзотическому жанру правильнее всего будет отнести книгу
Галины Климовой «Юрская глина». Точнее будет сказать, что этот жанр поэтесса и
переводчица «изобрела» специально для сочинения о своей семье и своей жизни. В
нем прозаические страницы перемежаются с поэтическими — стихи из книги «В своем
роде», а также не только из этой книги, расставлены автором рядом с портретами
людей, кому они посвящены: отца, матери, первого мужа героини-рассказчицы Юрия… Это его имя дало жизнь каламбуру «Юрская глина». Это он
был, как выясняется впоследствии, «человеком-камертоном» для повествовательницы.
Обе автобиографические книги Галины Климовой откровенны и эмоциональны. И обе
они написаны с той долей литературной игры, которая интригует читателя,
запутывает, не давая ему веских доказательств, что все рассказанное — суровая
правда и подлинное прошлое имярека ФИО, паспортные данные, год рождения, место
прописки, не был, не привлекался…
В «Юрской глине»
Прямолинейное «я» Галины Климовой относится в основном к эпизодам литературной
жизни — например, воспоминаниям о составлении антологии поэзии «Московская
муза», рассказе о презентации этой книги, знакомству с переводчиком и поэтом
Александром Ревичем. Кстати, для меня как для
читателя сработал «закон парных случаев»: о покойной поэтессе Инне Кашежевой (в этом феврале ей исполнилось бы 70 лет) я совсем недавно читала в книге воспоминаний Тамары Жирмунской «Нива жизни».
Все эти мозаичные картины сплетаются в панораму жизни ХХ века. И в этом залог
достоверности и исповедальности книги «Юрская глина».
Алина Дием,
«Ветер»
М., Вест-Консалтинг, 2012
Как говорится в аннотации к книге стихов Алины Дием
«Ветер», она с 2006 года живет во Франции, в городке Вогезы в одноименных
горах. Наверное, этим житейским обстоятельством и объясняется
то, что Алина Дием пишет в стихах преимущественно о
России — но не о такой, которую мы каждый день видим, и уж тем более не о
такой, какой она предстает в криминальных хрониках — а о стороне сказочной,
идиллической. В представлениях автора покинутый край, «где ты, душа, по
ночам бродишь» — это «Россия, которой почти что не стало».
В этой России весною сжигают дотла языческую куклу Кострому, с полынной горы
несется чье-то детство, «городок лежит князьком удельным / под ногами у
Никольской церкви», «любимые цветы — резные колокольцы»
струят «тончайший, но резкий аромат», «коромысло поет с ведром / на ходу от
близкой реки», в Твери запросто можно встретиться с Пушкиным и Екатериной Второй, у казаков «жизнью ладной степь полнится»…
Сплошная красота и умиление, залюбуешься! Говоря об этой прекрасной, но
вымышленной стране Алина Дием даже переходит на
былинный склад речи:
— У реки у Мсты под луной,
среди трав луговых…
средь порогов, стремнин Мсты
навожу из тумана мосты,
из сухого тумана в жару,
из марева на лугу,
из лунного света тку
речонку робкую Мду.
Мне мосты над Мстой городить,
Боровичских порогов бояться,
собирать на живую нить
клочья дум да воспоминаний.
Поэтическому слогу Алины Дием свойственна некоторая патетичность, причем независимо от того предмета, которому посвящено стихотворение. Так, воспоминания детства у большинства поэтов выглядят приукрашенными. Алина Дием — не исключение: Азовское море ей живо напоминает о славной античности.
Меотида, моя меотида!
Счастье детства — Азовское море,
крики чаек и солнце, солнце!
Лишь иногда в прекрасном поэтическом мире Алины Дием находится место некрасивым явлениям, отраженным в соответствующих словах — так, в стихотворении «Мариуполь» пейзаж не больно-то приглядный:
Бычки, фелюка, южный говор,
песок в сандалиях.
И серый дым,
как детский чебуречный голод,
над Азовсталью.
Тот сизый дым,
как запах бедности,
кирпич задымленный…
Ползет трамвай
рабочей улицей унылою.
Но и в этом грустном пейзаже есть место мечте — белому «заморскому» теплоходу и капитану в белом одеянии, и эта мечта для лирической героини — «обалделой девчонки» — важнее невзыскательной реальности. Что ж, у поэтов разные концепции, и каждая из них имеет право на существование. Поэтическое видение Алины Дием направлено на то, чтобы высматривать в мире и воспевать в стихах красоту. Сегодня у авторов стихов такая тяга редко встречается.
Владимир Коркунов, «Наедине.
Журнальный вариант»
М.: Вест-Консалтинг, 2013
Новый сборник стихов поэта и литературоведа Владимира Коркунова вышел в
поэтической серии «Библиотека журнала “Дети Ра”». В данной серии, существующей
с 2008 года, книга Владимира Коркунова — двадцать восьмая по счету.
Исторически так сложилось, что поэтическая «Библиотека журнала “Дети Ра”»
тяготеет к поэтическому авангарду и стремится показывать его во всем
многообразии. В этой серии выходили книги Михаила Вяткина,
Сергея Зубарева, Антона Нечаева и многих других авторов, подтверждающих тезис, что
кто ищет новые формы в поэзии — тот их всегда найдет. На первый взгляд и книга
Владимира Коркунова продолжает линию «радикальной» традиции стихосложения. Что
демонстрирует следующее стихотворение — очень яркое, возможно, определяющее
лейтмотив сборника «Наедине…»:
понимала
знала
верила
любила
любимая
родная
милая
дорогая
а теперь поставь знаки вопросов и прочти заново
Недаром на это стихотворение обратил внимание автор предисловия Кирилл Ковальджи, замечательный поэт и чуткий «учитель изящной
словесности» для многих поколений молодых стихотворцев. Цитируя
эту находку Владимира Коркунова, Кирилл Ковальджи
отмечает, что автор «откровенно преследует две цели, точней — посылает стихи в
два адреса: в “ее” адрес (монолог-диалог с современной Прекрасной (?) Дамой (?)
и в область поэтического авангарда (а он всегда востребован!)».
Но не все так просто — ведь в этом же абзаце Кирилл Ковальджи обращает внимание и на «амбивалентность»
поэтического эго Владимира Коркунова, того, что наполняет именно эту книгу. Принцип
составления сборника — перепечатка стихов, вышедших в различных литературных
журналах («Дети Ра», «Арион», «Юность», «Зинзивер», «Новая реальность», «День и Ночь»), и только
последний раздел сборника — «Утро — на спад» — скомпонован из еще не опубликованных
произведений, за исключением эссе об Айги, вышедшем в
журнале «Кольцо А». Но из журнальных подборок взяты не
все подряд стихи, а только те, что отвечают концепции книги. Концепция такова,
что это стихи о любви — а что может быть в хорошем смысле слова «традиционнее»
для поэзии?..
Конечно, некоторые стихи о любви облечены их автором (и лирическим героем!) в
заведомо атипическую форму (отсюда и иронически знаки вопроса в высказывании
Кирилла Ковальджи). Но при всей вычурности
технической стороны стихотворений, похожих на маленькие поэмы — «Спираль», чей
словесный корпус имитирует названное геометрическое тело, и «Твой ребенок»,
состоящий из «пунктирного» восприятия события, которое
то ли случилось, то ли не случилось, то ли случилось в некоей параллельной
реальности, — их суть — любовные переживания, ведомые еще Ронсару
и Боккаччо — последний явно неспроста упомянут в «Спирали»:
Ты крутила меня,
возводила по спирали,
сталкивала с человеком, грязью которого
можно было испачкать небосвод.
(Плачь, Боккаччо, плачь!)
И этим человеком был я.
Классику есть от чего плакать — томления страсти выражены у Коркунова языком нового, техногенного времени:
А потом я потерял кожу,
принял цифровое крещение,
проник всюду и отовсюду пропал.
Показательно в этом смысле стихотворение «Найди меня», где лирический герой предлагает кому-то очень важному для него (пол обоих осознанно «пропущен», чувство безлично) найти его через социальные сети и литературные порталы в Интернете, так как
а больше меня нигде нет
все остальное вранье
Но никакие «фигуры речи» не пересилят в поэзии пылкость и красоту истинной любви, поэтому неприятели поэтического авангарда могут браться за книгу Владимира Коркунова смело: чувства и слова у него не раз сольются в гармонии:
Ты пахла деревьями.
Ты пахла чаем и плавленым сыром
(положенным на тостовый хлеб).
Ты пахла моей ладонью
(на которой однажды уснула).
Ты пахла первым ноябрьским снегом,
песчаной июльской тропой,
кошками, которых кормила в январе…
…
…
…
Я пахнул одинаково — тобой.
М.: Вест-Консалтинг, 2013
Признаться, от такого наукообразного названия заранее скулы сворачивает! Так и представляется солидный литературоведческий труд, чья
априорная ценность и полезность — особенно для того, кто учится на филолога или
практикуется в качестве литературного критика и рецензента — прямо
пропорциональна его же тяжеловесности и трудночитаемости…
Рада сообщить тем, кто, как и я, первоначально оказался в плену заблуждения
из-за названия как у диссертации, что мы торжественно попали пальцем в небо.
На деле трехтомный труд Евгения Степанова — скорее, плоды его издательской
деятельности, чем филологического образования и деятельности кандидата
филологических наук. «Жанры и строфы…» — это, по сути, антология поэтических
жанров, представляющих собой различные виды версификации. Какие
именно — перечислено на каждом томе:
Том 1 — одностих, дистих, терцет, катрен, пятистишие,
восьмистишие, сонет (как видим, тут собраны образцы стихосложения, условно
опирающиеся на количество строк).
Том 2 — верлибр, танкетка, листовертень, лингвогобелен, цифровая поэзия, визуальная поэзия (здесь
всякого рода эксперименты со стихосложением; визуальная поэзия добросовестно
представлена в виде рисунков).
Том 3 — палиндром, заумь, частушка, эпиграмма, пародия (в этом томе
представлена поэзия, «искажающая» уже не форму, а содержание стихотворения,
ищущая новые смыслы в возможности высказывания, потому закономерно в поле
зрения составителя антологии попадают различные «иронические» жанры).
В трехтомнике собраны произведения нескольких десятков
авторов — подсчет затрудняет то, что экспериментаторы, как правило, не
ограничиваются каким-то одним жанром, следовательно, их творения представлены в
нескольких разделах во всех трех томах — как, скажем, у Сергея Бирюкова,
Евгения В. Харитонова, Валерия Шерстяного, Константина Кедрова,
Юрия Беликова или «крестного отца» всех авангардистов Геннадия Айги.
Впрочем, научный подход в антологии «Жанры и строфы современной русской поэзии»
налицо — каждый раздел предваряет литературоведческая статья Евгения Степанова
с «портретом» данного явления, за статьей идет список сносок, а в конце всех
трех томов даны авторские справки. Совокупность научности анализа современных
поэтических версификаций и зримой иллюстративности публикаций не только
облегчит труд исследователей поэзии, которые возьмут эту антологию себе в
подспорье — три тома «Жанров и строф…» можно читать и «просто так», без научной
надобности.
Мне, например, доставила огромное эстетическое удовольствие частушка Аллы Медниковой из третьего тома:
Водка вышла. Денег нет.
Выживаем как-то…
Если рухнет Интернет —
Почитаем Канта.