Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2014
Максим Лаврентьев — поэт, литературовед. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор многочисленных публикаций. Живет в Москве.
ДАО ДЗЫНЬ-ДЗЫНЬ
Юлии Качалкиной
1
Дао, которое может быть выражено словами, есть дао дзынь-дзынь.
2
Однажды (девять лет с небольшим перерывом) я работал на складе
автозапчастей. К нам на склад пришел новый сотрудник. Рабочий день уже близился
к концу, и новичку нечем было заняться. Он попросил у меня какую-нибудь работу.
Я говорю, чтобы отвязаться: «Ну, возьми пылесос и пропылесось». Он уходит.
Где-то на другом конце склада, слышу, включается пылесос. И через минуту
выключается. Сотрудник возвращается за новым заданием. «Так быстро?» «Ну да, я
взял пылесос и пропылесосил». Оказалось, он пропылесосил пылесос. С тех пор
этого дурака мы за глаза называли «Пылесосом».
3
Другие кладовщики знали, что я сочиняю стихи и учусь на
заочном в Литинституте. Однако кладовщик Миша Трусов, мужик лет пятидесяти,
бывший стеклодув (и, кстати, стеклодув замечательный, я помню сделанные им
стеклянные сапожки), упрямо спорил со мной насчет авторства поэмы «Облако в
штанах». По мнению Миши, написать поэму с таким названием мог только Есенин, а
не Маяковский. Самой поэмы Миша, разумеется, не читал.
4
Когда, где и у кого я научился ругаться матом? В девяностые, на складе,
у Льва Алексеевича Кутузова. Он ругался мастерски, да еще через каждые два-три
слова вставлял скороговоркой: «Б…дь, е… твою
мать!». Вот один из многих часто повторявшихся примеров его языковой
эквилибристики, нечто вроде считалочки:
«Раз ку-ку,
два ку-ку,
в третий раз попал в муку.
Сам в муке,
х… в руке,
ж...а в кислом молоке».
Пример был заразителен.
5
Зимой 1996–97 я пришел на День рождения к бывшей однокласснице и там крепко
выпил водки. В голове запрыгали обезьяны. Соображал я туго, но хорошо
расслышал, как отец одноклассницы кому-то тихо сказал на другом конце стола:
«Солнце русской поэзии закатилось».
6
Великолепный Владислав Александрович Пронин читал в Литинституте курс
западноевропейской литературы. После первой его пары мы, студенты, должны были
пообедать. На следующей паре нас ждал рассказ о «Божественной комедии» Данте,
первая и лучшая часть которой, как известно, называется «Ад». «До встречи в
Аду», — напутствовал Пронин, отпуская нас на обед.
7
Сергей Николаевич Есин в бытность его ректором
Литинститута имел обыкновение называть того или иного преподавателя кафедры
литературы XX века «душка-либерал». На заочном отделении было как минимум две
таких «душки» — Владимир Павлович Смирнов и Сергей Романович Федякин.
8
В Литературном институте зарубежную литературу нам одно время преподавал
Иван Иванович Карабутенко, экстравагантный переводчик
маркиза де Сада, обязательно декламировавший кое-что из своих переводов вместо
заключительной лекции. Его любовь к французам доходила до того, что «Гаспара из Тьмы» Алоизиюса
Бертрана он, страшно при этом волнуясь, велел нам
именовать только «Гаспаром из Ночи». А иначе, говорит,
экзамен вы мне нипочем не сдадите.
9
Как-то я сдул курсовую по философии, что-то на тему корейского
дзен-буддизма, и в числе других успевающих студентов был допущен к экзамену на
особых условиях — брать билет не нужно, достаточно ответить на вопросы по теме
собственной курсовой. «Дайте определение нирваны», — сказал
преподаватель, едва я сел напротив него. «Нирвана — это то, чему принципиально
не может быть дано определения», — моментально нашелся я. Вопросов больше
не было. Экзамен сдан на «отлично».
10
Перед госэкзаменом по эстетике мой язык еле
ворочался от волнения и валидола — все в дикой панике и черной тоске ждали
прихода на экзамен самого Олега Александровича Кривцуна,
автора учебника «Эстетика». Но он не пришел. А лет через пять я со смехом
рассказывал об этом Олегу Александровичу, сидя у него на кухне в высотке на
Кудринской площади и уплетая приготовлявшиеся им тут же блины.
11
Владимир Павлович Смирнов как-то сказал на лекции, что стихотворение должно
быть прозрачным и глубоким. Как вода в Байкале, — из лодки можно
пересчитать все камни на дне, а попробуй достать рукой хоть один — не
получится, глубоко. Я это крепко запомнил.
12
Сергея Николаевича Есина, как бы кто к нему ни
относился, я считаю отличным писателем и вообще очень интересным человеком.
Однажды я угостил его конфетой, но та выпала на пол, едва он развернул обертку.
Не успел я моргнуть, как писатель нырнул под стол за конфетой. И съел ее.
13
Однажды я обратился к Сергею Николаевичу Есину
с какой-то совершенно пустяковой просьбой, но вдруг нарвался на резкий отказ.
Ситуация была настолько абсурдна, что и сам Есин
удивился своей реакции. «Ну, могут, в конце концов, и у меня быть злобные
причуды», — примирительно подытожил он.
14
У Льва Алексеевича Кутузова, кладовщика по выдаче запчастей, была
привычка сидеть на рабочем месте в маленькой тирольской шляпе с пером и сыпать
матом через окно выдачи на всю ремзону. А в ремзону иногда заходили солидные клиенты, вроде Юрия Куклачева и Наташи Королевой с Игорем Николаевым. Юрий
Никулин тоже, говорят, был немало удивлен, услышав однажды речи Льва
Алексеевича. Наконец того убрали от греха подальше, переведя в кладовщики по
разгрузке. Так что наслаждаться словесным искусством Льва Алексеевича мы могли
уже, так сказать, эксклюзивно.
15
Как-то я шел вдоль берега реки Протвы в
окрестностях Боровска, мечтая поскорее перебраться на другую сторону. Уже
начинало темнеть. Нет ли поблизости какого-нибудь моста — об этом я спросил у
колоритного мужичка, попавшегося навстречу. «Снимай штаны», — без обиняков
начал мужичок. Оказалось, выше по течению есть брод, где воды примерно… ну, вы
сами понимаете.
16
Много лет подряд я в одиночку ездил гулять в окрестности Хлебникова, это
такое дачное место на канале им. Москвы. И вот однажды шутки ради взял да и
переименовал Хлебниково в честь моего любимого поэта. Угадайте, как оно
называется теперь?
17
Когда я учился в музыкальной школе, то ненавидел всех композиторов.
Особенно отвратительными казались Черни и Гедике.
18
Уходя в шесть вечера с работы, кладовщики по очереди прощались со Львом
Алексеевичем, который обычно задерживался.
— До свидания, Лев Алексеевич!
— Ну, с богом, — отвечал тот. — Заткни рогом, иди и дуди!
19
Со смотровой площадки над Красноярском знакомая указала мне на три
длинных улицы: «Вот это — Карла Маркса, вон там — Ленина, а между ними проспект
Мира». «Вероятно, до последнего переименования, он назывался проспектом… …», —
предположил я. И угадал. Вот и вы попробуйте.
20
Я не любитель присутствовать на похоронах. А вот Сергей Николаевич Есин совсем даже наоборот. Стоило ему туда отправиться, как
в Литинституте все могли быть уверены: вернется в отличном настроении. Однажды,
приехав с похорон своей знакомой, актрисы Клары Лучко,
он с сияющей улыбкой объявил, что покойная в гробу «выглядела прекрасно».
21
Давно уже, лет двадцать тому назад, ко мне на Новом Арбате подошли
опросчики. Я остановился и ответил на пару вопросов. Она попросили зачем-то
номер телефона. Я дал. Попросили представиться. Я назвал фамилию: «Лаврентьев».
А имя, чуя какой-то подвох, в последний момент изменил: «Михаил». И вот, каждые
пять-шесть лет с тех пор кто-нибудь звонит мне домой и спрашивает Михаила
Лаврентьева.
22
Подойдите нарочно к кому-нибудь на улице и спросите:
— Кто написал, «Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел
молодой, мой грустный товарищ, махая крылом, кровавую пищу клюет под окном»?
И вам, скорее всего, ответят, что это Лермонтов.
Или спросите:
— Кто автор? «Зима. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь. Его
лошадка, снег почуя…»
— Некрасов.
Или:
— «Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора…»
— Пушкин.
23
В Литературном институте я сначала попал на семинар к Владимиру
Ивановичу Фирсову. На первом занятии все знакомились. На втором все выпивали.
На третьем все перепились. А на четвертое занятие я не пришел, — его,
кажется, уже и не было.
24
Когда-то единственный раз за всю жизнь я написал рекламный текст. Для
стоматологической клиники. «В течении многих столетий, —
писал я, — манит людей загадка Джокондовской полуулыбки.
А разгадка проста: в те времена у дамы в возрасте Джоконды
скорее всего уже порядочно не доставало зубов. Улыбнуться, никого при этом не напугав, Мона Лиза
попросту не могла». Мне заплатили, кажется, 200 долларов.
25
В последний год обучения в Литинституте несколько студентов, озабоченных
своим будущим, и я в их числе, подошли к руководителю нашего семинара поэтессе
Олесе Николаевой. Мы просили познакомить нас с редакторами журналов, а если это
слишком хлопотно, то дать хотя бы телефоны нужных людей.
Олеся Александровна только развела руками — никаких таких телефонов у нее нет.
«Но ведь Ваши стихи регулярно печатаются. Как же так?». «Ну да, просто мне
звонят и спрашивают: "Олеся, нет ли у тебя каких-нибудь свежих
стихов?"». Ах, Олеся Александровна, птичка божия!
26
В год окончания института меня повысили на работе — из обыкновенных
кладовщиков произвели в старшие. Когда весть об этом достигла склада, Лев
Алексеевич Кутузов сказал мне так: «Если раньше ты был просто Раздолбай, то теперь ты — Раздолбай
Иванович».
27
Сергей Николаевич Есин, как известно, очень любит
присутствовать на похоронах. Поэтому я не удивился, когда он засобирался на
похороны Аллы Александровны Андреевой, жены автора «Розы мира». Я и сам
намеревался быть там, на Новодевичьем. Узнав об этом,
Сергей Николаевич предложил отправиться вместе с ним на ректорской «Волге». И
вот мы молча едем, и я высматриваю, где бы купить
цветы — алую и белую розы, как еще накануне задумал. Машина останавливается на
Комсомольском проспекте. Есин просит никуда не
выходить и вообще не тратить деньги, которых у меня действительно в обрез,
выходит сам и через минуту возвращается и протягивает мне две розы.
Догадайтесь, какого цвета?
28
Первое стихотворение у меня вышло в журнале «Юность». Рубрика называлась
провидчески — «Задворки».
29
В «Литературной газете» Александр Вениаминович Неверов долго учил меня,
каким нужно быть критиком. «Вот опять ты тут задеваешь человека, а вдруг,
прочитав это, он повесится?» И Александр Вениаминович начинал переписывать мою
рецензию так, чтобы она никогда никого ни за что не задела.
30
Это 1991 или 92 год. Я сижу в вагоне метро и украдкой разглядываю
молодую актрису Ирину Климову, сидящую прямо напротив. Поезд останавливается,
мне нужно выходить. Я встаю и с такой силой ударяюсь головой о поручень, что
многое из того, что было прежде, с тех пор уже не вспоминается, а этот случай —
наоборот.
31
694-я школа. Идет контрольная по физике. Мой
одноклассник списывает из учебника, который лежит у него на коленях. Парень так
увлечен, что не замечает, как к нему подходит учительница и протягивает руку за
книгой. Увидев, наконец, эту руку, он от неожиданности… пожимает ее.
32
«Если вы хотите понять, что такое Дао, — говорил нам на лекции по
философии Александр Иванович Зимин, — взгляните еще раз на Инь и Ян, эмблему Великого предела. Нет, не на цвета,
черный и белый, а на кривую линию между ними. Да, вот это и есть Путь Дао.
Практиковать Дао вы можете даже в метро, в час пик, когда две огромных толпы на
переходе между станциями движутся в противоположные стороны. Кто идет вместе с
толпой, тот идет с ее скоростью. Но между двумя людскими потоками всегда
образуется некоторый зазор, где можно прибавить ходу».
С тех пор я тоже практикую Дао. В метро.
33
Нестор Николаевич, домбрист из ансамбля песни и
пляски им. Александрова, свободно изъяснялся на языке потомков Шекспира и был
ценителем английского юмора. Так, придя к нам домой и
застав моих родителей за пеленанием, он взглянул на меня и сказал: «Подагры
нет». Шутки, разумеется, никто тогда не понял.
Да и теперь она мало кому еще понятна.
34
Однажды, еще в призывном возрасте, я шел по лесной дороге где-то возле Опалихи, и нагнал двух женщин, которые при виде меня
попросили проводить их через лес, так как в этих местах зимой несколько раз
видели какого-то мужика, голышом катающегося на лыжах. И хотя было лето, я
согласился им сопутствовать. Поглядев на мою тельняшку, одна из женщин
поинтересовалась, не моряк ли я. Можно было сказать правду, но мне почему-то
показалось неудобным, что я гуляю в тельняшке, не будучи при этом моряком. И
вот, пока мы шли, я за полчаса наврал целую историю о
своей службе на Северном флоте. До сих пор в общих чертах ее помню.
35
Я бывал в Индии и в Италии, умею водить машину… Об
этом и о многом другом я врал по отдельности стольким людям, что давно уже
запутался и в обществе скромно молчу, опасаясь разоблачения. А впрочем… Знаете ли вы, как живописны берега озера Комо, и как закатный свет ложится на истертые ступени
древнего храма Сурьи, сходящего, подобно паломнику, в
величественные воды Ганга!..
36
Продолжим. В первый год моего студенчества на семинар Игоря
37
Мужской туалет в общежитии Литинститута представлял собой такое зрелище, что,
зайдя в него однажды, я не смог сделать то, зачем пришел.
38
Впервые придя в общежитие, я не смог даже туда войти — драка только что
закончилась, и огромная лужа крови растекалась прямо за входной дверью.
39
Курили в институте обычно под лестницей, где для желающих имелось несколько
откидных кресел и стояла огромная урна. И вот как-то
раз сидим там, курим. Дым коромыслом. Окурки валяются, конечно, не только в
урне, сгоревшие спички приклеены снизу к лестнице, торчат из опаленной побелки.
Вдруг из коридора заглядывают к нам чьи-то ошарашенные лица. По виду
иностранцы. Позже выяснилось, что это были потомки Герцена, родившегося в этом
доме. Им, видите ли, приспичило навестить дворянское гнездо.
40
Будучи старшеклассником, я как-то попал на занятие по хорошим манерам.
Проводившая занятие тетка с огромными грудями, выпиравшими вперед чуть ли не на
полметра, рассказала, как однажды к ней домой на свидание пришел мужчина, сразу
же заперся в ванной и мылся там часа два. Я, как говорится, смотрел и слушал.
Слушал и смотрел.
41
Служивший гардеробщиком в каком-то столичном театре родственник мужа моей
тетки, дядя Лёва Фердер, порядочно выпив, обязательно
произносил тост: «За ваших львят, за вашу львицу…» И после этого всегда
добавлял, что сам он — «старик по кличке Ж…а».
42
Ни в детстве, ни в юности я не носил никаких прозвищ. Кроме одного. Нестор Николаевич,
домбрист-юморист, почему-то называл меня
«Ляпкин-Тяпкин» — как гоголевского судью, Аммоса
Фёдоровича. Вот-те на!
43
Новая свадьба моего друга Лёши Родикова обещала
затмить старую. В частности, планировался запуск в
небо живых голубей. Утром в день свадьбы Леша вдруг позвонил и зашел ко мне за
большим зонтом. Вид у него был страшно расстроенный. Подозревая наихудшее, я
спросил, в чем дело. Оказалось, Лёша переживает, что в дождливую погоду голуби
не взлетят.
44
Владимир Павлович Смирнов однажды сказал, что хорошие стихотворения бывают двух
типов. Первый — это когда ты, прочитав, хочешь воскликнуть «Браво!»; а второй —
когда, отложив книгу, молча смотришь в окно.
45
Как-то раз я зашел в пустую учительскую, взял с полки журнал своего
класса и аккуратно поставил несколько «троек» и «четверок» — по тем предметам,
где мне грозил итоговый «кол». До меня на подобное отважился в классе только
Женя Литвиненко, но он понаставлял себе одних
«пятерок», да притом еще и зелеными чернилами!
46
Олег Васильевич Филипенко, кинорежиссер и великий
поэт, перед которым я бледнею и растворяюсь в полнейшем ничтожестве, как-то
подарил мне прекрасную джинсовую куртку.
Это я написал специально для него — вдруг прочтет, приятно ему будет.
47
Помню, звонит мне как-то Павел Крючков из «Нового мира» и спрашивает:
«Максим, а нет ли у тебя каких-нибудь свежих стихов?» Что же
ему ответить, думаю я. Если отдам эти, то обделю «Знамя», Чупринин,
конечно, обидится, а эти уже идут в «Нашем современнике», а те, что пишу
сейчас, давно обещаны «Москве»…
Ну вот, опять я заврался.
48
Учительница литературы в старших классах однажды сказала мне так:
«Лаврентьев, пора тебе не в баскетбол на переменах играть, а стихи девушкам
писать». Играть в баскетбол на переменах я давно уже прекратил, но писать стихи
девушкам так и не начал.
49
Хорошенькой женщине, если она захворает, говорите так:
— Выздоравливай, но не поправляйся.
50
Летом 1994 года ко мне в гости пришли две мои бывшие одноклассницы, чтобы
выпить водки.
Я выпил полстакана, а они — всю остальную бутылку.
Разойдясь по домам, они уснули сном праведниц, а меня тошнило всю ночь.
51
А однажды я дома напился так, что сам перепугался. Помню, стою в
гостиной, эдак слегка пританцовывая, и говорю: «Мама,
сделайте хоть что-нибудь для скорейшего приведения меня в нормальное
человеческое состояние!»
52
Как человек малопьющий, я всегда был склонен несколько романтизировать
пьянство. И вот, зная, что мой сослуживец-кладовщик Миша Трусов каждый год 31
декабря ходит в Донские бани (да! да! как в фильме «Ирония судьбы, или С легким паром!»), я однажды напросился с ним. В бане я
оказался впервые. После парилки мы с Мишей и его приятелями выпили. Совсем по
чуть-чуть.
Выйдя через час на улицу, я так и не смог понять, в какой стороне метро «Шаболовская», и долго ехал на трамвае в противоположную
сторону.
53
Звонок в дверь. Мама открывает и видит, что на пороге стоит женщина-почтальон и
держит на вытянутых руках посылку. В чем дело? Оказывается, в обратном адресе:
Украинская ССР, город Чернобыль. Это мамин двоюродный брат, Толя Зимоглядов, работающий на ликвидации последствий ядерной
аварии, собрал родственникам в столицу, где, по слухам, люди чуть ли не
голодают, коробку с продуктами — их-то, ликвидаторов, кормят хорошо. Мы осторожно
вскрыли ящик — внутри лежали конфеты и гигантские красные яблоки. Мама тут же
отнесла посылку на помойку. На вытянутых руках.
54
«Единожды един — шел господин.
Единожды два — шла его жена.
Единожды три — в комнату зашли.
Единожды четыре — свет потушили.
Единожды пять — легли на кровать…»
Это из репертуара Льва Алексеевича Кутузова.
55
Когда мне вручили диплом об окончании музыкальной школы, я сказал,
обращаясь к залу, словами Петра Ильича Чайковского по поводу только что
завершенной им оперы «Пиковая дама»:
— Слава богу — кончил!
28 января — 2 февраля 2014