Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2014
Владимир Спектор, «В Луганске-Ворошиловграде»
Киев: Радуга, 2013.
Как позывные с корабля, затерянного в необъятных водах океана, звучат негромкие слова поэтической исповеди, обращенной неведомо к кому — людям, которые еще могут услышать? Богу? собственной душе? Сборник лирики, негромкая исповедь — разве не является это тем, что литературоведы называют «тихой лирикой», т. е. направлением, близким Рубцову, Передрееву, Жигулину, Прасолову, Куняеву? И ведь даже формат такой же — чаще всего встречаются восьмистишия…
Может быть, Владимир Спектор и начинал когда-то в русле именно этой поэтической школы. Но, читая его новый сборник «В Луганске-Ворошиловграде» (Киев, «Радуга», 2013), уже об этом не подумаешь. Плывут человеческие судьбы в океане жизни — скорее, я бы даже сказала, в космическом просторе жизни. Даже находясь рядом, ухитряются как бы не видеть и не слышать друг друга, не подхватят вовремя, не помогут и при крике: «SOS!»… Где уж тут услышать тихий голос мечты, надежды, исповеди, отчаяния, боли — не доходят эти трепетные звуки до сердца, ожесточенного борьбой за существование. Но они звучат, и звучат очень страстно и нежно, красиво и сильно. И может быть, кто-то из людей, еще не полностью отрешившихся от книги как способа остаться человеком, услышит их, осмыслит и возьмет в себя…
Чем характерны творческий почерк и взгляд на мир автора этого сборника, какие темы волнуют его, что смог он поднять и осмыслить, оставив как свой личный вклад в современную русскую поэзию, — вот что хотелось бы рассмотреть.
То, что эту поэзию никак не запишешь в «тихую лирику», не приходится сомневаться. Слишком философский разворот. Слишком афористичен склад авторской речи и современна и разнообразна лексика. Слишком многими поэтическими приемами пользуется Владимир Спектор в отличие от своих учителей и кумиров прошлого. Это классическое направление, но звучание его — гражданственное и духовно-психологическое, а инструменты чрезвычайно разнообразны.
Сравнения? Как без них! «Листья выпадают, как зубы у старой собаки». «И весна — как новая глава, / Где краснеют розы, как ошибки». «Чувствуешь, жизнь болит. / Как бок под рукой мясника». Порою даже и не просто сравнение, но все стихотворение — как сравнение-образ — т. е. такая форма сравнения, в которой оба сравниваемых понятия сопоставляются не по отдельным признакам, но по общему облику, сливаясь в целостную метафорическую картину:
Стоят в почетном карауле
Деревья, как большие люди.
Плоды, как ордена, престижны,
А листья — будто бы погоны.
И, словно адъютант, за вишней
Шагает абрикос зеленый.
Метафоры? Да сколько угодно! «Одуванчики включили желтый свет. / Одуванчики сигналят: «Все пройдет»». «Майский жук — истребитель печали, / Самолет желтоглазой весны». «Призывов золотая скорлупа / Потрескалась, как старая калоша». «Продается старый дом. / Объявлений спущен флаг». Иногда даже развернутая метафора — на несколько строк или целую строфу: «А на кухне факел голубой / Чайник вновь довел до исступленья».
Синтаксический параллелизм, анадиплосис, анафоры и эпифоры — как яркие приметы народно-песенной поэзии и традиционной школы — на каждом шагу:
Хочется верить словам и призывам.
Хочется верить. Но если бы живы
Были бы те, миллионы замученных,
Не было б, может бедою наученных…
…жрущих и пьющих и «все понимающих».
Все понимающих. Только не верящих,
Жить по-другому уже не умеющих.
И заколочены души, как двери…
Но хочется верить.
Хочется верить!
Уже почти забытая аллегория, почти вышедшая как прием из употребления: «И Гордость одинокая давилась поздним плачем, / И Суета спешила, а Глупость шла назад». «Совесть, глаза воспаленные пряча, / Плохо играла заглавную роль».
Но у Владимира Спектора — не только знакомые, всюду употребительные художественные тропы!
Еще и жгуче-современный прием игры словами, каламбура. Особенно когда каламбур основывается на соединении в единое словосочетание — с помощью общего слова — двух слов, одно из которых используется всегда только в прямом, а другое — только в переносном значении, или одно из которых конкретное, а другое абстрактное: «Память настоялась, словно чай, / Не с лимоном, а с обидами». Или когда игра словами заключена в намеренно обратном порядке сравнения: «Напитки, как концерт, в себя вливая», тогда как логически должно быть наоборот, пропускание через свою душу концерта должно сравниваться с вливанием напитка.
И умолчание — прерывание речи в расчете на читателя, который должен мысленно закончить фразу. Очень распространенный современный прием. Особенно часто обрыв случается на полуслове:
Нет времени сравнить добро и зло,
Не забывая в муках о добре…
От «было» до «проходит» и «прошло» —
Нет времени. Нет времени. Нет вре…
И частая внутренняя рифма: «Спешим всю жизнь — отчет… зачет… почет…». «Жизнь как город. И как огород». «Акация — акция света».
И алогизм — нарушение логических связей для умышленного подчеркивания противоречия: «Я бегу от себя, приближаясь к себе». «В эту полувесеннюю осень».
И аллитерация — звуковой повтор: «ГоЛоС СоЛГавшей души». Как видите, очень изобретательный, в обратном порядке: глс — слг.
И чрезвычайно ходовая ныне аллюзия, т. е. употребление поговорки, цитаты из всем известного произведения, ссылки на хорошо известный факт или лицо. И не только прямая аллюзия: «что ж, Отечества дым сладок нам, как говаривал классик», «Луна безмолвствует, как Пушкинский народ», — но и аллюзия непрямая и оттого более интересная: «Ты рядом — значит, все в порядке / От пункта А и до конца», «Светит и греет чужая звезда / В зарослях не Гефсиманского сада».
Изобретательно сочетание аллюзии и аллитерации во внутренней рифме: «Если все равно, кто Брут, кто брат».
И уж слишком большое обилие поэтических афоризмов, что, в общем-то, не слишком характерно для поэзии традиционного направления: «Злости не хватает добрякам, / Доброты — решительным рукам». «И день, что у себя украл, / Тебе вдвойне сегодня дорог», «Со временем вроде на «ты», / Но только не с будущим — с прошлым!».
И ассоциативность, т. е. сравнение или образ, но не прямой, а образованный через цепочку ассоциаций. Например: «И часов ощущаю шаги» — мелькание стрелок и их методичное пощелкивание вызывает ассоциацию с равномерным перемещением человека по комнате. Так меряют шагами помещение, когда глубоко задумаются. Или о воспоминаниях: «Это юности стертый пятак / Прокатился сквозь позднее лето». Особенно много ассоциативных, оригинальных глаголов и прилагательных: «Залпом пью тишину», «Судьба пронзительна, как взгляд», «И воздух черствый, хоть и весь промок».
Высокий уровень мастерства, несомненный, очевидный. Но он — не только в профессионализме. Мастерство и в том, что именно берет Владимир как поэтические темы.
Судьба, судьба… Смотрю на деда.
Так что же там, в конце пути?
Узнал ли он свои ответы?
Смогу ли я свои найти?
Сквозь весь сборник вьется тропинка поисков, сомнений, предположений, пробных выводов — идет не просто поиск вопросов, которые поэт хотел бы охватить своим сознанием как узловые в жизни («Горсть песка земного / Переплавить в слово»); идет выстраивание своего видение мира таковым, каков он есть и… каким мог бы быть.
Каков наш сегодняшний мир?
Его приметы так узнаваемы в стихах Владимира:
— «Не хватает пенья майских птиц, / Просто счастья для знакомых лиц»,
— «Ковыляет собака устало… / Запоздала весна, запоздала».
— «Даже птице грустно в поле. / Да и мне не веселей».
И тут же — опровержение собственных наблюдений в невероятном усилии души остаться над житейской суетой, не покориться очевидному, выстоять противу всех правил и вне логики, сохранить в себе связь с Высшим Началом, прозревая далекое грядущее. Счастья не хватает? «За снежной дымкой дальний путь. / И есть еще для счастья время…». Усталость, которая уже не в силах дожить до светлых дней? Поздно дожидаться опоздавшего чуда? «И зреют надежды на солнечной грядке, / И вся в ожиданьях душа…».
Сквозь неустроенность, как правда сквозь вранье,
Виднеется Отечество мое.
Но все ж надежда четче видится, чем страх,
Сквозь дым листвы, горящей во дворах.
Откуда Владимир берет силы поддерживать огонек надежды?
Возможно, из утерянной страны детства и юности: «Ничего не помню, кроме ощущенья высоты», «У ягод был различный вкус, / А помнятся одни цветочки», — и это понятно, поскольку:
Засыпал я, довольный судьбой,
Потому что служил стране,
И светилась звезда в окне,
Потому что, как ни ряди —
Жизнь была еще вся впереди.
Может быть, от Вечного Огня — символа памяти о подвиге наших дедов и прадедов. Эта одна из центральных тем в сборнике: память, эстафета поколений, время — как понятия философские и духовные.
«Поищу их в письмах фронтовых», «В лица дядей вечно молодых / Сквозь их строки загляну», «Увидим на миг / Тени погибших среди живых», «Почти забытая война / Не выпускает из своих объятий».
А может, от сил Самой Жизни как вечной Природной категории, понимаемой ли как Бог, Дух, Высший Разум или просто как условное понятие «Природа» (всяк волен называть и считать это тем, что ему естественней и ближе).
И пока не сорвался я вниз,
Извиваясь всем телом тщедушным,
Рядом бьется бессмертная жизнь
За мою небессмертную душу.
И в результате — невидимая, но упорная работа души, которая хочет расти над собой: «То ли школа на всю жизнь, / То ли жизнь — сплошная школа».
Отчего ж так горько и обидно,
Словно порча губит часть души?
А душа сама ведет дневник.
Что-то помнит, что-то забывает.
Страшно за меня переживает,
Что пятерки получать отвык.
И в этой школе буден, которую душа старается пройти осмысленно, в ночной тишине обдумывая те впечатления, что днем лишь машинально вбирала в вечной гонке (за славой? за счастьем? за достатком?), всплывают образы перечувствованного, пережитого, «то, что было, с тем, что стало, / совмещая в слове «Совесть».
В тишину надо прежде поверить,
А потом тишиною прожить.
Тишина же высвечивает все, что хотелось бы затушевать, о чем стараемся не думать:
— ложь: «Почерневший снег, как совесть / После долгого вранья»,
— невозможность уберечь любовь: «Ставим на любовь заплатки»,
— обиды: «Торопимся от зависти до склоки», «Но обиды прежних лет / Вновь видны сквозь пену»,
— чувство вины: «Снова старая вина / Сердце болью сжала»,
и то, как «люди житье / ломают за степень свободы»,
и как «огонь несбывшихся желаний / сердце обжигает все сильней».
А еще в этой книге — итоги жизни целого поколения, осмысление прошедшей эпохи.
И, видно, не скоро придет романист,
Который покажет всех нас как явленье.
Уходит эпоха, как фильм «Коммунист»…
И мы — просто образы для сочиненья.
Да, видно, не скоро еще снимут честное кино и напишут правдивые книги о тех, кто еще успел в своем детстве захватить фильм «Коммунист», гордился отечественной историей и бескорыстно послужил родной стране как «книгочей, бессребреник, простак» («Страна без края, словно целина, / И дружба бескорыстная до гроба»), а потом — внезапно — очутился как бы в чужой, не уезжая никуда, и попал в лишние люди: «Мы лишние люди у нищей отчизны».
И только тень в глазах надежды и испуга —
Испуга за страну, надежды на народ.
Увы, но на какой народ, на какое такое новое молодое поколение? Ведь очевидно: «Но если кругом виноваты отцы, / То станут ли дети умней и добрее?..», и стоит ли удивляться тому, что от молодых, успешных и энергичных (которые дышат уже не «духом Бодрости» и надеждой «на великую Культуру, / на музыку ее, литературу, / на совесть и порядочность. На честь», а «спертым воздухом цинизма») — от таких потомков предкам достанется лишь «Пустых ожиданий дырявый карман, / Пустых обещаний бездонная бочка». Да и как иначе, если «всем плевать на всех, / а совесть — составная часть кармана»!
Так, может, и не надо было пенять на то, что было?
Я все равно уже отравлен,
Но мне отрава эта — всласть…
Не забирай мою цикуту,
Пускай отраву, но мою!
…И все ж судьба как музыка была.
Ведь у каждого поколения в конце жизни оказывается, в том числе, и то, что хотелось бы забыть. И каждому поколению в конце концов есть, в чем покаяться. Но лишь тот, кто прежде всего старался жить по совести, что бы он ни исповедовал, в каких условных иллюзиях бы ни пребывал, сохранит основы своей души устойчивыми, крепкими, пригодными для воспитания душ свежих и новых.
А дом стоит, от грохота ничуть
Не поколеблясь, не дрожа основой.
И тот, кто одолеет этот путь,
Когда-нибудь воскреснет снова.
Засомневался, задрожал, оробел — погиб. Шел, как шел, делал свое дело, как делал, не клял и не судил, — и душа устояла, и уже вокруг нее вьется молодая зеленая поросль.
Писал ведь «Жизнь — уже награда!»
Не кто-нибудь, а доктор Чехов.
Владимир Спектор не пытается предстать пророком, не принимает красивых поз и не отуманивает сознание красивыми, но пустыми словесными побрякушками. Он во многом недоволен собой, своими итогами («Я работаю без суфлера — / Говорю, ошибаюсь, плачу», «исправлять пришла пора старые ошибки»), до сих пор сомневается в себе, даже в своем даре, хотя уже автор двадцати книг и лауреат нескольких литературных премий. Он мерит жизнь и дар не премиями и не книгами и, наверное, поэтому все-таки меньше ошибается, чем иные другие, чья глубина совести меньше глубины тщеславия, а то и «не глубже кармана». Ведь ему присуще очень важное умение — видеть свои ошибки. А значит, есть и возможность их исправить…
Вот отсюда и надежда. Вдруг и народ наш увидит — свои… и исправит?..
И небо, как отечество мое,
Застыло в ожидании чего-то.
Светлана СКОРИК