Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2014
Юрий Милорава — поэт, переводчик. Родился в 1952 году в Тбилиси. Окончил Тбилисский институт иностранных языков. Печатался в журналах «Континент», «Крещатик», «Черновик», «Дети Ра» и др. Изданы две книги стихов. Автор критических и литературоведческих статей, воспоминаний о Викторе Шкловском, переводов с французского и грузинского языков. Живет в США.
* * *
Обычный ракурс: в нем устойчив ствол. С необычного — в прорывах лучей и бликов, снизу между ветвей, с такого ракурса деревья двигаются, ходят, они даже летают! Осенью в самую солнечную погоду, в безветренный день ветки еле заметными, но свободными раскачиваниями придают особо сладостные траектории фантастическим одеяниям еще крепких листьев, и дерево с листвой покидает свое место. Все становится условным. Сначала ветки, потом листва, потом ствол.
Листва летает группами, звеньями, стаями, ангельскими хороводами, один хоровод за другим, один за другим и так без конца. Золотые, серебрянные.
А легкий порыв воздуха запускает толпы драгоценностей в прозрачность. В синеву неба, в новые еще более сверкающие полеты.
Всякое дерево космично, и листья вращаются созвездьями в многоярусном куполе.
* * *
Глубина внезапно между домов является, летит, набирая скорость, коллективное сознание, — стая. Она читает мысль. Голуби взмыли вверх, смотрят вниз. А я смотрю дальше, там особенно красивое, раскидистое дерево. Стая взлетает выше и на резком развороте, поворачивая на меня, принимает форму повторения всего рисунка, полного очертания этого дерева, а уже потом разлетается в стороны, и голуби занимают привычные позиции в углу небольшой площадки.
Это атомная решетка ясновидящей стаи, голубиной стаи.
* * *
Ремонт Большого Театра наконец закончен. Он такой большой. Но что-то могущественней его колонн. Знаменитый театр миновал пасть и провалился, проглочен. В страшной, кровожадной тьме желудка — зал, и над ложами нависает расшитый золотом красный бархат.
На сцене Большого Театра желудка чудовища — нет никого, из зала выходят, но утробный голос униженного чудовища: «Не отворачивайтесь, Вы и Вы остановитесь, молю, не протестуйте, не покидайте зала и сцены, мне нужны актеры на сцене и зрители, мне нужно присутствие всего зала, мне нужно ваше покорное театральное молчание и немота народа, представьте, что я стою на коленях перед вами, не делайте это, о только не уходите!». В результате неизбежного поведения людей и истерики чудовища — я понял, что главный смысл Большого Театра в том, что он Большой, — это значит, — что не так-то прост, и не так просто его проглотить, как других.
* * *
Ветер. Поляна. Цветы то ленятся, то колыхаются.
Девушка в раздумье о счастье мужчин и женщин. О том, что они вдыхают, обоняют, когда любят.
Нет, все не так. Людям для любви в гармонии не хватает не ферамонов, не ферамонов, но фолиевой кислоты. Девушка из маленького государства, обладательница скромной склянки. Она стоит у нее дома на полке. В ней ждет своего часа фолиева кислота.
* * *
Это так и должно было быть, что рыба из соседней комнаты периодически пытается что-то высказать. И рыба старается позвать меня по имени. Звуков практически нет. Но это совсем не тишина.
* * *
Читатель не любит шум мешающий ему. Но читатель коварно отключает, в том числе и бесшумную воду, и невесомую воду.
Читателю такая вода никогда и не была нужна. Но порой он подставляет под нее руки. И пытается к ней прислушиваться.
* * *
Уже не имеет значения в эпоху унисекса борьба с растительностью на лице мужчин. Сзади то, что виднеется выше спинки сиденья у сидящего человека неопределенно и часто оттуда не отличить ни пол, ни возраст.
Сзади видно волосы те, что до ушей и ниже — сливаются, и видно лишь начало бороды от ушей, но такой хитрой бороды, что может оказаться и не бородой вовсе, а уложенными ниже ушей волосами — частью волос женщины. Времена такие.
Да и спереди изменения неожиданны в сторону выбритой усредненности, неопределенности. А несбритая растительность хранит в себе ценные различия.
* * *
Это не формула, но звучит веско — «воздух не жизни». Есть воздух жизни и воздух не жизни.
Земля и люди превратились в аквариум, внутри которого много движения, но из него откачали всю жизнь, оставив некое подобие вакуума с питательной смесью.
* * *
У погоды тоже есть свой хайвей — это непогода.
Автомобильная пробка — в ней внутренний карман для исключения из правила — скользнули одна за другой две автомашины с высокими антеннами, с высокими подсвечниками, с высокими присосками.
А следом вихрь. Вихрь, рассчитывая на резонанс, делает свое включение тумблера за тумблером, потому что ничего не притихло и ничто не оценило осень.