Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 12, 2014
Владимир Шемшученко — поэт. Родился в 1956 году в Караганде. Окончил Киевский политехнический, Норильский индустриальный, а также Литературный институт им. А. М. Горького. Работал в Заполярье и Казахстане. Автор нескольких поэтических книг. Живет в г. Всеволожске (Ленинградская область). Работает в «Литературной газете».
* * *
Вместо бессильных слов
В самом, самом начале —
Капельки васильков,
Искорки Иван-чая.
Ну и еще — река,
А на реке светает —
Это издалека,
Это растет, нарастает…
Это еще не звук,
Это из сердцевины…
Это небесный паук
Звездной наткал паутины…
Это корова-луна
Тучу поддела рогами.
Это кричит тишина,
Смятая сапогами…
Это здесь и сейчас —
Заговорить стихами…
Это — последний шанс
Не превратиться в камень.
* * *
Слышащий — да услышит.
Видящий — да узрит.
Пишущий — да напишет.
Глаголящий — повторит.
Всяк за свое ответит.
Каждому — свой черед.
Слово, если не светит, —
Запечатает рот.
Пуля — она не дура,
А провиденья рука.
Да здравствует диктатура
Русского языка!
* * *
…Опять вы мне снитесь друзья-почемучки —
Вы мне докучали, и я не забыл…
Ведь я на уроках чинил авторучки,
И вкус фиолетовых помню чернил.
Лиловые пальцы, лиловые губы…
Девчоночье вредное, злое: хи-хи…
А я был хорошим, а я был не грубым —
Я тайно писал для Маринки стихи.
Но классная наша, она же — учиха —
Меня выставляла… И делу конец.
Я крышку на парте отбрасывал лихо!
А в школе работали мать и отец…
А пончик с повидлом! За восемь копеек!
(Простите, друзья, — захлебнулся слюной…)
А лазов-то было, лазков и лазеек!
И нож перочинный — у каждого свой.
Мы бились нещадно, носов не жалели
За первое место в пацанском строю.
Мы «Взвейтесь кострами…» отчаянно пели.
А если вдруг кто-то орал: «Наших бьют!»…
Да я понимаю, что время другое,
И времени детские души под стать.
Но есть ли у них то, свое, золотое,
Чего не купить, не урвать, не продать?
Они не мечтают о сладкой конфете,
У каждого — куртка, у каждой — пальто.
Хорошие, чистые, умные дети…
А перышком «Спутник» не пишет никто!
* * *
Машет крыльями вьюга, и, перья ломая, кружится,
И беспомощно бьется в колодце двора, как в силках.
Я тебе помогу, моя сильная белая птица.
Подожди… Я сейчас… Я тебя понесу на руках.
Я узнал тебя, птица… Зачем ты сюда прилетела?
Кто оленей пасет и гоняет по тундре песцов?
И какое тебе до меня протрезвевшего дело,
И до города этого, где даже воздух — свинцов?
Я тебя пожалею — добром за добро рассчитаюсь —
Помнишь, как ты меня превратила в большущий сугроб…
Я по воле твоей три недели уже прохлаждаюсь…
Здесь тепло и светло, а меня колошматит озноб.
Я сейчас поднимусь… Крутану на оси этот шарик…
И качнется палата… И сдвинется с места кровать…
И вернется хирург… Он был явно тогда не в ударе,
И кричал на меня… А вот руки не стал пришивать…
* * *
Черемуховый обморок. Безумье соловья.
Подслеповатый дождь, шагающий по крыше.
Скучают во дворе веревки для белья,
И слышно, как земля волнуется и дышит.
На цыпочках рассвет по лужам пробежал
И в спешке обронил шикарный куст сирени —
Он долго на ветру качался и дрожал,
Роняя на траву причудливые тени.
Откуда ни возьмись нагрянули скворцы,
Снуют туда-сюда — и важные такие…
И тотчас воробьи (на что уж храбрецы!)
Расстроили свои порядки боевые.
И, кажется, что зла на свете вовсе нет,
Зато добра вокруг — невыпитое море:
И от костра дымок, и яблоневый цвет,
И соло василька в большом цветочном хоре…