Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 12, 2014
Марина Кудимова — поэт, прозаик, переводчик, публицист. Родилась в 1953 году в Тамбове. Окончила Тамбовский пединститут. Переводит поэтов Грузии и народов России. Произведения Марины Кудимовой переведены на английский, грузинский, датский языки. Лауреат премий им. Маяковского, журналов «Новый мир», «Дети Ра» и др. Работает в «Литературной газете». Живет в Переделкине.
Перед разводом
— Ты болен?
— Нет, здоров!
— Ты предал?
— Нет, повелся
На слово красное,
На вкрадчивую лесть…
Объятье, но без рук,
Бельканто, но без голоса,
Испод, но без лица,
Покупка, но как есть.
— Ты спишь?
Каков вопрос,
Таков ответ дискретный:
Безмолвья подлинность
И утвержденья гиль.
Сглотнет воздуховод
Осадок сигаретный…
— Ты голоден?
— О нет!
Я сыт по самый киль.
— Ты с кем-то?
— Нет, один!
— Ты буен?
— Нет, спокоен.
Не совпадут вовек
Трагедия и быт.
Последний монолог:
Ты — дезертир!
Ты — воин!
Проходит жизнь, как боль…
— Ты ранен?
— Нет, убит!
* * *
Накануне беды и разлуки
Так надсадно вопят поезда.
Одиночества русского звуки,
В гулком небе немая звезда.
Нет уже никаких средостений
Для души, поглотившей хулу.
Одиночества русского тени
Бдят навыстойку в каждом углу.
Только совесть натруженно дышит,
Только боль свое бремя несет.
Не стесняйся — никто нас не слышит,
А услышит — никто не спасет.
Присягни на воде и на хлебе,
О Борисе и Глебе взгрустни.
Одиночества русского жребий,
Нам твои предуказаны дни.
Высшей пробы твоей, высшей меры
Нам не внове добротный закал.
И туда не пройдут БТРы,
Где Христос напоследок взалкал.
* * *
Наворую у прошлого алычи
В разбомбленном чужом саду,
И, пока душа говорит: «Молчи!»,
Никуда не уйду.
И, пока народ молчит: «Говори!»,
Будет маетно и в раю.
Заросли вертикально плющом фонари,
Освещавшие жизнь мою.
За семнадцать лет не раздулась гарь —
Только сажу дождь спрессовал.
И дорогу железную съела марь,
Будто Брэдбери колдовал.
А вожак одичавшего табуна
Гомозит головой гнедой,
А коровья лепешка похожа на
Перевернутое гнездо.
Только моря судороги длинны —
Отбежит волна, набежит.
Ничего не трогай после войны —
Пусть лежит оно как лежит.
Рот откроешь, выдохнешь алкоголь —
Все одно не заговоришь…
Головой младенца играет в гольф
Утвердившийся нувориш.
* * *
Нет, город сей не Рио-де-Жанейро,
Дежавюированный в каждом нерве,
Коротконог и плосконос, как мопс,
Весь олицетворен вот в этом зданье
Приземистом, где мутное названье
Конторы недоступно в назиданье
Праздноязыким: «…пупс», а может, «…топс»,
А может, Гоббс доски мемориальной
Вдруг удостоен, или кекс какой,
Неадекватный и паранормальный,
Тут был прихлопнут гробовой доской…
До точки жить и жить, а многоточье
Приводит к цели, как следы сорочьи —
К украденным очкам или значкам…
Об умиранье судят по зрачкам,
О памяти — по перебитой строчке.
Руки
Вот-вот — и эти руки старые
Обмечет сеточка и «гречка»,
Но будут все держаться парою,
Как два совместных человечка.
Их сочленения скользящие
Несут свой груз — и не роняют.
Так в долгом браке состоящие
Друг друга только дополняют.
И никого никто не хавает,
И никого никто не строжит.
Где левая поддержит правую,
Где левой правая поможет.
Так катерок речной флотилии
Страхует пароход усталый:
Одна — в молитвенном усилии,
Другая — со свечой подталой.
Им пособляет сила вышняя
Плыть в соответствии с судьбою.
А я меж ними — третья лишняя,
Сама как будто бы собою.
Но никуда они не денутся —
В последнем спазме встрепенутся,
В предвечном рукобитье встренутся
И на груди моей сомкнутся.
КНИГА
Какая хорошая книга была!
Да все дочитать не давали дела.
Ты помнишь, ты помнишь?
На первой главе
Лежали с тобой голова к голове.
На третьей главе поцелуй настигал,
На пятой главе нас будил нахтигаль.
Я в лодку садилась, ты прыгал в седло.
Что дальше? А дальше-то чтенье не шло.
И, только устав кочевать и летать,
Мы вновь принимались ту книгу читать.
Но время неслось на часах с ремешком,
И книгу бросали мы вверх корешком
На той же странице, на слове «почти»,
Где угол был загнут, чтоб сразу найти.
В отпетом отеле, в пропащей земле
Мы книгу забыли на пыльном столе.
Нас мучили сны и глодали года,
И мы вспоминали о ней иногда.
Сгорела любовь, спрессовалась зола…
Какая хорошая книга была!
Вошли кое-как в хитрованскую роль,
И вдруг письмоносец принес бандероль:
Наложенным книга пришла платежом
В обложке другой, в пересказе чужом.
Открыли страницу… Нет слова «почти»!
Ни дать и ни взять, никого не спасти.
Глава золотая грибком заросла…
Какая хорошая книга была!
И мы, мертвечину ловя на живца,
Забыв середину, не знаем конца.
Заполнен стеллаж недочитанных книг…
А юг все мятежен, а север все дик.
Гетто
Жаркое, с маревом виевским
Выдалось лето
В винницком, харьковском, киевском
гетто.
Узкие ленточки, узкие —
Черный с медовым…
Русские, русские, русские —
Вот вам, бедовым!
На рукаве и на лацкане
Победоносно…
Гнить вам с имперскими цацками
В жиже поносной!
Брезжат в могильных расселинах
Черень и злато,
Как на евреях расстрелянных
Желтые латы.
Ждали-пождали спасения,
Мерились, кто покондовей.
Вот и сравнялись рассеяньем,
Смертью, бедою.
Переплетясь пуповиною,
Мертвые ропщут…
Мечется над Украиною
Бомбардировщик.
ВСТРЕЧА
Пыхнем, что ли, попутанная сестра,
Бормоту раскушаем в три
присеста
За мое замоленное вчера…
Богохульство подлинней фарисейства.
Посмотри, протопывает детсад —
Малолетство наше ведут на сворке.
Я случайно выбралась на фасад,
А тебе достались мои задворки.
Кабысдохи помнят меня в лицо,
А породные сопровождают лаем.
В безымянный палец вросло кольцо —
Сочный грим безвкусицы несмываем.
Эсперанто выдохлось, и алгол
Перед нашим сленгом — поэма скуки.
Уж на что не действует алкоголь —
Так на муки девственной потаскухи.
Чуть отпустит разве, поколотив
В дискотеке стадною трясовицей.
Благодарствуй, бдительный коллектив,
За твои ежовые рукавицы!
За обком спасибо и за горком,
За мотивчик бодрый и позитивчик…
Помнит ли игуменья с «поплавком»,
Как в плечо впивается первый лифчик?
Я читала, как отрекался Пётр —
И два раза петел не кукарекал…
А бывало этак, что медосмотр
Совпадал с отчаяньем первых регул?
Что же я одноглазо, как камбала,
Лицезрю в минувшем одни неврозы!
Ведь была и радость… Как не была:
Карантин, каникулы да морозы.
Отгуляй, сестренка, отматерись,
Оглянись на этот забытый ужас
Изглуба загубленных материнств,
Измертва ночлежных своих замужеств…
МАХАЧ*
Куда ты спешишь, ратоборец,
Подъяв капюшон, как палач?
На матч «Металлист» — «Черноморец» —
На самый решающий матч.
И ежели Бог наш не фраер,
Вот-вот над трибуной шальной
Взовьется японский фальшфаер,
Расстелется дым покупной.
Пятнистый катается мячик,
Трибунная пляшет шиза,
Но мачо настроен на махач,
И дым ему выел глаза.
Накрошат и ребер, и берец,
На мыло отправят судью,
И матч «Металлист» — «Черноморец»
Едва ль завершится вничью.
Пока о деталях мы спорим —
И каждому не прекословь, —
Металл остужается морем,
И морем сгущается кровь.
Как ты, надо думать, устала,
Соленая волглая мгла,
Коррозить завалы металла
И голые прятать тела!
Нож входит с подвывертом в мякоть,
Потом упирается в кость.
Не плакать! Откатит и махач,
Умается, как ни чихвость.
Железные лязгают волны,
Небесный взыскует молчун.
И мяч не засчитан, и полный
Обзор с высоты Карачун.
* Махач — драка футбольных фанатов.
* * *
В городе с буквой «ять»
Встретились на бегу
Мальчик «Хочу все знать»
С мальчиком «Все могу».
Липкую, точно скотч,
Размежевали ночь.
Встали не с той ноги,
Стали теперь — враги.
Знаешь — не возмоги!
Можешь — убавь мозги!
В городе шла война,
Гулкая, как весна.
В городе этом мы
Неузнаваемы.
Лягут безлико сбочь
В персть, в земляной пенал
Мальчик «Хочу все мочь»
С мальчиком «Все узнал».
ДЕРЖИДЕРЕВО
За деревнею Потерево
Не по климату, мятежно
Палиурус — держидерево —
Оградил предел коттеджный.
Средь цветочков желто-кисленьких,
Мелковатых, как минуты,
Вместо выростов-прилистников —
Два шипа: прямой и гнутый.
И внезапно всем спохваченным
Умозрением тугим
Возвратилась я к утраченным
Впечатленьям дорогим —
Как с усердием любителя,
Двигаясь от точки к точке,
Рисовал мой дед Спасителя
В Нотр-дамовом веночке.
Я, растя в тайге пиловочной,
На большом лесоповале,
Думала, колючкой проволочной
Богу голову сковали.
Зелена живая изгородь,
Бур Его венец терновый.
Полыхает, будто Искороть,
От зари поселок новый.
Палиурус подвизается,
Не обманываясь торгом:
Шип, что прям, во плоть вонзается,
Шип, что гнут, дерет с поддергом.
Что же я, дитя режимное,
Не подброшу пакли серной?
Держидерево, держи меня
На дистанции замерной.
Пронизай, на все готовую,
В тонких маревах являйся
И колючкою Христовою
В мои помыслы вцепляйся.
* * *
С гнезд не поднимается дичина —
Значит, и у севера есть юг.
Боль длиннее, чем ее причина, —
Острый угол и крепежный крюк.
Боль многоэтажна, и за нею
Ни тебя не сыщешь, ни меня…
Бурный след кильватерный виднее
Флагманского белого огня.
ХЛЕБ
Захлебнулось на вдохе село,
Провалилось в предсмертную дремлю.
Это сильные мира сего
Раздербанили хлебную землю.
Понагнулся скелет осевой,
Кровь сварилась в печенках отбитых.
Это слабые мира сего
Просят хлеба у каменно сытых.
Снег пойдет — осветлит естество, —
Вновь небесная меленка
мелет:
Это Он — не от мира сего —
Пять хлебов безрасчетливо делит.