Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2013
Сергей Круглов — поэт, публицист, православный священник. Родился в 1966 году. Автор семи книг стихов, двух книг церковной публицистики. Лауреат премий Андрея Белого (2008), «Московский счет» (2009). Колумнист интернет-изданий «Православие и мир». «Фома», автор и ведущий передачи о современной российской поэзии «Движение слов» на радио «Культура».
Посвящается
Юлии Бродовской,
прекрасному и сильному человеку
* * * *
О Филифьонка!
одного тебе не хватает —
Филифьонка.
А пока, милая,
начни-ка свою
весеннюю уборку.
Сходи за водой, — вот
Источник.
12.02.2010 г.
* * * *
Вы ведь, фру Янссон,
знакомы с мистером Стивенсом?
Ну вот, тогда вы поймете:
Муми-мама и Муми-папа —
это одна плоть.
Муми-мама и Муми-папа и Муми-дален—
это одна плоть.
(а Муми-тролль — все
остальные плоти.)
12.02.2010 г.
* * * *
Хемуль стоял и молился
Мне: «Господи!
благодарю Тебя, что я не таков,
как этот Снусмумрик!..»
А Снусмумрик, в своей дырявой палатке,
с губной своею гармошкой,
с чадящею трубкой, —
понятное дело,
не шибко знал что и ответить.
Итак, Снусмумрик ушел
в начале осени
более оправданным,
а Хемуль (хотя
никуда и не думал уходить,
остался перебирать
эту свою коллекцию) —
более-менее оправданным.
Чтобы
усвоить все это — эй, зверюшки,
завяжите
бантиком хвосты!
12.02.2010 г.
* * *
А вот не надо про Морру,
не надо.
Она, единственная из всех,
пошла ко Мне по воде.
Превращая воду в лед? — что же.
Иначе
она не умела.
13.02.2010 г.
* * *
Я вовсе не боюся льва
—
Я в день их воскрешаю два.
13.02.2010 г.
* * *
Эй, маленький народец, не бойтесь! — Я
привел к вам этого
большого белого человека
не для того, чтоб напугать вас:
просто он, бедолага, шибко
нуждается в любви.
Обращайтесь с ним осторожно.
Я поручаю его тебе, Снифф (да-да,
именно тебе: во-первых,
он твой тезка — его зовут Жан-Поль,
во-вторых, тебе близок опыт преодоления
непрестанной
метафизической тошноты).
13.02.2010 г.
* * *
Ироничность, прохладная отдаленность от мира,
но и готовность прийти ему, отвратительному, на помощь
в случае чего —
одна из основ монашества (ты-то
Меня понимаешь,
Мюмла?)
13.02.2010 г.
* * *
Ну вот. Сочти число —
шестьсот шестьдесят шесть.
А дальше написано: это —
число человеческое.
Так что
тебе — чего и переживать: ты-то —
просто Ондатр.
13.02.2010 г.
* * *
Гремит и грохочет море, волна за волной!
Маяк не светит, беда мореходам — смерть за кормой!
Эй, дети Мои, — вперед, в Муми-дален, за Мной!
С Моррой, со смертью и тьмой — песнь ликования спой,
На берегу полуночном зажги фонарь керосиновый свой —
Эй, дети Мои, — вперед, в Муми-дален, за Мной!
Рушится мир, плывут хаттифнаты вслед за грозой, —
Новое небо и новую землю увидим весенней порой!
Эй, дети Мои, — вперед, в Муми —дален, за Мной!
13.02.2010 г.
Домашние животные
На зеленом холме уснул я
И проснулся, плача во сне:
Мне привиделись двое добрых,
Двое светлых приснились мне.
Мне снилась моя далекая младость,
И с двоими я шел домой,
А один любил утраченный кров,
Хозяина крова — другой.
Я златые, сполна, им нарек имена,
От словесных вин опьянев,
И пускай тень пса — это волк,
Зато свет кота — это лев!
На зеленом холме уснул я,
А проснулся — на голой земле:
Нет ни пса, ни кота, только я, сирота!
Да дорога в осенней мгле.
Да и может ли мудрая тварь живая
В эту даль увязаться за мной?
Никого со мной рядом, и ноябрь мреет хладом,
И бреду я, и стыну, не домой — на чужбину.
* * *
Коту Лукасу
Детство; лежа ниц на диване,
Наскоками пясти дразнишь котенка.
Вся в паутинной рванине рука пубертата.
Смех до надсады.
Котенок! Эти
Из орбит, каления белого, зенки зияющие!
Утлый хребет, остервенелым выгнут ершом!
Сплетенье, заплетенье на месте лапчонок,
Дрожащих струнами ярости!
Уши в черепок вжаты, обмылок хвоста
Хлещет в бока! вот бросится.
Спокойся, тварный,
престань! Солнце садится,
Вечереют тихие тени;
Прыганья, дранья свои отставь и смирися! ведь вот уже
ныне
Будешь со мною в раю.
Встать бы с дивана мне, жизнь, опомниться, —
Лень.
Длится, поемый обиходом поскору,
труда ради бденного,
В составе вечеренки памяти
Лежален, глас тойже.
Памяти кота
Вот, эти
Наши ближние, которых мы возлюбили как самих себя,
Покидают нас, оставляя нам нас самих.
Возвращаются в вечное лоно.
Все, все свое они забирают с собой:
Булатное отточенное смиренье,
Бриллиантовую верность,
Золотую лень,
Пламенную настойчивость,
Червленое серебряное лукавство.
Память, шерстяная, потертая, серая,
Севшая от употребления, потерявшая форму и размер,
Рваная кое-где (заштопать, немного поносить),
Но пока еще теплая, — хоть это мы успели оставить себе.
Закутавшись до плеч, мы не спим,
Сидим и сидим с тобой на крыльце,
Молчим,
Смотрим, задрав головы, им вслед,
В невероятную бездонную ночь,
В которой мерцают зеленоватой надеждой
Линии их жизней на подушечках лап.
Дома
Вот интересно,
когда нас никого нет дома —
Ты на Голгофе, мы на Суде —
что они там делают, эти
невеликие наши домашние питомцы?
Спят, свернувшись,
вылизывают миску,
гоняют клубочек,
перепрятывают старую кость,
выкусывают под хвостом?
Да ну, все это —
лишь видимость. На самом деле
все они, как сказано, доныне
стенают,
мучаются
ожидают откровения двери,
наконец-то скрипа, шума шагов
и усталого, счастливого, не верящего себе
голоса, такого родного:
«Эй, фью-фью! Кис-кис!
Где вы там? Вот
Мы и дома!»
Ко псу
Из дому изгнан вон, нескладный пес кудлатый
Дождем укрыт и дремлет невпопад,
Как вековечный муж, забывший свадьбы дату,
Надсед и виноват.
Спи, мокни, пес! смерди старением и тиной,
Невозвратимое напоминая мне;
И где ж избыв, отрада где всей жизни кобелиной,
Как не во сне.
И мнишь ты, спя, что ангел — кобель чорный
И добель белый, распрострев
крыла,
Вернут твой век, и юный и проворный,
И всяк твой грех отмоют добела.
И что, как встарь, дела не будут плохи,
Что отворят тебе, и жолту кость дадут,
И шкура высохнет, и изумрудны блохи
Былую жизнь свою согласно поведут.
* * *
жизнь моя! просто животное
семь лекарств на языке твоем
было всегда, я помню
ищешься терпеливо выкусывая
все эти дни
даже двойная, внимательна и безразлична
продаваемая за ассарий
умирать заползаешь от всех
в укромную щель
утробно мяуча от стыда
ибо смерть — это стыдно
такая жизнь
если сбрить с тебя поросль
слишком человеческого
красного этого красного