Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2013
Ольга ТУРКИНА «Обратная сторона».
СПб: АПИ, 2012
Андрей ДЕМЬЯНЕНКО «Ключи». СПб: АПИ, 2012
Две тоненькие книжечки прозы лежат передо мной. Читать их лучше попеременно
— Ольга Туркина заводит в абстракцию, Андрей Демьяненко
— возвращает на платформу «классической» прозы. Он — фундамент, она — крылья. В
промежутках — текст.
В основном, миниатюры — отрывки, обрывки, отрисовки
замысла. Сделанные не без изящества.Читаемые не без интереса. С потенциалом когда-нибудь
развернуться во что-то большее; тяготеющие к формату повести, поскольку цепляют
характер в переломных точках (как, например, блондинка, извиняющаяся за то, что
жива), а затем — отпускают.
Здесь нет скупой дани сюжету, как в Белкинских
альманахах, нет ироничной пошлости и гипертрофированногоанекдотизма, свойственного молодым рассказчикам, да и
эмпирей тоже нет. За что зацепиться взгляду?
— за ситуации, непредсказуемость, извернутость,
психологию. Здесь, конечно, путей — море разливанное, но очевидно, что путь
Туркиной/Демьяненко (взаимодополняющий) ближе
условной Марине Бувайло, чем условному Роману Сенчину или Полине Клюкиной.
Задача следующего этапа — раздвинуть границы ситуативности, удержать парадокс
чуть дольше 2-5 страниц (на, скажем, 20-50), перейти в формат повести с глубиной
не внешней (на что традиционно нацелена миниатюра), а
внутренней. Выйти из мирка отдельно взятого человека (или среза социума) и
перейти к миру более глобальному — отдельному людскому ареалу. К обществу. Или
к созвездию нескольких мирков. Нельзя сказать, что «широта охвата» отсутствует
и в представленных книгах — «Обратной стороне» Туркиной и «Ключах» Демьяненко, но автор предполагает, а жанр располагает…
Рассказ за рассказом разворачивается многомерный мир.
Про блондинку уже было сказано, цитата — размером в миниатюру — думается, будет
не лишней:
«В подземелье взлетает стареющая блондинка с опутанным волосами красивым лицом.
Всю ее красоту шатко, но бережно держат шпили замшевых сапог. Аккуратно
накрашенное тонкое лицо, вразнобой штрихованное, но каждая морщина не случайна.
А служит подчеркиванием красивых кусков.
Блондинка несамодостаточно улыбается, едва. Так
улыбаются люди, извиняющиеся за свое существование и торопящиеся дожить. Тут я
понимаю, что над красивым лицом сплошная седина, возможно, брюнетки, шатенки,
рыжей».
И — разве это не о человеке (1), его выкинутости из
общества (2), нас всех (3), рано или поздно оказывающихся на обочине (4)?
Практически — определение.
Особенность отбора — возвращаясь к книгам — была, надо полагать, такой —
разнообразить, закрутить, вырвать из реальности и в реальность же вернуть.
«Первенец» Ольги Туркиной — рассказ-метафора, эмоционально-сюжетный всплеск.
«Цветы — дети жизни» — кричит естество героини, неспособной поменять первое и
второе слово в предложении местами. А потому бутоны касались обнаженной груди,
пили молоко любви и расцветали; позже, когда в груди вместо молока появлялся
яд, цветы гибли — адово пламя сродни желчи: «Чтоб голосом раскаянья природа./
Мою решимость не поколебала./ Припав к моим сосцам, не молоко,/ А желчь из них
высасывайте жадно…» (Шекспир). Но штука в том, что не из женщины в мужчину
хочет перемениться героиня, не смелостью дух свой напитать, а любовью — из
неполноценности (даже в любви ее никудышный друг
признался единожды!) — в окрыленное существо, способное дарить жизнь и парить
ради этой жизни.
«Продавец прошлого» Андрея Демьяненко продолжает
популярную серию рассказов, заключенных в формулу Стивена Кинга: «Что, если…».
Что, если ты потерял нечто важное, дорогое, бывшее частью тебя в прошлом
(например, написанный в детстве роман; или картины-уродцы — слепок внутреннего
мира; или стихотворение, посвящённое первой любви), а в дверь звонит не то
бомж, не то старик-отшельник, и предлагает купить это прошлое за — например —
тысячу или сто тысяч рублей? Купишь? Откажешься? Герой рассказа покупает и
отступает от себя нынешнего на шаг. Он мечется, находится между двух начал —
остаться и увязнуть в прошлом и потерять себя настоящего (как, например, друг
Валера, художник) или без оглядки двинуться вперед, где он может и проиграть, и
приобрести (оставшись, как известно, неизменно проигрываешь). Гриша и покупает,
и отказывает, балансируя на тонкой плоскости, не забывая, что в прошлом он же —
но другой; их объединяет разве что оболочка да память, пересекающаяся лишь
частично. Финальный аккорд — покупка за бешеные деньги грошового стихотворения,
написанного в те годы, когда он под стол пешком ходил. Но не для того чтобы
раствориться в прошедшем, а — для памяти, для истории, для доказательства того,
что он: может. Чтобы — перевернуть страницу и, улыбаясь про себя, двинуться к
покорению новой вершины. В сущности, перед нами тоже метафора (но иного толка),
отвергающая шаблоны и клише. Для одного шаг назад — путь в пропасть, для
другого — разбег. Все в наших руках.
Не случайны и названия книг (еще бы они были случайными! — тогда и огород
городить было бы незачем). «Ключи» Демьяненко — поиск
себя и своего будущего. Финальный аккорд красив, романтичен, но несколько
традиционен:
Я по-прежнему стараюсь убежать от проблем, и настоящее дает мне ключи от
будущего.
Теперь и ты мне протягиваешь ключи.
— Что это? — спрашиваю я.
— Это ключи от нашей новой квартиры, — говоришь ты и улыбаешься.
Я обнимаю тебя. Любимая. Ты мой ключ в будущее».
«Обратная сторона» Туркиной — что-то между (ни в коем случае не среднее) «Ключами» Андрея и «Внутренней
стороной ветра» Милорада. Между
— выискивая свое место и свой голос (как и все мы).
Творчество Демьяненко и Туркиной не сковано литературщиной, жаждой признания; выделено в чистом виде —
сюжетно и абстрактно. Это нюансы нашей жизни, но не сама жизнь; край платформы,
затемненный, не освещенный официальными СМИ и их оппонентами. В прозе Демьяненко/Туркиной политически-общественные акценты малы
(это не значит, что их нет, например, фантасмагорическая пародия «Депутат
Польза» Демьяненко), задача скорее — подцепить деталь
или сюжет, размером с деталь, и не вкрутить ее в полотно повести/романа, а
закруглить в рассказ, сделать самоцельной.
Традиционность закваски — видна. Если у условного Мураками
рассказ может к концу не соединиться в единый пучок, а разойтись щупальцами
осьминога по всем маршрутам его японской души, то акцентированные (или
метафорические — у Туркиной) концовки — дело метода. Если не принципа.
Студия Галины Гампер, из которой вышли авторы,
приближает к авангарду куда больше почвенническо-патриотических
организаций (которые из политических соображений мы не называем). Но это не
значит, что авангард мысли должен подтверждаться авангардом формы и наоборот.
Скорее — гармония. Школа Гампер, школа — дух —
издаваемого нашими авторами журнала «Вокзал», следовательно — атмосфера. По
отдельности эти книжки не так ярки (при всем разнообразии сюжетов, но:
методологически/стилистически), чем вместе — многомерны. Интересны. И,
сравнивая атмосферу разных «школ» (да просто групп по интересам и этическо-эстетических признаков), подмечаешь что-то
ключевое, спрятанное под внутренней стороной обложки. Если «Белкинцы» Антонова и Шуруповой
(существует при Литературном институте им. А. М. Горького) акцент делают на
сюжет, ситуацию (при этом, не чураясь явной физиологичности
и слегка чураясь редакторской отделки), ребята, образующие группу «Русской
прозы» (Санкт-Петербургский журнал) во главу угла ставят виртуозность стиля и
новаторство формы (даже текст, загнанный в электронный переводчик, а потом
переведенный им же обратно опубликовали!), то что с духом «Вокзала», а,
следовательно, и прозы Демьяненко/Туркиной? Легкая
стилистическая небрежность — имеется. Сюжетно-детальная/ситуативная основа —
присутствует. Зона комфорта читателей — не без этого. Помнится, как-то Наталья
Иванова сетовала, что в настоящее время имеет место быть недостаток
развлекательного (но не банально-бессмысленного чтива).
Другая проскользнувшая мысль — о том, что мы храним в книгах то, что боимся
забыть. Думаю, на пересечении этих основ и зиждется прозаический голос двух
санкт-петербургских прозаиков. Пишущих тихо, но
пробуждающих что-то неуловимое в памяти. А коли так, может быть, книги пишутся
еще для того, чтобы помочь вспомнить? Хотя бы читателю. Хотя бы — увидев в
отражении страниц себя.
Владимир КОРКУНОВ