Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2013
Поэзия Союза писателей ХХI века
Георгий ЯРОПОЛЬСКИЙ
ПЫЛАЮЩИЙ ДИВАН
Поэма-плакат
Столпцы его сделал из серебра, локотники его из золота, седалище его из пурпуровой ткани…
Песни Песней, 3:10
Я убью тебя, матрац!
И. А. Ильф, Е. П. Петров
На диванах сидят или лежат, диван — это нечто прочное, очень обыкновенное… В самом деле, какая фантазия могла бы вдохновиться диваном?..
А. Н. Стругацкий, Б. Н. Стругацкий
1
Один поет о доблести, о славе,
другого вдохновляет котлован,
а я, к иной приверженный забаве,
решаюсь молвить слово про диван.
Диван? Какая муть! Но отчего-то
к нему мой взор склоняется опять.
О собственном диване мне охота
в стихах немного вслух поразмышлять.
Ни облако, ни яблоко раздора —
ничто так не влекло меня пока.
«Когда б вы знали, из какого сора», —
увы, хрестоматийная строка!
2
Диван! Ты мне дарован был судьбою
тому лет тридцать, ежели не вру.
Как любовался я тогда тобою!
Предместник твой мне стал не по нутру.
Кто он такой?! Задрипанный диванчик!
Но все презренье ныне позади —
как крепко спит набегавшийся мальчик,
известно всем и каждому, поди.
С каким же омерзением на утро
выпрастывался я из простыни!
О, этот смрад! (А впрочем, было б мудро
об энурезе более — ни-ни.)
3
Но ты! твоя зеленая обивка —
велюр с тисненьем — так была свежа!
Впервой коснулся нежного загривка
я со стесненьем, чуть ли не дрожа.
Ты был так юн! Могучие пружины
не ныли, не впивались мне в бока —
казалось, что они несокрушимы,
казалось, весь ты создан на века.
Я тотчас полюбил тебя безмерно!
Когда же на тебе пришлось уснуть,
чудесный сон приснился мне, наверно,
вот только не запомнился ничуть.
4
«Давай, давай! Веди меня, болтолог! —
мне скажет тот, из песни, капитан. —
Проблем — хоть завались, а этот олух
нам вкручивает вирши про диван!»
Согласен! — никогда не шел в атаку.
Согласен! — и вершин не покорял.
Пристрастье к восклицательному знаку —
вот, собственно, и весь потенциал.
Положим, что похвастаться мне нечем —
я не сажал машину в ураган…
Пускай ничем другим я не отмечен,
зато сложил поэмку про диван!
5
Новатором, конечно же, я не был —
про все уже написано, увы;
давным-давно воспета даже мебель,
и нам не прыгнуть выше головы.
Желаешь вторить — вторь себе на милость,
солировать задумал — дело швах.
Не раз, не два нам слышать доводилось
о многоуважаемых шкафах.
Блеснуть же чем-то там бенгальски-новым,
наверное, не светит никому.
Матрас, и тот клеймили Ильф с Петровым,
вот только их мотивов не пойму.
6
Да что тут понимать! Мотив здесь ясен:
когда-то быт вогнать пытались в гроб,
и пелся гимн матросам — не матрасам,
хотя их полосатость… впрочем, стоп!
Герань и канареек доконали —
мол, вот оно, мещанское мурло!
Представь: диван на Беломорканале!
К чему матрасы, если ГОЭЛРО!
Какие там постели в чистом поле?
Шинель, попона — вот он, идеал!
…Воспел диван я просто поневоле!
Но первооткрывателем не стал.
7
Да, трудно быть хоть в чем-то пионером!
Цветаева восславила свой стол…
Но я пишу совсем другим манером,
и мой диван — вот кто мой вьючный вол.
Улегшись средь его бугров и кочек,
я, не щадя бумаги и чернил,
сложил уже не знаю сколько строчек,
но ни одной ему не посвятил.
Неблагодарность не к лицу поэтам.
Забывчивость — для творчества изъян.
Впервые я задумался об этом,
на Мойке встретив пушкинский диван.
8
Любил его подросший смуглый отрок!
Бывало, осушив с утра бокал,
забыв Наталью, карты и красоток,
к диванному он лону приникал.
«Никита!» — и, укрывшись чудо-шубой,
он, громовержец (стих ли этот гром?),
всклокоченный, чернявый, белозубый,
по нескольку часов скрипел пером.
Его диван обит прохладной кожей,
а форма! Лезет слово: «изваянъ».
Пусть у меня диван ничуть не схожий,
но он — и ты хоть тресни тут! — диван.
9
Мы тоже, в свой черед, пером скрипели.
Все дело в том, как именно скрипеть!
Зверели, от бессилья свирепели —
ну почему не дал Создатель спеть?
Сложил стишок — когтит наутро совесть:
да где твой слух? где вкус, едрена вошь?!
Скрипучий соучастник всех бессонниц,
меня ты, без сомнения, поймешь.
А как, скажите мне, уснуть с похмелья,
в часы, когда еще ты полупьян?
Немало мы с тобой хлебнули зелья,
мой бедный друг, старинный мой диван!
10
«Подумаешь, диван! — хохочут нары
и, может быть, садовые скамьи. —
Уж стольким навевали мы кошмары,
что где там достижения твои!»
Диван молчит. Ну что ж, я сам отвечу:
помимо вас, есть также тюфяки,
впитавшие поджарку человечью!
Что скажете на это, остряки?
Конкретных нар возможный обитатель,
не говорю, что все вы не у дел,
но — вдумайтесь!.. Однако же Создатель
не предумыслил, чтоб я погорел.
11
Немало тех, кто сгублен сигаретой,
вольготно дотлевающей в руке…
Поддался дреме? Что ж, о жизни этой
ты и не вспомнишь где-то вдалеке.
Не о вреде курения в постели —
я лишь о том, что, может быть, давно
в судьбе любого все и в самом деле
Создателем пре-до-пре-де-ле-но.
К примеру, взять меня: бывал я трижды
на грани погребального костра,
но смог-таки уйти от горькой тризны!
Ужель планида столь ко мне добра?
12
За что же он хранит меня — Создатель?
Признателен, конечно, — но за что?
Я столько жизни пропил да растратил —
считай, что воду вылил в решето.
Ах, кабы знать Его предначертанье!
Где узел тот, что надо развязать?!
Но это по сей день в строжайшей тайне —
мое предназначенье, так сказать.
Быть может, возвратившийся к истокам,
узнав, зачем я был на землю зван,
скажу Ему: прости! не стал пророком…
Но вспомни, как любил я свой диван!
13
Веpнемся к теме. Трижды мы горели —
но нет причин кому-либо рыдать.
Мы — Фениксы с диваном, в самом деле!..
Однако же пора картинку дать.
Итак, уснув, я распростал ладони
и сигарету выронил (урод!).
Диван затлел. От ядовитой вони
во сне кривился жалобно мой рот.
Вдруг — словно укололо! Я проснулся,
залил его (о, как же он шипел!)
и, чувствуя себя довольно гнусно,
пошел допить, что прежде не успел.
14
Вернулся час спустя, но что за притча?!
Воистину, скотина из скотин!
Не думал, не гадал я, poor creature*,
что есть такая гадость, как ватин.
Он вновь пылал! Теперь уже на славу
я душ ему устроил — в два ведра.
Раз он такую выдумал забаву,
то что скорбеть о целости ковра!
Ну, удружил! Диван, ты что ж, голубчик,
до срока превращаешься в золу?
Молчит, свинья. Молчит, поганый субчик!
Где лечь теперь? Да только на полу.
15
Мне спать уже повсюду приходилось:
на стульях, на бетоне, на снегу
(последнее, как истинную милость,
среди воспоминаний берегу).
Но я тогда до одури был молод:
по кумполу бутылкой — хоть бы хны!
Ан все прошло, и ныне в бочке солят
предания далекой старины.
Что сделаю теперь я с этой грудой,
пружины оголившей, точно ню,
такой родной, бесстыжею паскудой?
Ответ элементарен: починю!
16
Я пятый разменять успел десяток.
Учения не создал (как Остап).
Хоть был — прошу прощенья — путь мой краток,
уже недужен стал я и ослаб.
И ко всему, — как бомж, обязан спать я
на коврике! Судьба — хоть волком вой…
Но вот я заключил опять в объятья
диван отреставрированный свой!
Мы вряд ли в этой жизни радость встретим,
какой бы не предшествовала грусть!
…Но это все потом, а перед этим
к себе, подростку, снова я вернусь.
17
О женских ножках грезил что ни день я!
Под сердца учащающийся стук
изведать весь восторг грехопаденья
мне пособил велюровый мой друг.
Что здесь теней! Аннеты да Жоржеты —
кому теперь они себя вручат?
Похеренные клятвы и обеты
чуть различимо в памяти звучат.
Свидетелем бесчисленных соитий,
да и зачатий был ты, о диван,
оставшись целомудренней и скрытней,
чем твой хозяин — циник и болван.
18
Какой я циник? Бред и чушь собачья!
Нет, критик мой, мотай себе на ус:
поэт сказал, что цель — самоотдача,
по мере сил я са-мо-от-да-юсь…
Давай, диван! Скрипи в ночи бессонной,
не позволяй соседям мирно спать!
Доказывай, что более весомой
причины жить на свете не сыскать!
Свой путь земной — от ора и до хрипа —
так скоро совершаем мы — и пусть!
Нам жизнеутверждающего скрипа
мелодия дарует буйство чувств!
19
Диван, диван! Не скоро я заметил,
что мы стареем оба — я и ты.
Наш облик далеко не так уж светел,
да и внутри — обилье темноты.
На нас с тобой полно различных пятен,
оставленных придумчивой судьбой;
ожогов, шрамов, вывихов и вмятин
у нас, пожалуй, поровну с тобой.
Всю жизнь свою ты вел себя, как воин,
хоть был так беспредельно одинок.
О мой диван, дивана ты достоин,
а не трехсот сумбура полных строк!
20
Служил ты мне, как верная собака,
вот только я с тобой не говорил.
А ты страдал… Понять тебя, однако,
мне до сих пор не доставало сил.
Ведь человеку свойственны оплошки…
Ну хочешь — хоть сейчас же извинюсь!
Ты помнишь, как чинил тебе я ножки?
Теперь тебе я в ножки поклонюсь!
Друг друга мы с тобою врачевали,
ты стал мне вроде брата — вот те крест!
Расстанусь я с тобою? Да едва ли:
нет никакого смысла в смене мест.
21
Кто лежбищем зовет тебя угрюмо,
кто ерничает: дескать, сексодром,
а вот меня такая гложет дума:
не смертным ли ты станешь мне одром?
Три раза на тебе, сказать по сути,
покой надмирный мог я обрести…
А то загнусь (в инфаркте ли, в инсульте),
и — на тебе! — прощальное «прости»!
Тогда, перед последней стоя дверью,
спрошу я мрачной бездны на краю:
хоть я в реинкарнацию не верю,
но, может, примешь душеньку мою?
22
Нет! Я, увы, не смог бы стать диваном,
дабы любому преданно служить
и на своем горбу, худом и драном,
давать другим ворочаться — и жить!
Клянусь, я б тотчас взвил свои пружины,
вонзаясь им и в спины, и в бока,
зане во мне живут гордыни джинны
и не утихомирились пока.
Я не могу найти в себе смиренья,
чтоб выдержать такой же произвол,
какой ты от меня терпел все время,
безропотный и верный вьючный вол!
23
Коль сгину я, то кто придет на смену?
Найдется ли? А выйдешь из дверей —
в комиссионке вряд ли сыщут цену,
достойную истории твоей!
Но, может, ты и сам загнешь салазки
допрежь меня — кто ведает ответ?
(Преставиться в единый час, как в сказке,
у нас теперь, считай, и шансов нет.)
Какую б ни пророчили судьбину,
под чьей бы ни прогнулся ты спиной,
не забывай: дано тебе по чину
предстать неопалимой купиной!
24
«Неслыханно!» — кричит румяный критик —
один из тех, что, выстроившись в ряд,
твердят, что «у науки много гитик»,
причем с большой серьезностью твердят.
«Зачем, кому нужны такие темы? —
мой критик продолжает между тем. —
Диван — и удостоился поэмы!
Нет, мир лишился разума совсем!»
С последним, безусловно, я согласен.
А что до цели… Так тому и быть,
я дам ответ, что будет прост и ясен:
на гонорар обивку прикупить!
25
Вся эта суета вокруг дивана —
отнюдь не издевательство, отнюдь
не воплощенье дьявольского плана
кому-либо золой в глаза швырнуть.
Не собирался, злобу в сердце грея,
диван я славить в пику — кораблю.
Признаюсь: я люблю Хемингуэя,
а также Маяковского люблю.
И не мутил я некий тихий омут,
героику не думал хаять я —
я просто лишний раз хотел напомнить,
как много значит быт для бытия.
*Бедняга (англ.).
Георгий Яропольский — поэт, переводчик, критик. Родился в 1958 году. Окончил английское отделение Кабардино-Балкарского госуниверситета. В издательствах «Домино» (СПб.) и «Эксмо» (М.) вышли переведенные им на русский язык романы «Белый отель» и «Арарат» Д. М. Томаса, «Облачный атлас» Д. Митчелла, «Лондонские поля» М. Эмиса и других авторов. Переводил также с балкарского, кабардинского, грузинского, турецкого и других языков. Автор четырех сборников стихов и стихотворного переложения Апокалипсиса (Откровения Иоанна Богослова). Живет в Нальчике.