Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2013
Наталья Гранцева. «Ломоносов — наследник Шекспира?»
СПб.: Издательство «Журнал “Нева”», 2011
Почему драматическое наследие Михаила Ломоносова до сих пор «рассматривается как свидетельство его бездарности — и в области драматургии, и в сфере исторической мысли?» — задается вопросом автор книги «Ломоносов — наследник Шекспира?» Наталья Гранцева. И выстраивает собственную систему мер и ценностей, доказывая право Ломоносова и на трон ведущего драматурга своего времени, соперника — пусть и условного — самого Шекспира.
Естественно, в подобном исследовании не обойтись без предположений и сослагательных наклонений — слишком мало доказательного материала; мала и литературоведческая база, посвященная Ломоносову-драматургу. Но и предположения, и сослагательность — закономерны. Наталье Гранцевой приходится, по сути, наново анализировать тексты великого ученого, не воссоздавать, но создавать литературоведческий пласт, по которому, вполне вероятно, двинутся новые исследователи его творчества.
«Решиться на такое дело (имеется в виду — на книгу о Ломоносове. — В. К.) было непросто», — уверяет во вступлении Лев Аннинский. И тут же снимает перед Натальей Гранцевой шляпу, отвечая на ее же вопрос, как бороться «с выхолощенной, примитивизированной историей, которую в виде литературного товара втюхивает образованным современникам изящная словесность»: «А вот так и бороться, как демонстрирует это Наталья Гранцева».
Итак, книга — это борьба. Борьба за имя Михаила Ломоносова, за его законное (законное?) место в ряду видных драматургов на заре, собственно, зарождения отечественной драматургии.
«Ломоносов — соперник Шекспира?» берет начало с истории создания пьес «Тамира и Селим» и «Демофонт» (а в творческом наследии Ломоносова их всего две) и о незаслуженном их забвении, порой даже элементарном неупоминании. Однако «реабилитация» — доскональный разбор текстов, выполненный Гранцевой: от характерных особенностей персонажей до локаций и межнациональных конфликтов.
Закономерен вопрос, отчего Ломоносов, если следовать авторскому же вступлению, первые четыре действия отдает любовным коллизиям заглавных героев — дочери крымского хана Тамире и багдадскому царевичу Селиму, в то время как в основу действа положена гибель Мамая? Налицо некое несоответствие воплощения замыслу, тем более что «только ближе к финалу разгромленный на Куликовом поле Мамай является в ханский дворец» (где и погибает от руки брата Тамиры — Нарсима).
Наталья Гранцева приоткрывает замысел Ломоносова: «Крымские татары (херсонский полк Нарсима), находясь формально в составе войскам Мамая, фактически сражались на стороне русских». То есть гибель Мамая, описанная в трагедии, — что-то сродни современной международной спецоперации; Нарсим, якобы соратник Мамая, заманивает последнего в ловушку.
Для того чтобы убедиться в богатстве выразительных средств Ломоносова, Гранцева, помимо прочего, приводит описание («мощное, экспрессивное») гибели Мамая:
Он тяжко восстенал, мечем сквозь грудь пронзен.
Как тигр уж на копье хотя ослабевает,
Однако посмотрев на раненой хребет,
Глазами на ловца кровавыми сверькает
И ратовище, злясь, в себе зубами рвет,
Так меч в груди своей схватил Мамай рукою,
Но пал, и, трясучись, о землю тылом бил.
Из раны черна кровь ударилась рекою;
Он очи злобные на небо обратил.
Разинул челюсти! но гласа не имея,
Со скрежетом зубным извергнул дух во ад.
Впрочем, не только разговором о драматическом наследии полна книга. Наталья Гранцева мужественно опровергает самые разные слухи, тиражируемые близ имени Ломоносова. Тут и пикантные подробности из жизни ученого, и якобы бурная жизнь Ломоносова-доносчика…
На поверку дело обстоит совсем не так, как хотелось бы провокаторам — разве можно назвать доносом уведомление о воровстве немецким ученым нескольких отечественных рукописей, «которые могут нанести урон государству» — это уже слова самого русского Леонардо. «Когда Ломоносов уезжал из Германии, к нему не являлась с обыском полиция Марбурга, чтобы обнаружить в его багаже немецкие рукописи. А если б такое случилось, немецкие профессора в одночасье затравили бы виновного…» — ответ Гранцевой на досужие обвинения.
Таким образом, книгу Наталья Гранцевой можно назвать проблемной, поскольку в ее основе не только драматическое наследие ученого. Немало страниц посвящено разоблачению мифов, а то и элементарного «тиражного» вранья.
Продолжая исследование, автор отвечает на множество вопросов, касающихся как «Тамиры и Селима» (в том числе и о сакральном значении имен персонажей трагедии), сравнивает Ломоносова и Шекспира, делая вывод, что «следы шекспировского влияния на трагедию “Тамира и Селим” налицо» («соответствующие нашим представлениям о драматургических высотах») и — переходит к анализу второй трагедии Ломоносова «Демофонт», основанной на древнегреческой проблематике.
Три слоя: древнегреческая история, греко-персидская и история христианского времени приближают нас к пониманию текста, в котором первый слой — не более чем бутафория/мишура, за которой скрыты «образы-ларцы», подлинно открывающиеся лишь на третьем слое понимания/прочтения, а сама трагедия ни много ни мало — иносказательно поданное житие Иоанна Златоуста.
Сравнение с Шекспиром, выбранное Натальей Гранцевой в качестве лакмусовой бумажки, весьма условно и служит лишь для того, чтобы убедиться — мог или не мог «гениальный одиночка, выросший в дикой стране» (А. П. Шувалов) создать что-то «равновеликое Шекспиру». Наталья Гранцева уверяет, что — мог. Но, как говорит в отзыве, помещенном на обложку Игорь Шумейко, «тут в действительности еще размышлять и размышлять…» С этим не поспоришь.
Владимир Коркунов