Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2013
Алексей Витаков «Голоса»
М.: Издательство журнала «Москва», 2011
«Голоса» Алексея Витакова — не просто название книги. В этой книге мы действительно слышим «голоса» — героев стихов, разных, счастливо-несчастных (преимущественно, конечно, несчастных). Но обязательно — обладателей трудной судьбы. Поэт, который, одновременно, еще и бард (и это накладывает свой отпечаток), создает предельно диалогичный мир, в котором на каждое высказывание притаилось другое — читателя, слушателя, автора, когда зримо, а когда незримо присутствующего в тексте и имеющего свой голос.
Кажущаяся разнородность стихотворения «Вверху над росчерком дорог…» на поверку оказывается многосмысловым, но единым полотном. Герои «конфликта»: Бог в обгорелом вертолете и старлей Печорин, решивший сбить «опасного» летчика. Опасного — для него самого. Бог в парадигме стихотворных смыслов может оказаться кем угодно — от пресловутого бога войны, до самого Бога (допустившего войны на земле) и до абстрактного бога — противника, скашивающего тех, кто по одну сторону с Печориным.
Имя протагониста и смыслово-символьный ряд, связанный с ним, тоже не случайны. Отождествление с лермонтовским героем происходит не только на уровне фамилии, но и — дерзости. Некогда похитивший Бэлу нынешний «герой нашего времени» ничтоже сумнящеся подорвет вертолет, и не столь важно, кто им управляет — Бог или черт. Это закон войны, безжалостный и беспощадный. Приказ отдан — и адью.
Так почему, в сущности, Печорин?
Потому, что война — не кончается. Вновь и вновь — от языческих истуканов («деревянное чело») и Харона, который плывет над заревом (то есть локация стихотворения — сама река смерти, в образном, метафорическом ряду) до дня сегодняшнего, кавказских и афганских военных конфликтов, — она продолжается, и законы у нее схожие.
Пехоте — спирт, имперской бронзе — pro vincere, Богу (подбитому, как подбито мироздание, и это еще одно смысловое значение) — обожженное деревянное чело, человеку — автомат, чтобы всадить в это чело последние две пули (или одну в него, но другую — в себя).
Страшно. И тут же пронзительно-нежно, ассоциируясь то ли с колыбельными, то ли с исконно русскими плачами:
Скрип-лип-лели.
Трим-лим-люли.
Пой, теть Поля.
Спи, дочь Юля.
К чему это? Зачем эти отголоски мира, проносящиеся в голове? У кого? Печорина? Бога? Пехотинца, заливающего спиртом страх? Но это — определяющее. Этот контрапункт стиха позволяет оттенить, сконцентрировать взгляд на рухнувшем мире, выделить контрастом. Увольте, да война ли это? Или наша жизнь, где пехота — наши соплеменники, а печорины — вечные бунтовщики?
Те же мотивы — мира и войны, причем войны не обязательно настоящей, но и внутренней, порожденной одиночеством и надетой на колпак конфликта с окружающим миром, проявляются в стихотворении «Емеля». В нем скоморох, с одной стороны — дурак, только и способный, что слово глупо-потешное молвить, да портки снять, чтобы хозяева могли отлупить несчастного, с другой стороны — герой. И отступили монгольские орды, и сложили предание о старике (дурак-то — седой!), который: «солнце ковшом выпивает»; помогая отбиться от захватчиков, выливает на них кипящую смолу. Он — патриот, этот седой Емеля, до рези в глазах (и у себя самого, и у читателя) любящий отчизну. Да кто из героев Витакова — не патриот? Немец Клаус Грим, давным-давно обрусевший и, отбившись от немецких войск, оставшийся в русской деревушке? Тетка Аглая, которую детвора дразнит старой ведьмою, но которой нет и сорока? Он сам, видящий этих «юродивых» героев (или — истинно красивых?), изо дня в день тянущих свою лямку? Кто он, Алексей Витаков? Скрытый за судьбами и образами, ярко и как-то болезненно выведенных своей же рукой (чего только стоит высохший бомж-поэт, носящий крылья под курткой). Он находится между ними, отождествляясь со своими нескладными героями, проживая с ними их жизнь. Иначе нельзя. Не принимая чужую боль, не пропуская ее через себя, попросту невозможно создать такой мир, показать спрятанную в закутках души затаенную эмоцию.
При этом, путешествуя по временам и нравам (которые на поверку оказываются удивительно схожими с нашими, только в другом обличии), Витаков остается поэтом современным. И — одним из самых (если не самым) талантливым представителем поэтов-почвенников, по-настоящему интересным и пронзительным, не прячущим за ура-патриотизмом (или наоборот) скудность мысли. Потому что ему есть что сказать и — показать. Уделяя много внимания сюжетной поэзии, создавая образы и характеры, Витаков раскрывается и как автор любовной лирики. Она сходна по воплощению — на чувстве, на нерве. Психология и подтекст, выход из прямого контекста — отличительные черты его лирики. Вслед за Клюевым, иносказательно описав самое сокровенное, Витаков создает свой образ, акцентируя и переводя внимание на второстепенное, на деталь, за которой кроется самая суть: «Вслед за телами два бокала/ Упали, выплеснувшись в ночь».
Акцент — на бокалах, а стихи — о волшебстве любви. И аналогия «выплеснувшегося бокала» — понятна и применима и к телам. Образ двоякий, многомерный, соединенный с авторской интонацией («тела» — проскакивают с пониженной интонацией, которая возрастает ближе к концу строки — к бокалам; этакое «убыстрение», если немного видоизменить термин Андрея Белого), придающей своеобразие и своеобычность. Метод — полностью отличный от метода Бродского, засушивающего образы (в том же «Я сижу у окна»); Витаков — наполняет их красками, образами, в которых второстепенные — не для галочки, а работают на основные, подчеркивают их, создают волшебство поэтической строки.
Этим волшебством Алексей Витаков владеет превосходно. Вместе с тем на его лирике немалый отпечаток накладывает песенность. Витаков — не только поэт, но и бард, и это сказывается на ритме и метре стиха, на интонации, подчеркивающей ключевые фрагменты (в данном случае — слова) в песне. Это видно. Но видно и то, что в песенном воплощении стихи Витакова теряют часть своеобразия. Слушая песню, невозможно остановиться, прочувствовать образ, распутать нить, связывающую отдельные сегменты стиха. Поэтому ценители Витакова-барда найдут много нового и неожиданного, читая его песни-стихи в «Голосах».
В известном роде — это и некий конфликт. Игорь Тальков настоятельно не рекомендовал публиковать тексты его песен как стихи, не считая их таковыми. В этом плане поэтические произведения Витакова не теряют, а скорее приобретают — многие песни, к сожалению, скрадывают своеобразие лирики, становится невозможно в полной мере ощутить механику стиха, междустрочные истории. Вот и предстают другими, обновленными: молодая старуха Аглая, породнившийся с ветеранами немец, дурак-герой Емеля, вневременной Печорин.
Автор вступления к «Голосам» Нина Ягодинцева отмечает, что книга настроена «на звучание». Это справедливо в отношении песни или декламации, но при внимательном чтении «Голоса» больше призывают к размышлению, к со-пониманию. «Балладный строй» — как точно подметила Ягодинцева — оказывается невероятно современным. Современность — это ведь далеко не заумь и верлибровые формы, — это приметы времени, явные и слышимые (на филологическом и лексическом уровне, поскольку автор не занимается стилизацией) даже в стихах о делах давно минувших.
Владимир КОРКУНОВ